Держи меня за руку...

      У нее такая приторная улыбка, что прямо бесит, и мне так хочется ее пристрелить. И если бы не то, что я отправляю на все встречи орущую акулу, я бы её убил. Однако не всегда это удается и мне все же приходится являться на некоторые встречи, чтобы увидеть эту ее долбанную улыбку, которая меня так раздражает. Она моя противоположность, патлатый не устает об этом мне орать, из-за чего начинает болеть голова, а раздражение накатывает по полной.       Мелкая, худая — как будто ее не кормят, большие шоколадные глаза, которые в период просветления, не иначе, становятся янтарными.       У нее непослушная шевелюра и яркие, настоящие эмоции. И как только этот гражданский мусор занесло в мафию? Ей бы сидеть дома и детей рожать, а не под пулями скакать, да психов усмирять. Вон, Королевский мусор по струночке у нее ходит, шипит что-то неразборчиво, да трётся подле нее. Да и разноцветный мусор заебал: «Тсуночка то, Тсуночка это» Бесит!       Ее так много. Она везде. Всюду только и слышится: «Дечимо, Десятая…» А тупая акула орет про какие-то чувства. Какие нахуй чувства, если ее убить охота?       Правда иногда, хочется взять ее за шкирку, да и спрятать куда подальше, чтоб не лезла куда не надо. Вечно же жизнью рискует — вместо того, чтобы нормально убить, жалеет. И какого спрашивается хрена, на пост посадили бабу?!       И этот ее репетитор… Аркобалено… Вот этот, та еще крыса, лезущая не в свое дело. Рядом с ним она становится прямо шелковой, глаза так и искрят — внутренний свет, да? Бесит!       Руки снова тянут к себе прохладный, тяжёлый тумблер. Виски — этот алкоголь красив и благороден, и цвет его, завораживает — янтарный. Льда здесь нет — сегодня охота немного расслабиться. Чем больше льда — тем меньше градус. Да и для виски со льдом используется чаще рокс. Обычно я пью именно из него, но сегодня хочется отдохнуть.       Помнится, когда впервые раз выпил виски, оно показалось мне на вкус, как горькое лекарство, сейчас же, оно и было моим лекарством.       «Вот теперь, хорошо… отдыхаю… И нахрен выкинуть из головы ее глаза, в период решимости, горящие янтарным цветом, словно мой любимый виски…»

*      *      *

      Я наткнулся на нее на набережной.       Она сидела одна, смотря в хмурящееся небо. Несмотря на то, что набережная очень популярна у туристов, в эту ночь никого не было — близился дождь.       Честно говоря, по первости, я весьма удивился. Одна, без Хранителей, в месте, где ее могут спокойно убить, мне это казалось глупостью. Однако, я и сам понимал, что ей хочется побыть обычным человеком — не Донной Вонгола, самолично, именно поэтому я часто и покидал особняк по ночам.       Она сидела, чуть сгорбившись, обхватив колени руками. Странно, но ее фигурка под светом фонарей, выглядела ещё мельче, чем была.       На улице, было весьма прохладно, а она, была в лёгкой кофточке, а потому, изредка передергивала плечами и дрожала от холода. Она была похожа на брошенного котенка, хотя я и знал, какая она львица в битве, не раз самолично отхватывал, что знатно било по моей гордости.       — Ну и какого хрена? Решила заболеть и перепрошить весь свой мусор?       Непонятно почему, но я накинул свой пиджак на нее. Казалось, она в нем утопала.       — Тебе-то какая разница? Иди куда шел! — пробурчала она и затихла.       Ее нос уткнулся в пиджак, а волосы закрыли лицо, будто она собиралась спрятаться от всего мира.        «Не поможет, я пробовал.»       — Ну и что натворил твой мусор? — я смотрел на темную гладь воды и размышлял. А нахуя мне это надо?       — Не натворил, просто я облажалась, — всхлипнула она, я растерялся. Никогда не любил женских слез, потому как не знал, что с ними делать.       — Все лажают, лучше пойдем отсюда. Ты же не хочешь помереть от пули? Слишком уж тут место открытое.       