Я учился жить...

Генка пытался уговорить себя не ехать в студию. Целых две минуты, он почти засекал. Но желание увидеть себя в роли жертвы, а не хищника – к последнему он подпривык, желание продолжить догонялки, увидеть Локи, увидеть Оскара, увидеть искру интереса и азарта в его глазах пересилило здравый смысл. А здравый смысл вопил, что он настаивает на том, чтобы остаться Генке перед дверью и не пытаться ломиться в нее, а лучше повернуться спиной и делать ноги, пока глаза видят. Потому что ничего хорошего из попытки выстроить отношения с малахольным созидателем выйти не может по определению. В такой мысли здравого смысла – или его подобия было более чем достаточно, и Генка решил обдумать ее на досуге, а лучше обсудить с более опытными в делах сердечных товарищами – тем же Кедриным, например, а пока студия ждет. И оборвав полет самоедства на этой звенящей ноте, Генка поправил ворот рубашки, ремень, скосил глаза в зеркало, подмигнул себе, такому неотразимцу, и походкой сытого гепарда направился туда, куда неудержимо манила его перспектива светлого будущего. Здание, в котором располагалась студия, было странно и непривычно пустым. Казалось, что после взрыва нейтронной бомбы если и можно рассчитывать на биомассу, то только неодушевленную. Свет горел, но тусклый, откуда-то доносилось что-то похожее на музыку. Ни голосов людей, ни звука шагов любой степени отчетливости – ничего. Генка задумался, пропустил ли он что-то типа локального апокалиптеца, банкротства, рейдерского захвата, просто каникул фирмы, но ничего такого его услужливая память припомнить не могла. Он осторожными шагами, почти крадучись, направился к лестнице, и на его счастье пред ним предстал объект его вожделения. Оскар неторопливо спускался прямо Генке в объятья, умудряясь держать в руке Локи, планшет, а во второй телефон, набирая на нем сообщение. Генка зачарованно понаблюдал за тем, как Оскар легко и медленно спускается по ступенькам, словно стекает, и сделал шаг наверх. Оскар поднял глаза, замер, инстинктивно отправил сообщение и спрятал телефон. - Тебе помочь? – тихо, почти на выдохе, произнес Генка, поднявшись на одну ступеньку и замирая. Оскар склонил голову и посмотрел на Локи, оживившегося у него на сгибе локтя: он узнал Генку и задорно кивал головой, жаждая поздороваться поближе. Генка поднялся еще на ступеньку и протянул руку, и Локи начал активно втягивать воздух, обнюхивая и приветствуя. Оскар спустился на ступеньку и повернул корпус так, чтобы Генке можно было перехватить Локи; Генка осторожно взял хорька, не отводя глаз от Оскара, задумчиво и снисходительно смотревшего на любопытствовавшего Локи. Генка прижал хорька к себе и почесал ему шейку, глядя на Оскара бархатными карими глазами, и всполошенные огоньки, вспыхивавшие в них, растворялись в безмятежном взгляде Оскара, смотревшего на него, склонив голову к плечу. Он протянул руку и погладил Локи, успокаивая. - Ну, проныра, попался? – мягко, с ироничными обертонами, произнес он, когда Локи попытался обнюхать Генку, забраться к нему на плечо и дотянуться до носа. Генка улыбнулся, и Оскар ответил ему ехидной, добродушной ухмылкой. Оскар постоял, помедлил и сказал: - Мы можем вернуться, если ты хочешь посмотреть твои фотографии. Я оставил их в студии. Генка пожал плечами. Он многого хотел, и фотографии были в этом списке даже не в первой дюжине. - Это обязательно? – скорчил он жалобную гримасу. Оскар спустился еще на ступеньку и понимающе приподнял брови. - Мне нужно купить корм Локи, - Оскар плавно передвинулся на полшага в сторону и проскользнул между Генкой и перилами. – И заехать в пару магазинов. Компанию составлять совершенно необязательно. Это скучно и утомительно. Он спрятал телефон в кармане, планшет и с интересом начал следить за Генкой, у которого на лице отразились немного утрированные чисто мужские эмоции предвкушения шоппинга – Генка жалобно посмотрел на Оскара и печально вздохнул. - Только если за этой экзекуцией