***
Старшая школа Фукуда Сого радует бесчисленным количеством клубов, приветливыми учениками и отличной программой обучения. Вернуться домой, в Японию, спустя год, кажется наилучшим решением. Набравшись сил, вдохновившись и обретя уверенность в себе, Хана Фумико начинает свой первый учебный день даже и не догадываясь о том, что ждёт её впереди. Она воодушевлена, радостна и чувствует облегчение. Хайзаки Шого все так же снится ей по ночам, его стального цвета глаза все так же режут душу напополам. Но отчего-то, ей хочется верить что уж тут, в новой школе, возможно, она сможет найти в себе силы забыть, вычеркнуть эти грязные, унизительные и удушающие чувства из своего сердца. Столько лет он травит её душу. Травит её сердце. Пожалуйста. Молю. Отпусти меня. Даже смешно. Просит, молится ему будто бы божеству. Хайзаки Шого не может быть божеством. Он дьявол во плоти. И имя его тому свидетельство. Хайзаки Шого — предзнаменование ужаса, апокалипсиса в её душе. Он лишь зло. И те далёкие, светлые чувства что взяли в ней когда-то своё начало давно обрели чёрные тона.***
Красивое девичье лицо застывает в нелепой гримасе, зеленые глаза в ужасе расширяются, когда в кабинет заходит он. Отвратительный, мерзкий ублюдок. С этим ужасным прищуром стальных глаз, от которых мороз гуляет по коже. Он стал ещё выше, его широкие плечи, атлетичное тело выдают в нем спортсмена. И лишь смоляные волосы что заплетены в тугие косы говорят ей о том, что перед ней кто-то новый, ещё более ужасный, ещё более опасный. Идеальный. И сердце заходит в плясе, грудь вздымается, Хана чувствует как начинает задыхаться. Потому что Хайзаки смотрит, смотрит прямо на неё и во взгляде его — узнавание.***
«Эй, Хана, расскажи, с чего всё началось?» Его крепкие руки обвивают тонкий стан. Хана задыхается. Голова идёт кругом. Они будто созданы друг для друга. Их тела будто слажены под друг-друга, настолько естественно, настолько идеально они смотрятся вместе. «Я совру если скажу что не помню». Смеётся. Смех отдаётся внутри глухой болью. Не верит. Не доверяет. «Знаешь, наверное, все началось тогда, когда я подслушала твой разговор с Куроко-куном. Прости, но я тоже там была». И это правда. Девичье сердце дрогнуло, стоило ему, известному паршивцу Хайзаки Шого, надломленным голосом сообщить Куроко-куну о своём уходе. Он был разбит. Раздавлен. Ей ли не знать, каков Акаши-кун бывает в гневе? В конце концов, они учились в одном классе, и у неё хватало мозгов обходить того стороной. В том уходящем силуэте, что так небрежно бросил единственную связующую нить с этим миром в огонь, она разглядела больше, чем он показывал. Больше, чем другие видели. И даже больше, чем он сознавал сам. Хайзаки Шого — мерзкий, отвратительный тип, не знающий пощады. Хайзаки Шого — всего лишь ребёнок за дьявольской маской. Брошенный. Никому не нужный. Боящийся себя сам, от того ещё более озлобленный на мир. Он не понимает, не знает что есть и другие пути к признанию. Он лишь пытается выжить, но выживают сильнейшие и ему приходится бороться. «Шого-кун, ты такой замечательный». И это тоже правда. В те редкие минуты когда его красивое лицо не искажает ярость, когда на нем не отпечатывается отвратительная усмешка с этим волчьим оскалом, когда он не облизывается голодным зверем — она видит то, что не могут разглядеть другие. Стальные глаза застилает пелена, будто бы он не из этого мира, будто он снизошёл до людей и делает им великое одолжение одним своим существованием. Будто бы в насмешку им же, людям, он состоит из сплошных недостатков которые, словно перевёртыши, вырисовывают свою, идеальную призму совершенства. Его существование, его жизнь — противоречие для других людей. Урок. Хана разглядывает его и видит все то, что он так упорно прячет в себе. Эта бесконечная усталость, извечная борьба внутри себя — все это отражается в его печальных, глубоких глазах когда он смотрит куда-то в даль. Что ты видишь, Шого-кун? О чём ты думаешь, вперяя свой взгляд в горизонт? Она не морщится, когда он закуривает. И даже не удивляется. Смотрит