Под отзвуками эха, Спрятанный в тени, Вот он ты. Притянутая твоей загадкой, Я только начинала Видеть твой призрак, Но знай, Я буду ждать здесь, Надеясь, молясь, чтобы Небо привело тебя домой.*
Накахара стоял, лениво прислонившись к стене, и устало потирал покрасневшие от недосыпа глаза. В последнее время его не покидало перманентное ощущение усталости; не важно было, работал он или отдыхал, липкая, противная слабость следовала за ним по пятам, словно тень. Это раздражало, но Чуя упорно это игнорировал и продолжал бы это делать, если бы не вмешалась Коё. Она видела, что Накахара далеко не в порядке. От переутомленности люди не просыпаются среди ночи в холодном поту под бешеный гул сердцебиения, у них чуть ли не ежедневно не идет кровь из носа и не темнеет в глазах от резких движений. Жизнь превращалась мучительную пытку, и скованная бездействием душа медленно погружалась в отчаяние. Каждый раз обнаруживая в ванной урну, полную окровавленных салфеток, Коё хотела кричать. На Чую. На проклятую судьбу с её капризами. На пугающую тишину квартиры. Но вместо этого она шла к аптечке, брала перекись и оставляла её возле раковины. Коё Озаки была законченной эгоисткой, но был один человек, ради которого она бы сожгла мир дотла, а из оставшегося пепла сотворила бы для него новый — Чуя. После смерти возлюбленного она возненавидела любовь и надежду, эти слова были для неё лишь пустым набором букв, отдающим щемящей болью в сердце. Озаки искала утешение во тьме, но вместо этого она нашла там нахального рыжего мальчишку, который стал её отрадой и отдушиной, и которому она слишком сильно привязалась. Зря. Ведь нити, связывающие две души в одно целое, при разрыве связи начинают душить изнутри. Люди подобны цветам. Одни должны греться в лучах теплого солнца, чтобы распуститься во всем своем великолепии, другим суждено расти под покровом вечной темноты. Для первых губителен мрак, для вторых — свет. Каждый должен знать своё место. Коё усвоила этот урок в восемнадцать лет. Поэтому она понимала, что царство насилия и холода не для Накахары, пускай иного он и не знал, пускай он вырос во мгле, пускай уже к пятнадцати его руки были по локоть в крови. Чуя не терпел излишней жестокости, но работал в месте, где это были лишь издержки работы. Он ненавидел беспричинные убийства, но в повседневной жизни они были обыденностью. Он презирал предательство, но жил в обществе, сотканном из лжи и лицемерия. Коё была умной и проницательной женщиной, она видела в юноше лидерский потенциал, не могла не заметить яркое пламя, горящее в глазах цвета ясного неба. Вместо того чтобы создать для Портовой мафии идеальное оружие, она решила воспитать для неё будущего босса. Накахара с пятнадцати лет жил с ней. Сейчас ему девятнадцать, заработок вполне позволял ему съехать в отдельную квартиру еще два года назад, однако Чуя не мог представить свою жизнь без Озаки: он привык пить кофе с ней по утрам, привык её поддразнивать и смотреть, как гневно вскидываются изящные брови и губы изламываются в хищной полуулыбке, привык делать ей комплименты и восхищаться её невозмутимой реакцией. Накахара не встречал женщины удивительнее. Домом он мог назвать лишь то место, где была Коё. Поэтому он не мог не замечать её постоянных обеспокоенных взглядов. Повелитель гравитации был готов выслушивать километры её нравоучений, лишь бы не видеть в этих брусничных глазах боли и бессилия. Но она молчала. И лишь однажды попросила его обратиться к врачу, и этого было достаточно, чтобы Накахара устроил свой инкогнито-поход до доктора в течение трех дней. И вот в пять часов утра, в среду, после ночного патруля, он пришел в городскую больницу Йокогамы за результатами. Вдоль стройного ряда белых дверей с названиями всевозможных врачей не было обычной шумной очереди, единственными звуками, нарушавшими умиротворенную тишину, были шуршание занавесок и хриплое покашливание Чуи. Ему уже давно стоило бросить курить. Переминаясь с ноги на ногу и буравя табличку кабинета лаборатории, он старался не думать о Коё, наверняка не спящей и ждущей его возвращения. Но разум предательски не хотел переключаться на другую пищу для размышлений. «Я же всё равно скажу, что