Бабочки

      Её всегда пугали бабочки. Эти трепещущие крылья, лёгкие, эфемерные полёты. Эта болезнь, заставляющая буквально выплёвывать, иногда чуть ли не задыхаясь, этих чёртовых бабочек и сгустки крови.       Она помнила, как медленно умирала её мать, не в силах избавиться от этих ужасных существ. Помнила, как та мучилась в приступах боли, сжимая в руках кулон с фотографией.       С фотографией человека, который был единственным, кто заслуживал эту болезнь.       Почему не он? Почему её дорогая, добрая, любимая всеми, кроме него, мать? Эва не знала ответа на данный вопрос. Сколько не спрашивала, сколько не думала над ним, к выводу так и не пришла.       Она ненавидела бабочек так же сильно, как ненавидела его.       Бабочки, как оказалось позже, взаимно ненавидели Эву в ответ. Иначе как объяснить то, что теперь и она сама начала ими откашливаться, то и дело скрывая сгустки крови за тёмной тканью платка?       Она не хотела влюбляться. Она избегала всех, кого только могла, старалась держать на расстоянии каждого, кто мог бы понравиться ей хотя бы на малую долю. И в этих побегах, в ужимках перед другими, она и сама не заметила, как дала лазейку тому, кто, казалось бы, не представлял и малейшей угрозы.       Первая её бабочка была полнейшей неожиданностью. Эва, коротающая время за ремонтом механизма стареньких часов, внезапно закашлялась. В горле появилось странное ощущение чего-то инородного, неправильного, совсем не того, чем должен быть просто кашель. На ладони виднелся багряный сгусток, оказавшийся кровью. Рядом кружила бабочка. Ненавистная ей бабочка. Её крылья имели ту же роспись узоров, что и магия человека, которого она по своей ошибке подпустила непозволительно близко.       Подпустила и теперь, смотря невидящим, полным обречения взглядом на странную бабочку, крылья которой покрыты таинственными письменами, пожинает плоды своей глупости.       Фрид Джастин совершенно её не интересовал. Не интересовал до тех пор, пока не заговорил. До тех пор, пока у них не нашлось общих тем для разговора. До тех пор, пока они не начали каждый вечер проводить вместе, обсуждая какую-нибудь понятную лишь им двоим ерунду.       Следующие несколько раз Эва сдерживала кашель, лишь бы никто не узнал. Кровь умело маскировалась тёмным, подходящим по цвету платком. Бабочки оказывались раздавлены там же и выброшены в мусорное ведро или любой ближайший пакет, пока никто не видел.       Ей казалось, что она неплохо справляется. Казалось до тех пор, пока очередной приступ не произошёл при Фриде, который оказался излишне внимателен.       Перехватив её запястье, нахмурив брови, он потянулся рукой к её лицу. Пальцем стёр дорожку крови, что она не успела вытереть или сплюнуть, а после перевёл взгляд на бабочку, назойливо кружившую вокруг него.       — И давно ты об этом молчишь? — слишком серьёзно, буквально со злостью, поинтересовался он. Даже невооруженным взглядом было заметно, насколько зол Фрид. Зол не от того, что произошло, а от того, что он об этом узнаёт лишь сейчас. Ведь откуда ему знать, вчера это началось с ней, или год, а то и более, назад?       — Четыре месяца. Что бы изменилось, расскажи я? Это так глупо! Ненавижу бабочек! И болезнь эту ненавижу! И тебя! — Эву прорвало. Она кричала, хмурилась, сведя брови. В уголках глаз притаились слёзы, готовые вот-вот сорваться в бег. Колотила кулаком свободной от захвата сильных пальцев руки по грудной клетке мужчины, пока тот наслаждался концертом, устроенным лично для него.       Фрид молчал. Терпел каждый полученный удар, размышляя о том, как ему быть. Вспоминал, что делали знакомые ему люди, имевшие счастье столкнуться с болезнью, которая так наглядно прогрессировала у Эвы.       Осторожно прижав девичье тело к себе, когда то несколько успокоилось, Фрид наклонился к её лбу и прикоснулся к нему губами.       — Всё еще ненавидишь меня? — растянул губы в улыбке он, заглядывая ей в глаза.       Эва, с покрасневшими от слёз и других испытываемых ею эмоций глазами, растрёпанными донельзя волосами, несколько неопрятным внешним видом, надулась.       — Чуточку меньше, — пробормотала она на грани слышимости и, считая дело завершенным, отвернулась от Фрида.       Бабочек больше не было. Ни одной. Ни единой ненавистной ей бабочки. Да и ненавистной ли?