на то, как глубоко он втягивает в себя никотин, позволяя тому опалить лёгкие. Тебе так легче, правда? Его длинные пальцы цепляют сигарету, стряхивают пепел и эти лёгкие движения впечатываются в сердце очередным болезненным швом. Тонкие губы не умеют улыбаться. Хайзаки Шого, на её памяти, никогда не улыбался по-настоящему. Его губ касалась лишь усмешка, обжигающая, бьющая не хуже самого тонкого хлыста вдоль сердца. «Шого-кун, почему ты никогда не улыбаешься?» Он не отвечает. Он вообще мало с ней говорит. Лишь изредка, спросит о своём, далёком и непонятном, затем вновь замолкнет на долгие дни. Её задевают, колят все эти осуждающие взгляды. Они смотрят на него презрительно, косятся и все же, никто не осмеливается бросить ему вызов. Ей жаль всех, кто из раза в раз попадает под его руку. Все они жертвы его бесконечной борьбы с самим собой, с миром. Он не щадит никого, жалит по самому больному, безошибочно находит нужные точки и давит, выдавливает все до крови, уродуя своё лицо в ужасающей усмешке. И лишь одно не даёт ей покоя. Почему? Почему он вдруг дал ей шанс? О как же ей хотелось поверить. Лишь Ками известно то, как сильно она этого желала. Но прошедшие годы не прошли даром, она знает его, возможно, даже лучше чем он сам себя. Она видела, знает, каким он может быть. Видела, как он ломал каждую, что оказывалась рядом. Они, как и она, мотыльки, что летят в надежде согреться его светом. Летят, не боясь опалить свои крылья. Они очаровываются им. Каждая из них очаровывается этим неприступным образом. Каждая из них думает, что сможет изменить его. И в этом его очарование, его идеальный образ. Он внушает каждой, что рядом с ним — вот она, его мечта. Что он в её руках. Ублюдок.***
— Ты сменил причёску? — она в удивлении смотрит на него. Пепельные волосы торчат во все стороны, беспорядочно развиваясь на ветру. — Ностальгия, — кривая усмешка касается его губ. А у неё нутро холодеет. Будто бы бурю предчувствует. Школу в этот день они удачно пропускают. Шого, с её молчаливого согласия, увозит её. Квартира Хайзаки, как она и думала, идеальна. Пусть и небольшая, но в ней чисто и даже уютно. В гостиной, в самом углу, на небольшом помосте стоят все его награды, кубки и медали. Она с неким трепетом проводит по ним пальцами. Это то, что он любит. Баскетбол заставляет его чувствовать. И за это, она ему премного благодарна. И все же, кроме холодных наград, больше нет ничего. Ни фотографий, ни каких-либо милых сердцу вещей. Ничего. Будто бы ничего дорогого для него нет. — Давно переехал от матери? — спрашивает она. Возможно, он не ответит. Посчитает разговор слишком «близким». К её удивлению, Шого отвечает. — Полгода назад. Она ещё долго стоит, рассматривая каждый уголок этого места. С жадностью впитывает и запоминает. Его пальцы осторожно касаются спины, хватают за локоть и разворачивают к себе. Стальные глаза напротив застыли. Нечитаемый взгляд, впрочем, она и никогда не пыталась прочесть в нем что-то. Бесполезно. Он целует жадно, будто бы насытиться не может. Вылизывает до самой глотки, яростно клацает зубами, словно настоящий хищник. Она и не сопротивляется. Заранее знает, ждёт этого дня. Холодные пальцы водят по телу, мнут, оставляя после себя болезненные следы на белоснежной коже. Он стягивает с неё одежду, оставляя её абсолютно нагой. Она дрожащей рукой тянется чтобы раздеть его в ответ и едва ли справляется со своим смущением. — Медлишь, — не то раздражённо, не то в нетерпении рычит Хайзаки и стягивает с себя одежду сам и наклоняется к ней. Хана, как зачарованная, наблюдает как он вылизывает шею, спускаясь к ложбинке меж упругих грудей. Стыд, медленно, но верно, оттеняется другим, более сильным чувством. Желанием. Как же долго она ждала этого, в каком отчаянии, в каком бессилии она была, мечтая ощутить его касания. Мечтая ощутить его поцелуи. И сейчас, реальность происходящего буквально выворачивает сердце наизнанку. Мысли, витавшие мрачным облаком в голове исчезают окончательно, когда Шого вбирает в себя правый сосок и покусывает. Она не помнит