Малыш

      Во всех (совершенно во всех!) ситуациях нужно стараться понять окружающих. Запомните, вы не выживете, не понимая целей, которые преследуют люди. Конечно, это трудно, но вам придется привыкнуть. Собственно, в этом и заключается мой главный секрет. Хотя постойте. Вот еще один, который я могу вам раскрыть: не всегда у людей есть холодный, расчетливый план, иногда они просто прикрывают свои истинные порывы этими планами.       Например, Ренар. Вы думаете, он правда рассчитывал получать чаевые этого мальца, руки которого явно не оттуда? Нет, конечно, нет! Завидев его в толпе, такого растерянного и маленького по сравнению со всеми, Рено уже не мог пройти мимо. Мимо Мима. Поэтому и решил помочь. Но, чтобы не выглядеть уж слишком простодушным добряком, прикрылся жаждой заполучить песочные часы. Изначально он и сам поверил, что именно это заставляет его общаться с, как оказалось, немым и от того еще более потерянным пареньком. Изначально, я имею в виду, — это до момента, пока он не улегся на скрипучую кровать в своей неприбранной комнатушке и не позволил мыслям занять самое глубокое русло в своей огненно-рыжей голове. Тогда-то все и покатилось в тартарары.       Первой мыслью, посетившей его почти задремавшее сознание, оказался не привычный образ темноволосой Гаэль, механика, за которым он ухлестывает ни много ни мало пять лет, и все никак не может добиться ее расположения, а тонкая фигурка юнца-лакея с его растрепанными черненькими волосами и серьезными глазами, придававшими ему еще более беспомощные черты. Дремоту сразу сдуло, но открывать глаза Рено не спешил. Он терпеливо разглядывал маленького немого паренька в своем воображении, стараясь правильно оценить все его стороны, и с удивлением заметил, что совершенно не находит в нем каких-либо недостатков. Даже наоборот. Вся фарфорная хрупкость и растерянная молчаливость делали его до жути милым (?!) и заставляли оберегать.       Такие выводы крайне обеспокоили Ренара, потому что совершенно не сочетались с его обычным отношением к новым лакеям. Да и просто к новым… эм… коллегам. Но он решил все же оставить размышления на какое-то время и разобраться во всем, когда ближе познакомится с безымянным мальчиком. Все его мысли, однако, непрерывно заходили в тупик, ударяясь о стену отрицания, ведь максимальное, с чем Рено мог сопоставить эти противоречивые чувства, — это очень крепкая дружба. А это было ему совсем несвойственно. Приятельство — это да, но вот крепкая дружба с едва знакомым — навряд ли. Поэтому он продолжал и продолжал общение, хоть и почти одностороннее, с этим странным слугой.       Но потом… потом случилось нечто непредвиденное, тот инцидент на похоронах, когда прямо на его глазах этот… этот негодяй-лакей получил сразу трое голубых песочных часов за какую-то жалкую корзинку с апельсинами. Ренар не понял, что случилось с ним тогда. Он не понял, отчего так закипел и готов был размазать эту худенькую фигурку по стенке прямо там. Но вскоре случилось еще более непонятное ему и, несомненно, еще более непредвиденное, по причине чего его сердце начало то бешено скакать, то пропускать удары, от одного взгляда на это и осознания своей полной беспомощности, а точнее, невозможности помочь одному конкретному маленькому лакею, кости которого буквально на его глазах жалобно трещали от осыпающихся на мальчугана ударов.       Рено не находил себе места все то время, пока его немой друг был в заключении. Повезло, что его госпожа, потрясенная происшествием, прилегла отдохнуть и не собиралась просыпаться еще довольно долго (как ни странно, Рено за двадцать три года службы научился угадывать, как скоро проснется его пожилая мадам). И он просидел почти все часы, как изначально предполагалось, отдыха в своей жалкой комнатушке с заплесневелыми стенами. Глубоко вдыхая прохладный воздух, сидя на старой, ветхой кровати, он, наконец, осмелился пустить мысли размывать уже осточертевшую стену отрицания. И через пять часов, когда до него донеслись (да-да, это произошло прямо через дверь) новости, о переводе заключенного в кабинет господина посла, эта дурацкая стена была уже надежно размыта рекой его мыслей до самого основания, что открывало истинное название его странных чувств. Любовь?       Прошептав одними губами: «Пути Господни… — И закончив уже в уме. — Неисповедимы…» — он быстрыми шагами направился по кривым, запутанным коридорам к кабинету внука своей госпожи.       