Я потянул ее, и она спокойно спрыгнула с бетонной балки — здесь их специально ставят, чтобы посидеть.       Улицы Палермо были пусты, иногда правда попадались люди, но нам было все равно. Сейчас был декабрь, купальный сезон закрыт, а потому, людей было не так много.       Ее маленькая ладошка держала меня за руку, которая казалась поистине огромной.       Мы молчали. Не хотелось разговаривать, мысли текли вяло, лениво.       Я был как никогда спокоен.       В какой-то момент, она заговорила. Ее тусклые глаза озарились светом, а на губах заиграла мягкая улыбка. Почему-то, эта улыбка теперь меня не бесила.       Она говорила о матери, о отце — рассказывала о своих друзьях Хранителях. Рассказывала о Реборне, в которого влюбилась, и который посмеялся над ней.       Первая любовь всегда болезненна.       Странно, но мне хотелось набить морду Аркобалено, но мне мешала ладошка, сжимающая мою и дарующая спокойствие.       Она плакала. С улыбкой, но плакала. Говорила, что сама виновата, ведь она — Никчемная Тсуна, а я молчал. Она смотрела на меня так доверчиво, как только дети смотрят на большого и сильного папу. Почему-то, мне представилась ее маленькая копия, от чего в груди как-то потеплело, хотя мне вероятно просто показалось.       Потом она благодарила, за то, что я молчу. Не жалею, не даю пустых советов, просто даю выговориться.       А затем снова заплакала, горько так, по-детски, уткнувшись мне в грудь, ничего не оставалось, как обнять ее.       Ее трясло, она цеплялась за меня, словно за соломинку, а я с яростью понимал, что Реборну мне хочется не просто дать по морде, а застрелить его.       Минуты шли, а она успокоилась, мы так и шли обнявшись. В этот момент, я чувствовал за нее ответственность — за такую маленькую, хрупкую девушку.       Мы гуляли долго. Очень долго. Рассматривали улицы, витрины магазин, которые все же работали, ели сладости.       Смеясь, она пояснила, что сладкое — лучшее средство, чтобы успокоиться. Мне тоже хотелось смеяться.       Занимался рассвет. Она все чаще зевала и терла глаза маленькими кулачками. Иногда зависала. Я тоже чувствовал усталость.       Вызвав машину, отправил ее в особняк Вонголы. Сам же отправился домой.       Весь день прошел штатно. Правда патлатый мусор ходил задумчивый, да нюхал меня постоянно, Чертова акула!       Она вернула мне пиджак чуть позже, когда приехала пояснить некоторые моменты в договоре. Ее глаза сияли, а потому, я был спокоен.       Через два дня она опять приехала, уже к вечеру. А потом, чуть смущаясь, попросила с ней погулять. Я согласился. Распахнув окно и подхватив ее на руки, я выпрыгнул на улицу, улыбаясь как мальчишка, это снова напомнило мне детство. Мне не хотелось, чтобы мусор зубоскалил, а потому, я не хотел светиться. Ее никто не видел — значит можно просто хорошо провести время.       Мне нравилось это чувство тайны. Нравилось, что никто не знает о наших улучшающихся отношениях. Хотя это и трудно было назвать отношениями.       Мы снова гуляли до утра. Снова ели сладкое, зайдя в тот же магазин. Никогда не любил сладкое, но почему-то мне хотелось его есть. Она снова смеялась. Обещала, что приготовит мне пирог. Я хмыкал в ответ. Где-то играла музыка, мы даже немного протанцевали. Это была отдушина и для нее, и для меня.       Мы оба занимали высокий пост. Мы оба убивали. Мы оба не были гражданскими. Но так хотелось почувствовать вкус обычной жизни. И она учила меня этому.       Снова гуляли до утра. Снова мой пиджак у нее. Снова она приезжает с ним…и остаётся…       Я пью виски со льдом и разбираюсь в бумагах. Это занятие меня бесит, однако я не один. Она хмурится, сидит на диване, поджав ноги под себя, что-то подписывает. Ее мимика необычайно живая. Я иногда слежу за ней.       В кабинете тихо, но тишина успокаивает. Даже когда патлатый вламывается в кабинет и орет, я спокоен. Акула весьма удивлен.       