последует компенсация, - алчно прищурил он глаза. Оскар учтиво склонил голову, поправил сумку и пошел к выходу. Локи попытался дотянуться до хозяина, издал возмущенный звук и устроился на сгибе локтя у Генки. Оскар оглянулся, лукаво посмотрел на него, внимательно на Генку и открыл дверь. Генке понравилось ходить по магазинам с Оскаром: он точно знал, чего хотел, не обращал особого внимания на упорное желание консультантов продемонстрировать свою полезность, вежливо, но безапелляционно говорил «нет», и весь шоппинг занял в общей сложности не более полутора часов с дорогой и выбором игрушек Локи, который принимал в выборе активное участие, почти сравнявшись в энтузиазме с Генкой. Оскар закрыл багажник, посмотрел на Генку и вежливо и почти безразлично поинтересовался: - Не хочешь чаю? Генка положил руки на крышу машины и заинтересованно посмотрел на него. - Только не из наперстков, - жалобно попросил он и умильно приподнял брови. Оскар тонко улыбнулся. Подавшись вперед, он прищурил глаза и томно прошептал: - Ты зря так высоко поднимаешь брови. Лучше ограничиться внутренними углами и чуть склонить голову. Поучись у Локи. Генка задержал дыхание, затем выдохнул воздух и усмехнулся. - Уел, - признался он. – Так? Он послушно склонил голову к плечу, приподнял уголки бровей и изобразил жалобный взгляд. Рука Оскара непроизвольно дернулась, словно в попытке нащупать камеру. Он хмыкнул и кивнул. - Вполне. Далеко пойдешь. - Да уж куда дальше, - буркнул Генка, усаживаясь в машину. Оскар пристегнулся и оглянулся, убеждаясь, что Локи в машине в своей переноске, и посмотрел на Генку. Тот следил за ним. Но удивительным образом не хищным ястребиным взглядом, чего можно было бы от него ожидать, а внимательным, изучающим, небезразличным и ласкающим. Что этот парень тягается к нему, полный энтузиазма, как не каждая модель на работу, секретом для него не было. После неожиданной вспышки интереса к Стасу Ясинскому Генка и не вспоминал больше о нем, с куда большим азартом заигрывая с камерой и человеком, ею управлявшим. Оскар ощущал яростный интерес Генки, который тот и не скрывал особо, при этом представляя его как нечто почти незначительное и такое приятное. И все это время, которое Генка возникал на его пути, Оскар думал, надо ли оно ему, отвечать на его притязания. Это могло быть интересным. Это могло быть утомительным. И у Оскара были серьезные сомнения, что то, на что он решается с этим парнем, выйдет за рамки банальной интрижки. Надо ли ему это, Оскар был не уверен, скорее он был уверен в обратном. Прошлое у него было бурным, как и подобает «человеку творческой профессии»; Оскар, вспоминая постулаты этой идеологии, полупрезрительно усмехался, если настроение было хорошим, и морщился в отвращении, если настроение было плохим. После череды таких ни к чему не обязывавших знакомств и ряда еще менее обстоятельных, даже случайных, разовых он чувствовал себя куда более опустошенным, чем можно было подумать. Ни удовлетворения, ни вдохновения, ничего такие связи не приносили. Ему понадобилось время и поддержка знакомых, случайно оказавшихся значимыми, чтобы восстановить уважение к себе, которое Оскар медленно, но верно утрачивал. За курсом реабилитации последовал период созерцания, Локи, подаренный старым добрым другом, с которым и врагов не надо, и относительно успешное, уютное и скромное настоящее, и не было никаких причин задумываться, не в болоте ли он живет. Генка привлекал его своей удалью и раскрепощенностью, Генка настораживал его своей харизматичностью, он и отпугивал его своей ярко выраженной доминантностью. Объект размышлений сидел рядом, внимательно глядя на рассеянного Оскара. - У меня к чаю только мед, - наконец выплыл из оцепенения Оскар и посмотрел на Генку прохладными глазами. - Да я бы с ужина начал, - честно признался Генка, - а после сытного ужина все причиндалы к чаю утрачивают свою сакральную необходимость. Оскар улыбнулся неожиданно солнечной улыбкой. - Ужин, - задумчиво