***
Когда Дориан пришел — царил хаос. Многие бы этого не признавали, они не готовы стремиться к лучшим идеалам, но в его руках сконцентрировалась необыкновенная власть — и ею нужно было воспользоваться правильно. Это его родина — то, что он любил всем сердцем, несмотря на все недостатки, которые уходили своими истоками в самую глубину давних веков. Проблемы, которые перед ним стояли, существовали так давно, что не сохранилось никаких свидетельств. Как и со многими другими историческими сводками, — он должен был быть честен. Никакого опыта, никаких заметок — он должен был стать первым, кто предпримет шаги, которые могут одинаково навредить и помочь его народу. Это невероятная ответственность. Здесь нельзя было быть поспешным. Небольшая стопка бумаг, исписанных мелким почерком его подчиненных магов, ложатся на стол с шелестом, который напрягает чуткий слух. Ему нужны эти моменты спокойствия — как воздух. Но еще больше он скучает по родному голосу его Инквизитора. Он хотел бы, очень сильно хотел активировать зачарованный им же камень, но… кажется, его опередили. Дориан улыбается, в предвкушении. Эти моменты, он хотел бы, чтобы они растягивались на часы, — самые любимые. — Скучал? — он отвечает даже быстрее обычного, в какой-то момент осознавая, что именно с этим, лучшим для него, эльфом, не нужно соблюдать все эти формальности. С ним не нужно быть идеальным, он знает. Он знает, что они идеальны друг для друга в любом случае. — Не меньше, чем ты, — и голос его мужчины задорный, будто бы не то что гадость какую хочет провернуть, но однозначно тут есть подвох. И он есть, точно есть: Дориан поднимает голову, уже тяжелую к ночи, и осознает, что голос струится не только из его лучшей работы, которую он разделил на них двоих. Голос, что был слишком близко, чтобы исходить от его разбойника за многие мили от этих мест. Прежде, чем обернуться, он только успеет спросить себя, нет ли у него переутомления. Прежде, чем что-либо сказать, увидев Инквизитора, он думает, что это невозможно. Но он — так просто! — тут. Сидит на холодном камне перил балкона, и улыбается, как будто здесь нет ничего, что должно, просто обязано быть странным. — Как ты?.. — он начинает, но обрывает сам себя, его ноги сами делают шаги — неосознанно, он хочет знать, что это не мираж, не иллюзия. Его любимый Инквизитор, нет, Алларос здесь — это не обман. Да, — он касается, деликатно, его плеча, подмечая все детали: отсутствующую руку с меткой и незримые вербальные сигналы — это было больно, но к этому не хочется возвращаться. Да. Это не обман. — Как ты сюда проник? Ты один? — кажется, что вся надобность в этих вопросах отпадает, как только Дориан видит его все еще уверенное лицо. Конечно же, он один. Пришел, как ни в чем не бывало, будто это здание и сама территория Тевинтера совсем не охраняется. — Ну, мне пришлось уложить парочку умелых ребят, — он начал, но, видя не совсем одобрительную реакцию мага, конкретизировал: — но, если серьезно, никаких убийств. Именно потому, что я один, — словно в свое оправдание. — Рад это слышать, — он не знал, должен ли он охарактеризовать сидящего, как глупца, но остановился на том, что было гораздо ближе в их общем случае: — Кто еще выпендрежник? — Похоже, мы оба, — он потянулся единственной рукой, пытаясь при этом найти более успешно устойчивое положение, чтобы не упасть, и Дориан любезно придержал любовника, в то время, когда он все пытался достать что-то: — У меня кое-что для тебя есть. — Что же? — это в известной только Дориану мере было забавно. — Совсем чуть-чуть, — разбойник наконец достал искомое, чтобы улыбнуться, все еще, несомненно, чувствуя себя сконфуженно, и сказать то, что заставило мага схватиться за него еще сильнее: — Дориан Павус, мне сейчас не слишком удобно вставать перед тобой на одно колено, но… Ты выйдешь за меня? — в коробочке, которую он не смог открыть одним пальцем сразу, но