Ждать долго подле его двери не пришлось. Довольно скоро оттуда вывалился дрожащий лакей, обхвативший себя тонкими ручками, всегда в перчатках. Невредимое его лицо, никак не сочиталось с тем, что видел несколько часов назад Рено на похоронах, однако думать об этом у Лиса совсем не было времени, ведь, легонько пошатавшись, его храбрый маленький лакей не устоял на подгибающихся ногах и упал в умело подставленные руки Ренара. — Да, дорогонько они тебе обошлись, эти голубенькие! — С сожалением произнес он. Заметив на глазах немого мальчика слезы, тихо добавил: — Я мерзко себя вел. Ты уж прости меня, малыш!       В ответ он получил лишь кивок, но этого движения похоже хватило, чтобы разбудить новую волну боли и снова подкосить побитого паренька, только вставшего самостоятельно на ноги. Рено вновь удержал того в вертикальном положении и, ничего больше не говоря, поднял на руки. Сил возмущаться (или еще как-то противостоять) у Мима уже попросту не было и он позволил нести свое безвольно расслабленное тело, а сам незаметно погрузился в бессознательное состояние.       Поражаясь легкости мальчугана, Ренар дошел до комнаты №6 по Банной улице и опустился на корточки, прижав одной рукой к себе хрупкое тельце, а другой, нашарив цепочку с ключом на шее лакея, открыл дверь. Он уложил темноволосого парня на кровать, запер дверь на два оборота, отложив после ключ на старенький стул, и переставил тазик с чистой холодной водой, которую всегда, как заметил сам Рено, имел в своей комнате его странный друг. Он уже было потянулся к ливрее, намереваясь снять ее, но было остановлен слабой рукой в перчатке, которая осторожно отстранила его грубую ладонь. — Я лишь обработаю тебе раны, — заверил он Мима и снова было потянулся к его одежде, но тот решительнее отставил его руку и приподнялся на локтях, издав весьма недвусмысленный стон от явно пронзившей его боли. Голос молодого лакея был удивительно тихим и нежным и, хоть он и не сказал ни слова, поразил Ренара, создавая окончательный образ в его голове, — но почему?       Но лежащий уже не слышал его, откинувшись на подушку прямо поверх заправленного одеяла и зажмурившись, он старался унять сильную боль в боку, а Рено, совершенно не зная, что ему делать, аккуратно провел по растрепанным темным волосам мальца, легонько задевая горящий как самое адское пламя лоб (этого не могла скрыть ни одна иллюзия). На секунду он решил, что ему показалось, но, приложив тыльной стороной ладонь к бледному лбу, ужаснулся: температура явно была повышена, его маленького лакея лихорадило.       Да, Ренар и раньше слышал о таких случаях после сильного избиения, но не очень-то представлял, что надлежит ему предпринять, поэтому он слегка неуверенно смочил чистое полотенце в тазике и начал осторожно промакивать им горящее лицо. Некоторое время спустя он заметил, что тонкие губы паренька зашевелились, хоть он и не открывал глаз. До Рено наконец донеслось сказанное на выдохе слабое и жалобное «тетушка». Это было довольно неожиданно, и лакей невольно начал качать своей огненной головой, отгоняя, как ему показалось, галлюцинацию. Но это повторилось вновь. И вновь. И теперь он уже не сомневался, что его немой друг вовсе не немой.       Единственное, что теперь поделило внутри него одно место с жалостью, стало замешательство. Странно было осознавать, что твой друг, с которым ты общаешься как с немым, оказывается очень даже говорящим.       Рено тогда ничего не понял. Его уставшей голове было это сложно тогда. Даже почти невозможно, как бы он ни старался. И он решил на время отставить свое замешательство на второй план. И, однако, это решение сыграло с ним злую шутку, когда, снова услышав тихий слабый стон и, словно шелест листьев, «тетушка», с новой силой нахлынула жалость, и захотелось прижать к себе это слабое тельце, обнять и скрыть от этого жестокого мира. Но нет. Нельзя. Это было бы уже слишком, и Ренар лишь осторожно запустил руку в густые темные волосы.       Теперь он старался, старался изо всех сил. Старался противиться этому дурацкому порыву. Это ведь какая-то бессмыслица. Так ведь не надо. Так не должно быть. Но только этого и хотелось. Этого и еще немного, буквально самую малость. Хотелось только поцеловать это бледное чудо в лоб.       И Рено больше не смог. Бороться против своего сердца оказалось выше его сил, и разум, наконец, уступил. Тогда рыжий лакей, уже совершенно уставший, придвинулся к Миму поближе и нагнулся прямо над его лицом, оставляя легкий, даже невесомый, поцелуй на теплом лбу.       Он еще немного посидел рядом со спящим юношей, но вскоре, спохватившись, вынужден был уйти, заперев замо́к снаружи и подсунув ключ в огромную щель внизу двери.