всё хорошо… Она в любом случае не поверит и начнёт требовать доказательства. Или вообще решит проверять всё сама». — Какая же всё-таки проблемная женщина, — с теплотой в голосе произнёс Чуя, запрокидывая назад голову. Рука по привычке потянулась в карман за сигаретой, но на середине пути резко остановилась. «Тц, здесь же нельзя курить!» — раздраженно фыркнул он про себя, убирая руки в карманы черного плаща. Пальцы начали нервно перебирать какой-то мусор, лежащий в них. Ему было страшно. Он не хотел знать заключение врача, ведь пока ему ничего неизвестно — он здоров, и можно продолжать свой спектакль, продолжать делать вид, что всё в полном порядке, продолжать растрачивать минуты своей жизни, ни о чем не задумываясь, потому что их еще несчетное множество, не так ли? Хотя он всё равно будет притворяться, потому что так проще, но, к сожалению, в эту ложь сам Чуя уже не сможет поверить. Когда напряжение юноши достигло критической точки, послышался тихий скрип двери. Оторвавшись от созерцания обшарпанного грязно-серого потолка, Накахара посмотрел на возникшего перед собой человека в белом халате. Его эмоции всегда были словно открытая книга, и сейчас, несмотря на все старания придать себе непринужденный вид (как будто перед доктором нужно держать марку), в его лице явственно читалось беспокойство. — Ну, что? — сиплым от долгого молчания и жажды голосом спросил Чуя. Смерив его нечитаемым взглядом, врач прокашлялся и начал: — Накахара, вы кажетесь мне достаточно рассудительным молодым человеком, поэтому я не собираюсь перед вами юлить. — Мужчина сделал небольшую паузу. — На основе клинического анализа крови и биопсии костного мозга, у вас острый лейкоз. Дальше Чуя слышал доктора словно сквозь толщу воды. Тот говорил что-то про необходимый осмотр лимфоузлов, про методы лечения и про саму болезнь в целом, но Чуя улавливал лишь половину получаемой информации. Он различал слова, понимал значение каждого из них, но не мог всё это связать в предложения, имеющие смысл. Накахара на автомате кивал или поддакивал, когда чувствовал, что медик выжидающе на него смотрит. Господин Мацумото работал в больнице довольно давно, и это был далеко не первый раз, когда он «выносил приговор» человеку. За многие годы своей врачебной практики он понял, что не существует стандартного способа сообщить такую новость. Все люди индивидуальны. Некоторым и вовсе перевирали их диагноз ради душевного спокойствия самого пациента, а потом окольными путями уговаривали проходить нужные курсы лечения и решаться на хирургическое вмешательство. После первой встречи с Чуей он понял, что от него ничего не нужно будет скрывать. Мальчишка хотел жить, ему плевать, насколько будут плачевно обстоят дела, на его решение это не повлияет. Но, несмотря на это, он был готов к поражению, потому что смерти как таковой не боялся. Его лишь страшили её последствия. Наблюдая за реакцией Накахары после оглашения болезни, Мацумото стало невероятно жаль его: он еще абсолютно не осознавал того, что случилось: для него все происходящее было черно-белым немым кино, но в недалеком будущем понимание обязательно обрушится на него со всей своей мощью. А действительно был ли Чуя в отчаянии? Отрицал ли поставленный диагноз? Нет. Повелитель гравитации ощущал себя неестественно пусто, словно всё его сознание было карандашным рисунком, который стерли ластиком и остались лишь смазанные очертания того, что было полноценной картиной. Единственное, что Чуя понимал чётко — он хочет домой. Мацумото, словно прочитав его мысли, потрепал его по плечу и сказал: — С вас на сегодня достаточно, отправляйтесь-ка вы домой, Накахара. Всё это мы сможем обсудить позднее, а пока вам явно стоит отдохнуть. Чуя не смог ничего ответить, он был слишком изнеможён как морально, так и физически. Слегка кивнув и приподняв в прощальном жесте свою шляпу, он поплелся к выходу. Пока Чуя шёл, ему казалось, что потолки опускаются, а стены становятся ближе друг к другу — мир сужается и становится его личной необъятной тюрьмой, из которой есть лишь один выход. Почти ничком вывалившись на улицу из дверей больницы, на ватных ногах он дошел до угла, чтобы вызвать такси, но когда его