что совсем не портило момент, было кольцо. Могли ли у Дориана Павуса остаться слова? Несомненно, они были. Было много, много разных слов, он мог затопить Алларос сотнями потоков бессмысленных и осмысленных одновременно предложений, чтобы выразить весь тот спектор счастья, что бурлил в его сердце из-за одной лишь фразы, сказанной в нужном месте нужным человеком. Или он мог бы сказать глупость, чтобы вызвать перепалку, на этот раз точно шутливую. Но из всех вариантов он решил выбрать третий, наиболее сейчас подходящий. Он просто поцеловал. Так жадно, так согласно, как только мог. — Это значит «да»? — только и смог вставить Алларос, которому стало жарко. Он всегда задавал даже слишком много вопросов. — Это точно значит «да», муж, — и они все на это попадались. Ему невозможно было не ответить. Но все это не помешало Дориану ухватиться одной рукой за жилистую спину Инквизитора, а другой забрать коробочку, чтобы потом дать ухватиться — это точно было данью галантности — за руку, чтобы разбойник мог спрыгнуть. Не отходя друг от друга, даря самые горячие поцелуи, они проследовали к кровати, ни на что более не обращая внимание. Они скучали друг по другу, даже если могли делиться новостями, даже если спорили и мирились, но ничто не могло заменить жаркие касания: это открывало совершенно новый уровень их коммуникаций, прикосновения, словно не к обнаженному телу, — к обнаженной душе. Дориан проводит пальцем по чужому лицу, очерчивая рисунки, спускаясь к губам. Теперь ему можно и он будет изучать своего эльфа с особой тщательностью, которой тот и заслуживает. Шелк во тьме лип к разгоряченным телам, Дориан брал инициативу, чтобы так же интенсивно, как обычно словами, выразить благодарность. И Алларос чувствовал ее, и счастливо шептал то, что мог рассказать только Дориану. Как же он любит. Как не хватало. Дальше будет лучше.***
Дориан улыбается, протягивая вымотанному инквизитору кольцо с явным намеком. Они расслабленно лежат на кровати, и за окном тихо, ни один человек не ходит, потому и говорят они тихо, перешептываясь, пересказывая друг другу самые важные события своей жизни. Глядя на кольцо, сначала будто бы забывши, Алларос забирает его, чтобы одной рукой надеть на палец своему любимому человеку, заботливо держащему свою руку как можно удобнее. Традиции в любом случае в таком их союзе отходят далеко и надолго, так что, на самом деле, и нет причин стоять на одном колене. — Я самый счастливый мужчина на свете, — признается Дориан. В ответ эльф улыбается, тянется поцеловать. Но завтра будет новый день, новый день принесет еще много проблем. Поэтому Дориан ложится с удобной стороны, чтобы не тревожить рану, и спрашивает, ласково обнимая разбойника: — Так как идут дела с поимкой Соласа? Это немного умеряет радость Аллароса, но он не закрывается, позволяет себе положить голову на плечо мага, замечая, как сильно отросли у того волосы (черт возьми, прошло два года, да и он не лучше): — Он слишком хорошо залег на дно. Даже люди Лелианы не могут его найти. Жаль, что все так получается. — По крайне мере сейчас все спокойно, — комментирует Дориан, и гладит уставшего эльфа по голове. — Ты делаешь все, что в твоих силах, мы оба это знаем. Не каждый вынесет эту ответственность на своих плечах. Алларос выдыхает, согласно, он не слишком хочет думать о проблемах. Но он хотел бы подумать, что будет дальше в их с Дорианом отношениях. Это приятно, это уносит куда-то в мягкое и солнечное завтра, о проблемах можно подумать и потом. Сейчас же он заслуживает того, чтобы чувствовать себя счастливым и необремененным. Так много позади. Алларос засыпает, согреваемый теплом чужого тела. У них совершенно точно большое будущее. Дориан еще задумчиво смотрит на стол, минуту, но мыслями никак не возвращаясь к тяжелым думам — уже не мог и не хотел. Он переводит взор к окну, чтобы увидеть звезды. Они говорят, что ночь продолжается.