как и когда они оказываются в его комнате. Помнит лишь как окутывает её аромат, его аромат. Терпкий, морозный. От него мурашки бегут по телу. От него она течёт бесстыдной девицей и призывно раздвигает ноги. Он наваливается сверху, покрывает тело поцелуями, кусает и зализывает. Она же, будто заворожённая, всматривается в потолок, на котором отражаются их тела. Его широкая спина перекатывается мышцами при каждом движении, эти линии так плавно переходят от лопаток куда-то вниз, что ей нестерпимо сильно хочется провести по ним языком. В отражении он идеален. Она кажется идеальной самой себе. Будто бы самая естественная вещь на свете, вот так лежать под ним и внимать каждому движения, ловить каждый вздох, каждый рык. Ужасная, отвратительная мысль вновь проносится в голове — они созданы друг для друга. Как же иначе? Хайзаки входит осторожно, он так нежен и так аккуратен что она почти не чувствует боли. Мысленно она готовится к тому, что вряд ли он станет с ней якшаться на этот счёт. Но реальность размывает границы, все что она видит, чувствует — Шого нежен, сдерживает свою звериную натуру, позволяя ей привыкнуть. Терпит и не делает ничего, что может причинить вред. И лишь когда она полностью привыкает, позволяя растянуть себя во всю длину, когда наконец ощущает его полностью внутри, когда она, наконец, двигает бёдрами ему навстречу, его уносит. Он забывается. Теряется в себе. Вдалбливается, испивает её до дна. Её тихие стоны превращаются в скулёж, она кричит так громко, боль и наслаждение сливаются воедино, стирая грани. Он меняет позицию, позволяя ей сесть сверху. Позволяя ей вести. Слова застывают на губах, сейчас, когда она утопает в этой нежности ли, когда она ощущает себя самой счастливой и желанной, слова рвутся из неё. Хочется сказать, как же сильно она любит его, смотря прямо в серые глаза. Они, эти глаза — её константа. Его глаза это целая вселенная, в которой рождаются и гаснут звёзды. В этой вселенной все неизведанное, дикое и опасное, оттого лишь горячо желаемое! Она несмело привстает, прекращая свой сладостный ритм. Как змея, льнет к нему за спину и застывает. Хайзаки напряжен. Она знает, он ненавидит когда кто-то заходит за спину, он чувствует себя уязвимым. И все же, Шого позволяет ей эту шалость. Она улыбается своей маленькой победе. Обнимает его со спины, разводя бёдра широко, прижимаясь к нему почти вплотную. Когда она касается его языком, обводя линию вдоль позвоночника, Шого судорожно выдыхает. Потому что эта неприкрытая ласка стирает грани, сдирает кожу и оголяет нервы. Эта ласка — попадает ровно в цель — в сердце. Шого задирает голову, подставляясь под её язык, и сердце Ханы разбивается на сотни тысяч маленьких звёзд, которые могут осветить весь мир. Он снова перехватывает её за руку, на этот раз поставив на колени ровно перед собой. Несколько раз оглаживает зад, трётся об неё. Она мокрая и от этого бьет озноб, его неслабо потряхивает. Шого входит резко, пристраивается поудобнее и наклонившись чуть вперёд, одной рукой хватает её за горло, а второй за волосы. И начинает свой бешеный танец. Хана по началу постанывает от удовольствия, но когда он задирает ей голову, вынуждая смотреть прямо в глаза, сердце сдавливает в тиски. Холодный. Пустой взгляд. В этой позе нет ничего нежного и желанного. Эта поза, его движения, его толчки — он всего лишь трахает её как очередную сучку что течёт при виде него. Слезы унижения градом катятся из глаз, она едва находит в себе силы не выронить и звука. Она молчит, крепко сжимая челюсти. И все же, несмотря то, что происходит, её блядское естество все так же млеет пред ним, потому что кончают они одновременно. И от этого хочется рыдать ещё сильнее. Как заставить сердце разлюбить?***
Просыпается она одна в его квартире. Постель давно остыла, так что, скорее всего он ушёл сразу, как только она отключилась. Невыплаканные слезы рвутся теперь, и она не видит смысла сдерживаться. Плачет навзрыд, вытравляя из себя и без того потерянную душу. Успокоившись, решает дождаться его. Не знает для чего, и что скажет, но так просто уйти не может. В душе все ещё тлеют остатки надежды. Она думает, что он вернётся. Но Шого не приходит ни в тот день, ни в другой. И ничего не остаётся кроме как вернуться к себе, в свой разрушенный карточный домик.***