слегка дрожащие пальцы начали набирать номер, ноги подкосились, и он безвольно упал на колени, упершись руками в холодный асфальт. Чуя слышал, как кричит его душа под натиском липкой безысходности, что так предательски резко заключила его в свои колючие объятия. Он не сразу понял, что он и в самом деле кричит. Всего пять минут назад Накахара ничего не чувствовал кроме усталости, а сейчас его накрыло лавиной эмоций, словно всё то, что он держал в себе на протяжение всей жизни, решило вырваться наружу. Его горло больно жгло, но он не мог перестать кричать. Ему казалось, что если он сейчас замолчит, то все скопленные обиды, несказанные слова и закопанные чувства разорвут его изнутри. Косые взгляды, горечь одиночества, незабытое предательство «агнцев», сложный путь принятия своей истинной сущности Арахабаки, вечные шпильки от Дазая, и их дружба, закончившиеся взаимным оскорблением и разочарованием. Всё это смешалось в отчаянном, надрывном рёве. Чуя не плакал, но на землю глухо падали густые алые слезы его сердца. Всматриваясь в красные пятна на черной шероховатой поверхности, он чувствовал, что на смену тоски приходит отвращение к самому себе. К своей слабости и глупости. «Черт, Королева драмы, развел трагедию, как в дешевом кино. Сейчас я жив. Завтра я буду жив. В моей поганой жизни столько дерьма, которое может убить меня в любой момент, что этой болезни нужно встать в очередь, — вытирая кровь с лица, горько усмехался Чуя. — Дома ждет Коё, а я валяюсь на земле в центре Йокогамы и бужу несчастных граждан. Хах, её бы от такого точно удар хватил». Встав и отряхнувшись, он всё-таки заказал такси, ведь в таком состоянии садиться в служебную машину Порта просто стыдно. Когда миниатюрный черный автомобиль подъехал к указанному месту, Накахара без зазрений совести уже докуривал свою сигарету, однако следом ней в мусорку полетела и вся пачка. Чуя курил только когда сильно нервничал — в последнее же время он курил каждый день. Но пора было перестать вести себя как ребёнок и посмотреть суровой правде в лицо. Он слишком долго прятал голову в песок, но, увы, проблемы от этого не исчезают. Осознание собственной уязвимости заставило его задуматься о своей жизни. Время не безгранично, и сущность бога бедствия не делает тебя всесильным. То, что, казалось, можно всегда отложить на завтра, стало безотлагательным. Он понимал, что у него впереди целые годы, но это так ничтожно мало по сравнению с вечностью. Наблюдая за быстро меняющимися пейзажами в окне, Чуя размышлял о том, стоит ли говорить Коё. Он не хотел, чтобы она переживала, но скрывать от неё было бесполезной затеей, от этого Накахара не вылечится, поэтому рано или поздно она все равно узнает. «Я же не уйду из дома как кошка, чтобы умереть в соседнем квартале, — иронично подметил про себя Чуя. Несмотря на то что он прекрасно знал, что нужно ей всё рассказать, где-то глубоко внутри он чувствовал, что скорее всего будет откладывать это до последнего момента. Для него умереть означало предать Коё. Слишком хорошо Чуя видел ту дыру в груди, что она пыталась скрыть. Самым горьким было то, что он осознавал, что никогда не сможет заполнить до конца ту зияющую рану. Он был для неё обезболивающей пилюлей, заменой человеку, ушедшему на покой много лет назад. Накахара не хотел становиться ядом, что сожжет её изнутри. Цветные виды Йокогамы сменились знакомым сероватым подъездом с железной черной дверью. Машина остановилась, а вместе с ней остановились сердце и мысли Чуи. Словно во сне он расплатился с водителем и вышел наружу. Мир показался ему сюрреалистичной картиной: небо в багровых оттенках, в котором одновременно виднелись раннее солнце и уходящей месяц, завораживало и не позволяло отвести обращенный к нему взор. Всегда ли оно было таким или же сегодня просто Накахара увидел его по иному? С трудом оторвав взгляд, он направился в сторону дома. На автомате набирая необходимый код, он продолжал в воображение видеть алые переливы цветов, которые до странности напоминали ему одного близкого человека.«Огромное спасибо, что воспитала меня, полюбила, впустила в своё закрытое для всех остальных сердце, спасибо, что стала меня для абсолютно всем».