Шёлк

Эйнар чувствовал, что делает что-то неправильное, бесшумно проводя ухоженными ногтями по тонкой ткани. Сантиметр за сантиметром — Герда слишком увлеклась картиной и не смотрела на мужа — он, краснея ушами, изучал этот обязательный для любой женщины предмет гардероба. Платье. Шёлк струился под робкими прикосновениями, перетекая из складки в складку: равномерно, предсказуемо, красиво. Эйнар не отрывал взгляд от своих рук, он словно был прикован к молочным рекам из шёлка, что растекались под пальцами его левой руки. Эйнар боязливо пошевелил правой кистью. Его ресницы шелестели, уголки губ тянулись в безмолвном восторге от того, как рукава-фонарики из фатина тёплыми снежинками осели на кончиках пальцев, как крохотная сеточка чередовала между собой свет и тень от лучей дневного солнца, опустившихся на острые скулы Эйнара. Крылья его носа поднимались в смутном беспокойстве, когда он старался прижать платье ещё плотнее к худому телу, протиснуться в шёлковые реки, выскочить из тесного накрахмаленного воротника рубашки, душащей Эйнара день за днём, всё крепче и крепче обвиваясь сухими пальцами вокруг горла, надавливая на волнительно скользящий вверх-вниз по тонкой шее плавник кадыка. Но это неправильно. Он мужчина. Тонкий, нежный: дотронься — сломаешь, но всё-таки мужчина. Мужчина с аккуратными чертами лица, с губами цвета чайной розы, с кокетливым разрезом глаз, мягкими угольными ресницами… — Мы будем звать тебя Лили! Где-то в глубине Эйнара нежно позвякивал колокольчик. Изнутри его заполнила мягкая и влажная женская рука с ногтями гораздо более ухоженными, чем у него самого. Родилась Она. Родилась Лили.

***

Ему не спалось. Что-то внутри него металось из стороны в сторону, словно рёбра Эйнара — жёсткие прутья замшелой клетки, а внутри бьётся птица, рвётся наружу, чтобы распустить свои восхитительные крылья цвета сухого красного вина. На щеках всё ещё играл румянец от смешливого взгляда Анны, заставшей Эйнара в самый неловкий момент. Тогда он шелестел ресницами, оглядывая платье, прижатое к груди, мечтательно-отчужденным взглядом. «Мы будем звать тебя Лили!» — звенело у него в голове. Ворочаясь с бока на бок, он думал о Хансе. Вспоминал, как из детской молочной ладошки выскользнул воздушный змей мальчика-блондина, как он взмылся под порывами ветра и устремился вдаль. Наверняка он приземлился в какой-то волшебной стране, где собираются сотни потерянных воздушных змеев, думал Эйнар, будучи мальчишкой. Теперь Эйнар был взрослым мужчиной, в недалёком прошлом — преподавателем в академии, и картина тонущего в мгле болота змея всплыла у него перед глазами.

***

Пеньюар сел отлично. По всему дому был слышен плеск воды, снизу кричал моряк, а Эйнар дрожащими руками рылся в гардеробе собственной жены, закрываясь от лучей утреннего солнца. Он перебирал бельё, стараясь не нырнуть пальцами слишком глубоко, так, что они утонули бы в мягкости кружева; ни секунды не задерживал взгляд на полупрозрачных бра, пока не нащупал то, что искал. Ночная рубашка в кремовых тонах с двумя кружевными вставками: у горловины и на талии. Шёлк переливался в ладонях Эйнара и огибал его тонкие пальцы складками, словно речка, бьющаяся о холод скал.

***

Ровно двадцать четыре часа назад Эйнар скользил ладонью по бёдрам Герды, укрытыми полами ночной рубашки, стараясь не столько уловить изящный изгиб, сколько запомнить ощущение струящейся ткани под подушечками пальцев. Сейчас он чувствовал, как настойчивая рука жены рвала пуговицы рубашки, ныряла под пеньюар, затронула крохотную бусину на груди, толкнула Эйнара в спину, побуждая встать; развернула к себе и освободила от плена тесных и душных брюк. Она смотрела растерянно и усилием воли сгладила появившуюся между бровями морщинку. Она приняла участие в этой странной игре с одним-единственным правилом: Лили существует. Она стояла перед Гердой, пока ещё не вырвавшаяся из клетки, но просунувшая между прутьями свой очаровательный изогнутый клюв. Шёлк казался таким мягким и воздушным, невесомым и в то же время невероятно тяжёлым на его плечах, что Эйнар был в силах выдавить из себя лишь «красиво».

***

Эйнар остановился напротив зеркала. Вчерашний бал, вероятно, был ошибкой. Так он считал. Он не помнил ничего после пронзительного взгляда юноши, назвавшего себя Хенриком. Лишь на губах смутно отпечатался поцелуй, и над верхней губой будто до сих пор пузырилась кровь. Его спину настойчиво сверлил гневный взгляд Герды, когда Эйнар покидал дом в поисках ответов для себя. И для Лили, забившейся в угол клетки, дверца которой внезапно оказалась открытой. Нежный звон колокольчика заполнил все его мысли. Эйнар почувствовал лёгкую сонливость. Казалось, краем уха он слышал трель птицы. Лили с отвращением сбрасывала слои одежды: один за другим. Несуразное пальто, жаркий пиджак, рубашка с накрахмаленным воротником, тесные брюки. Её тело — плоское, худощавое, лишённое присущей мужчинам маскулинности, но не лишённое женской изящности, — это тело было ей чужим. Особенно — плоть между её бёдер.

***

Герда не смогла бы полностью смириться с тем, что игра, которую она считала несерьёзной, перетекла в пугающую реальность. Герда никогда не смогла бы посмотреть в запавшие глаза своего исхудавшего после лоботомии мужа и сказать: я вижу Лили. Даже если бы она поверила в это, даже если бы смогла узнать, что в худощавом теле были надёжно упрятаны женские яичники, даже если бы Эйнар предпочёл губительной и негуманной операции операцию доктора Болка, обещавшего сделать из Эйнара женщину — даже тогда Лили не смогла бы обрести покой и забрать себе тело покойного Эйнара. Эйнара больше не существовало. Лили исчезла вслед за ним. Остался лишь «усмирённый шизофреник», на чьих пальцах отпечаталось нежное касание шёлка, на чьих губах тлело тепло губ Хенрика и Герды, чья грудь запомнила воздушный пеньюар.