В школе она появляется спустя неделю. Косятся на неё все. Кто-то с жалостью, кто-то осуждающе. Ещё бы, все ведь знают что она водилась с Хайзаки, оставалось лишь гадать, когда он вытрахает из неё душу и выбросит. Вид у неё дерьмо, к гадалке не ходи, итак все понятно. Шого в школе не появляется совсем. Почти на каждом углу, она — самая актуальная тема, и эти мерзкие шепотки буквально по крупицам выковыривают самое больное, самое уязвимое место. Терпеть не остаётся сил, Хана срывается на бег, не дожидаясь окончания урока. Не помнит, как оказывается у нужной остановки, как садится в автобус и приезжает к нему. Хана приходит в себя лишь тогда, когда оказывается у порога его квартиры. Сердце готовое выпрыгнуть из груди, бешено бьётся. Ей так больно, что терпеть нет сил. Слёзы застилают глаза, образуя пелену, приходится пару раз моргнуть и вытереть рукой, чтобы наконец постучаться в дверь. Ответом ей служит тишина. Неужели не вернулся? Едкое беспокойство шевельнулось внутри, липкая паутина страха, вдруг с ним что-то случилось? Хайзаки Шого обладатель буйного темперамента, ему не зазорно проучить собеседника собственными кулаками. С его охотным желанием проводить подобным образом почти каждый второй диалог, немудрено, если на него напали толпой. Однако, скверные мысли тут же отступают, когда она на автомате тянет дверную ручку вниз. Дверь отпирается, впуская её в сумрачное пространство. Она не уверена, стоит ли входить, но все же решается. Если его нет, то она подождёт его, в этом ничего такого нет. Тихо, сама не зная почему, она крадучись идёт в гостиную, минуя спальню. Потому, не сразу замечает происходящее в последней. Сердце замирает. Тук-тук. Ну что же ты? Давай же, качай кровь! Мозг, напротив, лихорадочно соображает. Подсовывает тысячи передуманных вариантов о том, что будет после. Ожидала ли ты увидеть подобное, после? Да. Нет. Головой она всегда знала, всегда. Ему нельзя верить. Нельзя. Дай лишь повод — он втоптает тебя в грязь, смешает с дерьмом и даже не заметит. Почему же ты так красив, даже тогда, когда во сне обнимаешь другую? Даже тогда, когда режешь сердце по кусочкам? Нереально. Это все нереально. Но вот, светловолосая девочка, сонно разлепляет глазки, вперяясь взглядом в Хану. — М? — как котёнок, льнет к Шого, будто бы ища защиты в нем. — Заки-чин, к тебе гостья, — надувает губки, обиженно косясь на последнего. И ничуть не стыдится своей наготы. Светлая ткань постельного белья сползает, обнажая пышную грудь и тонкие плечи. Она привстает, стягивая ткань с широкой спины Шого. — Заки-чиин, — снова тянет малышка, иначе не назовёшь. — Заткнись, — Шого раздраженно рычит и, наконец, разлепляет слипшиеся веки. Спросонья не сразу осознает, но и с осознанием во взгляде ничего не меняется. — Свали, — говорит он Хане. Блондинистая куколка растягивает губы в самодовольной улыбке. Хайзаки же, смотря на неё ещё пару секунд, заваливается спать обратно. И всё. И не волнует его ничья сломанная жизнь. За ней слышится лишь тихо скрипнувшая дверь.***
Дни сливаются в один сплошной кусок чего-то странного, непроходимого. Руки вновь и вновь тянутся к ножу. Мозг уговаривает, настоятельно подсовывая воображаемое спокойствие, стоит ей полоснуть по запястьям. Даже в ванной, это навязчивое чувство не покидает её. Нырнуть. Задержать дыхание. Свобода. Но Хана — не лыком шита. Она сильна, как ей думается. Сам факт существования у неё чувств к Хайзаки Шого превратил её в сильную личность. А потому, она находит в себе силы хотя бы на временное собственное существование. И каждый день с того вечера, превращается для неё в Ад. Ад, в котором, Хайзаки Шого её личный палач. Хвалёная сила воли трещит по швам, изо дня в день она собирает себя по крупицам. Его уродливо-красивое лицо до душедробительного ломает её своим равнодушием. Ей хочется выть, хочется кричать от боли, которая, казалось заполнила собой все её нутро. Вдох, выдох — больно. Глотать — больно. Смотреть, видеть, жить — больно. Она сплошной комок боли. И так жить больше невозможно. Потому что у всего есть предел. У её боли — тоже…***