сказал он. – Конечно. Генка задохнулся и застыл, беспомощно глядя на него. Оскар склонил голову к плечу, покачал ей, снисходительно посмеиваясь, и повернул ключ зажигания. Генка не смог отвернуться от него и перевести взгляд на дорогу, он так и смотрел на изящный профиль и небрежно убранные в пучок и перехваченные шнурком волосы Оскара. Время от времени их владелец поворачивался к нему и вопросительно и изучающе смотрел; на его приглашающе приподнятые брови Генка слабо улыбался и отрицательно качал головой. Генка настоял на том, чтобы Оскар нес только Локи. Сам он охотно нагрузил на себя остальные пакеты, которых было немало, и послушно плелся за неторопливо шагавшим к подъезду Оскаром, время от времени подмигивая Локи, который возникал над его плечом и заинтересованно смотрел, чтобы затем потянуться к носу Оскара и что-то ему сообщить. Оскар посмеивался, гладил хорька и что-то объяснял, и Генке яростно хотелось оказаться на его месте, чтобы его вот так гладили, щекотали шейку и обещали вкусностей, если он будет хорошо себя вести. Генка был согласен, на все согласен, лишь бы только... Ужин был великолепен, хоть и с рыбой вместо мяса, чай был зеленым с какими-то цветами, которые выглядели куда лучше, чем пахли, на пристрастный Генкин взгляд. Но Оскар именно в созерцании и находил особую прелесть, что немало забавляло Генку: у него складывалось стойкое впечатление, что Оскар – яркий кинестетик, какой бы ересью эта заумь ни была; он с особым, почти эротичным удовольствием проводил кончиками пальцев по корпусу своей камеры, Генка до хруста сжимал зубы, глядя, как он замедлял шаг, проходя мимо лавки с цветами, прикрывал глаза и втягивал воздух, и как он бережно касался ужасных несуразных убогих плюшевых игрушек, просто касался, не глядя. И болезненным удовольствием было смотреть, как он гладил Локи. Забавным было то, что Оскар неожиданно для своей кинестетической натуры оказывался очень хорошим фотографом, раскрывающим в визуальном образе много больше, чем человек сам знал о себе, и показывающим через визуальные образы много больше, чем простой образ простой, пусть и генетически благословлённой модели. Так что идея с яркой рубашкой была неплохой идеей. Не самым умным было решение снова уложить волосы, пусть даже пенкой, не гелем – если дело дойдет до тактильных ощущений, напененные волосы окажутся в явном проигрыше. И Генка шел за Оскаром, одетым в просторные штаны и просторную рубаху, обутым в невзрачные, но удобные сандалии, и плавился. Генка смотрел, как Оскар бережно берет маленькую пиалу из тонкого и гладкого фарфора, приятно-горячую, и подносит ее к носу, прикрывает глаза, вдыхает аромат этих непонятных цветов и замирает, и плавился. Генка следил за тем, как Оскар нагибается, подхватывает Локи, устраивает его на коленях и осторожно, даже нежно скармливает ему кусочек сахара, гладит и выпускает, и запоминал рассеянную и немного недоуменную улыбку, с которой Оскар следил за хорьком, по которому кругу обегавшим комнату и возвращавшимся то к Оскару, то к Генке. Стол был совсем небольшим, Оскар сидел за ним на расстоянии даже не вытянутой руки, но Генка не решался потянуться к нему, не робея, но испытывая чувство, странным образом похожее на благоговение, насколько, разумеется, Генка мог о нем хоть что-то знать. А Оскар сидел, подобрав под себя ноги, задумчиво глядя куда-то в никуда, время от времени вдыхая аромат чая и встряхивая запястьями, чтобы браслеты, фенечки и непонятные шнурки, водившиеся на них в изобилии, не мешали ему. От таких незамысловатых жестов искушенный Геннадий Юрьевич превращался в пубертатного Генку и злился на себя за испарину, выступавшую на шее и загривке. Оскар краем глаза любовался безмятежным Генкой, сидевшим перед ним, следившим за ним цепким взглядом и насмешливо-ласково улыбавшимся, когда в поле его зрения возникал Локи, и размышлял, стоит ли овчинка выделки. С одной стороны, с другой стороны,.. у него в любом случае