Он косится на разобранные бумаги, на полупустой рокс, на занятую Дечимо. Потом тихо уходит. В этот день мой кабинет посещают все офицеры и лишь когда я рыкнул, они успокоились.       На третий день ажиотаж стих. Да и ее Хранители успокоились, а на четвертый, она снова попросила гулять. Чёртовы бумаги изрядно бесили, а потому я с радостью согласился.       Она как всегда ушла в одиннадцать, а потом мы снова встретились, чтобы погулять по ночным улицам Палермо.       Нас начали узнавать, дали скидку на сладости. Она хохотала, увидев мое озадаченное лицо. Привычный маршрут, приветливые улыбки. В следующий раз решили пойти другой дорогой, мало ли.       Пару раз чувствовал чужой взгляд, но она лишь качала головой и я успокаивался. Все же, ее гиперинтуиция не раз спасала ее. Опять разошлись к утру.       Мой пиджак пропах сладковатым запахом карамели.       Она все также работает в моем кабинете, который начал претерпевать изменения. Появился голубой плед, несколько кадок с цветами. Вечером, помимо виски, всегда можно увидеть обычный стакан с соком и немного печенья. Иногда, забывшись, я тоже его съедаю.       Мы все так же гуляем, она все так же работает у меня и уходит к одиннадцати. В какой-то момент, она приносит пирог и смущаясь, говорит, что это мне.       Иногда, глядя в окно, она говорит, что хочет снега. Рассказывает о белоснежных сугробах. Если бы сам не видел их, и не чувствовал от них холод, поверил бы в эту сказку, рассказывает она красиво. У нее нежный и завораживающий голос.       Как-то так выходит, что мы вместе едем в Японию, навестить ее мать. Ее Хранители против, но она настояла.       В Японии снег. Она улыбается, кружится со снежинками и заливисто смеётся.       Она похожа на мать. Нана Савада — удивительная женщина. У Тсунаеши улыбка матери.       Ночью она тянет меня гулять. На улице тихо и спокойно, и не скажешь, что днём так много людей. Она мне что-то объясняет, показывает, но я не слушаю. Она обиженно дуется, по лисьи щурит глаза и затевает игру. И почему я позволяю себя втянуть в это…       Мы возвращаемся в Италию.       После этой поездки, все изменилось. Она осталась на ночь…       Она спала на диване, утром прилетели ее Хранители, они возмущались, кричали. Угомонила она их одним рыком — настоящая львица.       Смотря на нее, я понимал, что-то, что она рядом — это правильно. Я чувствовал, что так оно и есть. А ещё, я начал часто представлять детей — ее копию. Это было бы забавно. Но никаких шагов я не делал. До одного момента…       Я увидел их случайно. Высокий черноволосый черноглазый мужчина с обаятельной улыбкой и маленькая хрупкая девушка шатенка, с шоколадными глазами. Они стояли слишком близко.       Он что-то ей шептал, а она лишь хмурилась. Потом, она отшатнулась, сощурив глаза и что-то прошипела ему в лицо.       Увидев меня, ее глаза радостно засияли, а я почувствовал, что Реборна я сейчас убью, чтоб не тянул свою руки к МОЕМУ. Тсунаеши уже МОЯ и ничто это не изменит.       «Интересно, какое ей кольцо понравится? Думается мне, что следует на сегодняшней прогулке, зайти в ювелирный. И надо обсудить, сколько у нас будет детей. Несомненно. Надо будет только Аркобалено морду набить»       Она держала меня за руку и что-то мне говорила, говорила, а я лишь улыбался. А потом, когда она поняла, что я ее не слушаю, и надула губы, я спросил у нее одну вещь:       — Какую ты хочешь свадьбу?       Кажется она действительно удивилась.       — Чью свадьбу?       — Нашу, — хмыкнул я, и подхватил девушку на руки. — Ты же выйдешь за меня?       Тягучий поцелуй был мне ответом.       «Вот и все. Никуда она не денется. Никаких Реборнов, Королевских Креветок, Хибари, Рокудо, Джессо и много кого ещё, теперь, она будет лишь МОЯ. Я так решил…»