Хана стоит на краю. На краю крыши, на краю своей жизни. Думает, пытается найти хотя бы одну причину чтобы продолжать жить. Но не может. У неё нет никого. Семья? Давно распалась. Каждый сам по себе. Никто о ней не волнуется. Друзья? Все те годы, что она пронесла в себе любовь к Хайзаки, никто из тех, кого она считала друзьями, не понял её. Все они посчитали её глупой и недалёкой, раз она питает чувства к такому отбросу. У неё нет ничего, за что бы она могла зацепиться. Её якорем всегда был он — Шого. Но то было раньше, до того как все это случилось. Теперь и его нет. Глупые чувства, глупое сердце — никому это все ненужно. Она старалась, о Ками, как же она старалась! Из последних сил цеплялась за любую появившуюся возможность, чтобы задержаться в этом мире подольше. Но и эти жалкие потуги сошли на нет. Ей совсем не жаль. Ничего. Она делает шаг в пустоту, нога на секунду зависает в воздухе, прежде чем другая отталкивается. Говорят, что в последние секунды хочется вернуть все назад, хочется вдохнуть полной грудью и начать жизнь заново, лишь бы отмотать время назад. Глупости. Ничего подобного. Быть может, у неё все не так потому что ей зацепиться не за что? Лишь одно самое яркое воспоминание слепит напоследок. Самое сильное, самое тёплое. Стальной взгляд ласкает, не касаясь. Он позволяет зайти ей за спину. Его судорожный выдох. Момент бесконечного счастья. Момент когда Шого был открыт. Нога толкается, тело с невероятной легкостью подаётся вперёд. Она закрывает глаза. — Хана! Шого держит крепко. Сдавливает тонкую девичью кисть с такой силой, что даже после смерти наверняка останутся следы. — Идиотка! Поднимайся! Шого зол. Он в ужасе. Он напуган. Но больше всего, его пугает её взгляд. Пустой. — Давай же, живо! Но Хана и не думает подниматься. Она продолжает висеть, болтаться как тростинка на ветру, на школьной крыше. — Прости, Шого-кун, — вымученная улыбка касается её губ. Тонкая кисть с неимоверной силой тянет вниз, пытаясь высвободиться. Хайзаки, со всей силой на которую способен, пытается её удержать. И не удерживает. Ему кажется, что она летит чертовски долго. Потому, что он может отчётливо разглядеть каждую крапинку в её зелёных глазах. Выражение её лица смягчается, словно бы она знает, что теперь-то наконец обретёт покой. В сущности же, пролетают секунды прежде, чем её тело застывает внизу, в неестественной позе. Шого не дышит. Кажется, его душа только что ухнула туда, вниз за ней. Помутневшим сознанием понимает, нужно пойти вниз. Он на ватных ногах спускается. Кто-то уже вызвал скорую. Кто-то прикрыл тело своим пиджаком. А у него в голове пусто. Ни единой мысли. Он стоит над её бездыханным телом. Скрючившееся в этой уродливой, ужасающей позе, оно ломает внутри него то, что считается душой. Словно грудь прострелили. Выстрел в упор. Рана не кровит, но и пульса больше нет. Шого все ещё не дышит. Жалкие потуги сделать вдох бесполезны. Кто-то его толкает. — Это ты виноват! — одна из одноклассниц слезно проговаривает. Он не успевает ни ответить, ни подумать о сказанном. — Она жива! — кричит врач другому. — Давай-давай! Аккуратнее! — принесли носилки. А у Шого подкашиваются колени и он болезненно оседает на землю. Жива.***
«Эй, Шого-кун, ты правда тогда плакал?» Он долго смотрит ей в спину, прежде чем отвечает. Хана склонилась над картиной, вырисовывая на холсте причудливые узоры. «Да.» Шого не меняется. Его ничто не способно изменить. Но та пустота с осознанием её смерти навсегда оседает внутри. И он все время дотрагивается до неё, все время всматривается. Словно бы немой вопрос, живая? Правда? И эта бездна заставляет наконец принять. Принять себя. Её. «Шого-кун, ты такой замечательный!» Правда? Ты правда так думаешь? «Да!» А внутри сердце заходит в бешеном плясе.