оказывалась фигура с бесконечным множеством сторон, и Оскар в некоторой растерянности пытался определиться, насколько он хочет, чтобы знойные взгляды и не менее знойные намеки получили достойное развитие. Не тот человек был его визави, чтобы рассчитывать на его надежность. Оскар прикрыл глаза, пытаясь получить удовольствие от жасминового аромата, и поправил себя. Как раз надежным Генка был. Верным, постоянным – едва ли. Генка потянулся и легонько щелкнул Оскара по носу. Тот открыл глаза и вопрошающе посмотрел на него. - Тук-тук, кто в тереме живет? – с любопытством глядя на него, поинтересовался Генка. – Думают ли в тереме обо мне, горемычном? Оскар скосил глаза на свой нос, перевел их на Генку и приподнял брови. Генка облокотился о стол и ухмыльнулся. - Мы поужинали, чаю попили, пора и честь знать? – беспечно произнес Генка. – Или мне будет позволено составить тебе компанию и дальше? Оскар в задумчивости опустил взгляд. - Все зависит от того, что ты понимаешь под этим, - размеренно отозвался он наконец и поднял на Генку испытующие глаза. – Что ты понимаешь под этим? Генка замер. С этими интровертами одни сплошные проблемы, подумал он, один Кедрин чего стоит: напридумывает себе проблем и носится с ними. Только с Глебом было куда проще, все эти заигрывания, на которых Генка настаивал, яйца выеденного не стоили в перспективе, и они оба знали, что из них ничего не получится. Поэтому Генка ни в чем себе не отказывал, беспощадно флиртуя с ним, потому что знал, что ничем не рискует, и Кедрин ни в чем себе не отказывал, язвительно отфутболивая флирт, зная, что ничем не рискует. А тут Генка внезапно оказался на тонком льду метрах так в пятнадцати от берега, и ему ничего не оставалось, как только замереть, боясь пошевелиться, и попытаться определить, что делать дальше. - То есть? – сделал он невинные глаза. Судя по скептически поджатым губам Оскара, у Локи они получались на порядок лучше. - Мне не нужна простая авантюрка, - кротко пояснил Оскар. – Если ввязываться в отношения, то только в постоянные, долгосрочные и стабильные. И если ты вознамерился составить мне компанию и дальше, то только на таких условиях. Оно тебе надо? Генка осторожно опустил ладони на руку Оскара и игриво улыбнулся. - Зачем все усложнять? – легко поинтересовался он. – Ты привлекателен, я чертовски привлекателен, и дальше по тексту. Жизнь слишком хороша, чтобы заморачиваться всеми этими экзистенциальными прибамбасами. Оскар опустил ладонь сверху и снисходительно похлопал его. Он мягко сказал: - Ты не поверишь, именно потому, что жизнь слишком хороша, и не следует размениваться на невнятные пародии на чувства. Он убрал свои руки и встал. Генка откинулся на спинку стула. - То есть нет? – небрежно поинтересовался он. Оскар замер и обернулся. - То есть да, но. - Пояснил он. Генка встал следом и подошел к нему. Он крадучись подошел к Оскару, который методично составлял посуду в посудомоечную машину, дождался, пока тот выпрямится, и положил руки ему на талию. - Я согласен, - промурлыкал он Оскару в затылок и решил разыграть очень рискованную комбинацию. – Но мне нужно учиться. Я не имел удовольствия узнать, что есть постоянные, долгосрочные и стабильные отношения. Он вдыхал аромат шампуня, туалетной воды и тела Оскара, терпеливо ожидая его реакции и яростно обдумывая, что и как делать дальше, и желательно в рамках приличий. Пока. - Трудное детство, скользкий подоконник, деревянные игрушки, прибитые к полу? – усмехнулся Оскар, не пытаясь высвободиться. - Не без этого, - неожиданно искренне и почти зло огрызнулся Генка. – Но я готов изменить прошлому. С тобой я готов на многое, - игриво добавил он, осторожно водя ладонями по талии Оскара, стараясь дышать ровно и не очень глубоко. Оскар, к его удовлетворению, дышал редко и неровно. Генка склонил голову к его шее и осторожно подул на нее, провел губами по контуру плеча, почти касаясь его, не видя – чувствуя, как Оскар откинул голову назад и задержал