Серый храм

      — Почему же ваш храм называется Серым? — мой недавний знакомец сегодня спросил. И, несчастный, он очень хотел быть мне мил, раствориться во мне и душою, и телом.       — Так не помнит никто. Есть легенда одна, — я сказала ему из тени у окна. — Но она непонятна и очень древна, и никто уж не знает, правдива ль она. В очень давнее время, семьсот лет назад, в наши земли пришли меченосцы. Как любые незваные гости, в городах и деревнях устроили ад, сорок дней разграбляли, чинили разгром, имя Бога в устах насаждали мечом, выжигали нам храмы, топтали поля, и кровавая месяц вставала заря. Наши воины были храбры и сильны, но народ наш в то время не ведал войны. Косы резали жрицы, молились жрецы, знаки древних чертили в полях мудрецы, но вставали над ними святые кресты — и к утру оставались поля те пусты. Говорят, из всех храмов остался один, что в лесах схоронился, для них невидим, и осталась в том храме лишь жрица одна, никому неизвестна и очень больна. Остальных же, всех жреческих братьев-сестёр — всех епископа длань отправляла в костёр. Ни души не жалели — детей, стариков… было в небе полночном светло от костров. И тогда из чащобы явилась она, та последняя жрица. Слаба и больна, она лес обошла от села до села, пояса и венки всю седьмицу плела, заклинала всех мёртвых и верхних богов, отдала тому миру и силу, и кровь, всю последнюю боль и живое тепло, волю к жизни и гордость, души свет и зло, эхом бьющую силу всех криков и слов, веру в души людей и людскую любовь, всю способность любить, всю болезнь и всю смерть, и возможность за души людские смотреть… стало всё это платой седым мертвецам и могучим, но ныне забытым богам за последнюю волю — захватчикам в дар поднесла эта жрица проклятья кошмар. И стал мир им постыл, все цвета стали серы, потеряли они христианскую веру, потеряли они смысл жизни и свет, радость всю и надежду на Бога ответ. И осталась у них лишь их жадность и злоба, на другое они стали вдруг неспособны, а из злобы той ненависть быстро росла, и над ними тоска раскрывала крыла. Как епископа жизнь потеряла свой цвет, так он именем Бога нас проклял в ответ, и теперь мы навечно сокрыты в тени… не о том говорю я. Так вот, и они нас с тех пор Серым храмом за то называли. Ну, а мы, загордившись, прозвание взяли, — я умолкла. Над городом брезжил рассвет. Я, вздохнув, от окна отвернулась, в обережную шаль завернулась и промолвила тихо:       — А может, и нет. Ведь легенды так редко бывают правдивы. Есть и версия лучше, хотя некрасива: когда мёртвые души зовём мы в наш храм, над полями взметается серый туман.       Он меня за красивый рассказ стал хвалить, заблестел он влюблённой улыбкой.       Что мне делать с печальной ошибкой? Я уже семьсот лет не умею любить.