дыхание. – Поможешь? – прошептал он рядом с уголком рта Оскара. Оскар не отвечал. Генка ждал, пытаясь не обращать внимания на его тело, плотно прижимавшееся к нему. Вместо ответа Оскар чуть повернул голову. - Откуда бы я знал? – тихо произнес он точнехонько в губы Генки. – Поможешь? – усмехнувшись, повторил Оскар Генкин вопрос. - Помогу, - выдохнул Генка. Макар считал дни до приезда Глеба, ожидая его возвращения с нетерпением и чем-то похожим на ужас. С одной стороны, он почти уверовал, что до Глеба не может дойти никакой сплетни – откуда? У них просто невозможно наличие общих знакомых, а Глеб явно не тот человек, чтобы бегать и выяснять, как Макар вел себя в его отсутствие. Да и с чего бы? Как Илья сказал, они друг другу в любви до гроба не клялись, с чего бы им теперь нервничать? Макар успокаивался, оживлялся, расправлял плечи и начинал с любопытством смотреть на мир, отмечая яркость красок, обилие прелестей и шикарные перспективы. С другой стороны, каким бы крупным ни был город, теорию шести рукопожатий никто не отменял. Вдруг найдется кто-то, кто знает кого-то, кто в свою очередь... И тучи снова сгущались над головой Макара, и он втягивал голову в плечи и начинал настороженно оглядываться. Ему казалось, что на него презрительно смотрят девять человек из десяти, а за спиной еще и пальцами показывают. Он мужественно не оглядывался, но жить легче не становилось. Хорошо, что эти периоды обостренной совестливости длились не очень много времени. Макару хотелось выговориться хотя бы кому-нибудь, но Илья на попытки Макара пооткровенничать рявкнул так, что тот отскочил и вытаращил глаза – от Ильи такого дождаться казалось бы ему еще пару недель назад просто невозможным. Стас был не против общения, но его отрешенные взгляды сначала раздражали Макара, а затем вызывали приступы патологического любопытства, которые заканчивались похожими рявками. Это наводило на раздумья. И отвлекало от своих невеселых мыслей. За те несколько дней, прошедших с той самой знаковой субботы, Макар успел передумать много, вспомнить еще больше и с особым, трепетным чувством вспомнить, как покойно он чувствовал себя рядом с Глебом и как ему нравилось отношение Глеба – вроде шутливо-заботливое, небрежно-покровительственное, но какое-то уважительное. Ему нравилось, что Глеб всегда готов был слушать, хотя не всегда был готов говорить. Он вообще был очень скрытным, и это тоже нравилось Макару – кроме тех случаев, когда ему не нравилось. Но вообще это было свойственно Глебу – неумение, а иногда неумение, помноженное на нежелание, делиться. А с другой стороны, иногда, немало времени спустя, он беспечно, шутливо и кратко рассказывал Макару, что его тревожило энное количество времени назад. Макар вспомнил, как он злился вначале: ну что, трудно было сразу рассказать? Он вспомнил, как удивлялся своей смелости, когда впервые вспыхнул и вцепился в хмурого Глеба, что твой терьер, требуя рассказать и показать, и как тот не просто не отчитал его за наглость, но еще и отблагодарил позже – по обыкновению молча, но очень выразительными ласками. У Макара в его отсутствие и в ожидании возвращения возникало желание обрести ту уравновешенность и выдержку, которых ему самому как раз не хватало, и тогда он шел в спальню Глеба, о которой вспоминал, но которую не решался называть своей в его отсутствие, и занимался там своими делами: читал, готовился к первым семинарам, самым щадящим; Макар отлично понимал, что от него в начале семестра радивости не ждут даже сами преподаватели, но если ничем не заниматься, невнятное трусливое ощущение пробиралось вверх по позвоночнику и начинало свербеть в затылке. В спальне оно отступало, а если еще и планами семинарских занятий отбиваться, то в будущее можно было смотреть с опасливым оптимизмом. Дни тянулись, действуя на нервы, Макар развлекал себя тем, что совал свой любопытный нос во все щели квартиры. Стеллажи с книгами восторга у него не вызвали, скорей укрепили во мнении, что Глеб тот еще зануда: подумать только – не просто читать разные мудреные книги на разные мудреные темы, но еще и с карандашом, делать пометки и закладки. Но тематика была самой разнообразной, и некоторые тома Макар отложил в сторону с твердым намерением если не вгрызться в гранит науки, то хотя бы поцарапать. Журналы он перетряс давно, и ничего нового не мог обнаружить в принципе. В компьютере ничего интересного не было, даже порно – и то отсутствовало. Куда больше его заинтересовал комод, в котором Макар обнаружил фотоальбомы. И их он перелистывал целый вечер, знакомясь с другим Глебом и каким-то парнем, который явно значил для него куда больше, чем можно было подумать, глядя на Глеба в реальной жизни. Оказывается, он мог улыбаться совершенно непринужденно, и кажется, Глеб любил обниматься. Было много снимков, которые это подтверждали. На некоторых он смотрел в объектив, на некоторых – на того парня. Симпатичный, кстати, недовольно признал Макар, давя в себе недостойное желание рвануть к зеркалу и провести сравнительную экспертизу. Он рассматривал конкурента и пытался его поненавидеть. Не особо успешно, к своему облегчению. А Глеб был какой-то непохожий на себя. И виски не седые. Макар откладывал альбомы, сбегал в гостевую спальню, в которой с маниакальным упорством продолжал ночевать, и долго ворочался, думая, что за человек, что за история может стоять за ними. На занятиях, на работе, убирая парикмахерскую и квартиру наглого эксплуататора Ильи, он совершенно не вспоминал о фотоальбомах, а по возвращении только что не подпрыгивал, борясь с желанием как можно быстрей снова открыть их. Макар пошел еще дальше и обшарил другие полки, другие шкафы, но больше фотографий не нашел, не обнаружил он ничего и в компьютере. Только эти фотографии, как памятник кому-то. И снова Макар переворачивал страницы, изучая того Глеба, искал знакомое выражение лица, знакомые жесты, и озадачивался, не особо обнаруживая их. Глеб очень изменился по сравнению с этим временем. Стал и старше, и иным. Макар долго искал то слово, которое помогло бы ему определить, что изменилось в нем. На ум приходило только «вневременной» - жутко пафосное слово, с уклоном в шизофренический надрыв. Но найдя его, Макар остался жутко довольным собой: именно это и привлекало его в Глебе. Он смотрел на непоседливость Макара, как прадед на шалости любимого правнука, и тут же мог ущипнуть его, как первоклассник, или отреагировать на возмущенное ворчание Макара невероятно розовой, пушистой и отвратительно слащавой фразой, которую только тот самый прозрачный, бездонный, ироничный и понимающий взгляд удерживал от скатывания в кондовую пошлость. Исследовательская деятельность, совершенно несвойственная Макару, закончилась предсказуемо: он потерял интерес к фотографиям и к тому парню на них, с которым Глеб был моложе и консервативней. Макар даже подумал самолюбиво, что тогда (когда бы это ни происходило) Глеб не смог бы так запросто привести домой приблуду и доверить ему всю квартиру сразу и целиком. Ему хотелось польстить себе еще больше и прийти к заключению, что Глеб внезапно смог рассмотреть в нем чистое сердце и души прекрасные порывы, но при попытке развить тему у него зачесалась спина, в районе лопаток, но оттого, что по ней резко побежали мурашки, а не от высыпания на теле морфологически необоснованного оперения. А возвращение Глеба надвигалось. И Макар нетерпеливо ерзал в его ожидании и тут же ерзал от опасений, накатывавших на него с новой силой. По счастливому стечению обстоятельств Макар не работал в тот день, когда должен был вернуться Глеб. Предыдущим вечером Макар позвонил ему и потребовал отчитаться о планах. Глеб вежливо выразил свое недоумение энтузиазмом Макара, и его вербальная эквилибристика вызвала в Макаре отчаянный зуд, который он выплеснул в паре раздраженных фраз и требовании не строить из себя юриста. Глеб засмеялся и смиренно рассказал, что уже упаковал чемоданы (Макар тут же фыркнул и пробурчал, что это его как раз и не удивляет), уже проверил и перепроверил документы, билеты и деньги (Макар снова снисходительно фыркнул) и что полностью готов взойти на трап металлической птицы. Кажется, они поговорили, выяснили все, и осталось всего ничего времени, прежде чем смогут увидеться, только и прекращать звонок не хотелось. Глеб молчал, задумчиво улыбаясь и рассматривая улицу из окна. Макар молчал, хмурясь и отчаянно сжимая телефон. - Ну ладно, - безмятежно произнес Глеб, и Макар резко распрямился наподобие пружины от доверительных интонаций, которыми Глеб щедро присыпал слова. – Пора и честь знать. Тебе завтра на учебу, мне завтра на завтрак. Спать пора. - Учеба! – радостно скривился Макар, отчаянно хватаясь за этот предлог и рассчитывая воспользоваться им, чтобы еще немного насладиться общением. – Да ладно тебе, в начале года кто про учебу думает? Глеб усмехнулся. - Не будь как все, о неугомонный, - ласково отозвался он. – Все, хватит на сегодня, а то ты в минус влетишь. - Ну какая разница, - заворчал Макар, довольно краснея. – Ну подумаешь... - Спокойной ночи, - мягко и непреклонно отозвался на этот маневр Глеб. - Спокойной ночи, - буркнул Макар. Он еще немного посидел на кровати, задумчиво вертя в руке телефон, и откинулся на спину. Потолок был предсказуемо белым, небо в окне предсказуемо темным с редкими звездами. И улица отсвечивала желтоватыми, голубоватыми, розоватыми огнями разной степени мертвости. Макар закрыл глаза и вздохнул. Вечер был бесконечным, Макар так и не решился прийти спать в спальню Глеба; к угрызениям совести добавилось подозрение, с которым он косился на левый ящик комода, в котором лежали альбомы. Отчего-то именно после их изучения Макар стал чувствовать себя захватчиком, и все безрассудство его поведения, без скидок на безнадежность, сырую погоду, вопрос выживания и прочую дребедень, предстало пред ним во всей неприглядности. К этому добавились и другие мелкие и не очень проказы, которые были ему так свойственны и которые Макар находил безобидными, когда делал, и глупыми, злыми и прочее, когда он оглядывался назад. Он ворочался на кровати, то глядя в окно, то в раздражении отворачиваясь от него к высокомерно белевшей стене, то пялясь в потолок, и отчаянно гнал от себя мысли о будущем. Утро было странным. С одной стороны, Глеб приезжал. С другой стороны, приезжал Глеб. Макар шел на занятия, ощущая на своих плечах всю тяжесть мироздания. В аудитории его ждал еще один сюрприз. За партой, которая его устраивала больше всего, сидел Ясинский. - Ты чего тут делаешь? – хмуро спросил Макар, шлепая на стол свою сумку. - Сижу, - лениво протянул Стас и похлопал по сиденью рядом с ним. – Присоединяйся. Макар опустился на указанное ему место и повернулся к Ясинскому. Тот посмотрел на него нечитаемыми темными глазами и отвернулся. Макар уставился на доску. - Жить хреново? – риторически вопросил он. - Хреновей некуда, - согласился Ясинский. Макар повернулся к нему, и Стас сделал то же самое. Они посмотрели друг на друга и понимающе усмехнулись. Глеб получил багаж и пошел к выходу. Шум, суета и общая бестолковость родного аэропорта, особенно на фоне патологичной организованности швейцарского сервиса, были ему как бальзам на душу. Он с чем-то, напоминавшим наслаждение, вдыхал дым отечества, неспешно катя чемодан, оглядывался, отмечая, что обилие народа, может быть не неприятным, и предвкушал долгожданный вечер в родной квартире. - Привет! – раздался ликующий голос Макара прямо перед ним. – Ты вообще на людей хотя бы для приличия смотришь? Им это даже нравиться может. Макар тут же потянул на себя сумку, которую Глеб нес на плече. - Давай помогу, - заворчал он. Глеб был рад слышать его, признавал, что соскучился по этому прохиндею. - Привет, - сказал он. Его приветствие прозвучало несколько недоуменно, и Макар вскинул на него глаза. Глебу показалось, и показалось слишком отчетливо, что взгляд этот был совсем не удивленным и ... вороватым.