Infants joy

      Ведь ты и сам — частица вечности.       Молись своей же человечности.       (из книги «Вечносущее евангелие» Уильяма Блейка)       Это было одно из тех ужасающих семейных застолий, когда в комнате большую часть времени висит неловкая тишина, изредка прерываемая неуместными комментариями и нервным смехом, а все родственники очень стараются не встречаться друг с другом глазами. Одно дело праздновать возвращение домой Неро и Нико, поражаясь превратностям судьбы, скорбя об участи сыновей Спарды, радуясь вновь обретенной конечности и постепенно свыкаясь с идеей внезапно появившейся семьи, и совсем другое — открыть-таки этой самой семье дверь. Совершенно измотанный Данте ввалился в дом Неро словно к себе, чуть ли не за шкирку таща упирающегося Вергилия и игнорируя все вопросы. Потребовал душ, накормить и заткнуться, милостиво разрешив племяннику самому выбирать порядок действий. Дежурно попытался подкатить к милой девушке, принесшей полотенца, за что тут же схлопотал пару возмущенных тумаков от Неро и, присмотревшись, с трудом вспомнил послушницу — зазнобу племянничка, из-за которой когда-то и был весь сыр-бор. Вручил ей непонятно откуда взявшуюся розу, посочувствовал с выбором жениха и наконец скрылся в ванной, чтобы буквально через несколько секунд появиться снова и затащить туда же брата, уже собравшегося по-тихому слинять.       И вот теперь оба близнеца, все еще обессиленные, но хотя бы менее смердящие, сидели за щедро накрытым столом и портили Неро жизнь. Данте, похоже, приперся тупо поесть и в лучших традициях ничегошеньки, даже как они выбрались, не объяснять, и стерпеть это было еще как-то можно. Но он притащил с собой брата! И эта скотина сидела в его, Неро, доме, ела его еду, пользовалась его гостеприимством и демонстративно воротила от всего этого нос. Что, не нравится, как живут простые охотники на демонов? А ничего, что ты давеча мир чуть не уничтожил, руку сыну оторвал, брата почти прирезал? Внутри все кипело, а сборник стихов Уильяма Блейка, оставленный отцом, был старательно припрятан подальше от посторонних глаз. Еще решит, что его ждали. Хренушки.       Кирие со свойственной ей несгибаемой добротой подкладывала сэру Данте и сэру Вергилию добавку, понимающе улыбалась на все попытки младшего из близнецов вытереть руки о скатерть и заинтересованно косилась на старшего, однако тот словно в рот воды набрал и так и не снизошел до ответа ни на один её вопрос вплоть до банального «положить ли еще?». Кажется, единственным человеком, наслаждавшимся происходящим, была Нико. Еще бы, все клоуны в сборе, цирк того и гляди рванет очередным ярким шоу с пиротехническим уклоном, возможно, даже кому-нибудь что-нибудь опять оторвут. Вот это она понимала, семейный отдых!       Наевшись до отвала и смачно рыгнув, Данте резко встал из-за стола, сграбастал брата и громко поинтересовался, где они могут отоспаться. Глядя на угрюмого Неро, пояснил, что чем быстрее наберутся сил — тем быстрее исчезнут из его дома, а за одним сомнительным субъектом он присмотрит лично. И вообще, с чего-то же надо начинать воссоединение семьи, почему бы не с бесплатного постоялого двора? Смирившись с судьбой, племянник жестом указал на одну из комнат на верхнем этаже, почти на чердаке: во-первых, подальше от глаз, во-вторых, четко над его собственной. Так сказать, на всякий случай: если кому-то посреди ночи опять вздумается захватить мир, то ему, Неро, может прийти в голову идея кому-то за это кое-что, не при Кирие будет сказано, надрать.       Проводив взглядом еле стоящую на ногах парочку, Нико хмыкнула:       — По-моему, этим двоим, чтобы решить все их проблемы, достаточно просто поцеловаться.       Лицо Неро пошло пятнами, а его возлюбленная недоуменно переспросила:       — В смысле? Это же сэр Данте и его брат…       — Вергилий, ваш свежеобретенный папаша, — радостно добавила Нико и подмигнула. — Кстати, это он оторвал руку Неро. Крутой дедушка, да?       После того случая в Аду ненависть и неприязнь между братьями сменились гнетущими неловкостью и настороженностью, что в целом Данте полагал за охрененный прогресс в отношениях. Сейчас он был совершенно выжат, вымотан, словно в одиночку… ладно, вдвоем с Вергом сражался с легионами ада. После быстрого душа и теплого ужина хотелось ровно одного — наконец-то отоспаться и начать соображать. Усталость действовала на младшего из сыновей Спарды отупляюще. А на старшего, как назло, стимулирующе. Завалившись в комнату и к некоторому сожалению обнаружив в ней две койки, Данте как был повалился на одну из них, чтобы ровно через пару секунд встать опять и поймать успевшего выскочить в коридор брата. Снова-здорово.       — И куда ты, нахрен, собрался?       Не поднимая глаз, Вергилий спокойно ответил:       — Подальше от сего гостеприимного дома.       — Да щаз. Ты с ног валишься, не дури и спи.       На Данте все-таки посмотрели. Две ледяные бездны без тени тепла.       — Я не могу делать вид, будто ничего не произошло.       — И не прошу. Умоляю только дать поспать, чтобы я перестал быть таким уставшим и тупым. Наберусь сил, и мы поговорим.       — Не выйдет, — спокойно парировал Верг, вырывая рукав из хватки брата.       — Это еще почему?       — Потому что лично я наберусь сил на то, чтобы похоронить это навсегда.       Данте обреченно вздохнул: Верг был настроен серьезно, а значит, сон и вправду придется отложить. Младший почти не удивился, лишь жестом попросил подождать минутку и внезапно закрыл перед носом Вергилия дверь. За ней послышались несколько ударов, звон бьющейся вазы и, кажется, пассажи про больного ублюдка. Потом дверь открылась снова и Данте, уже широко улыбаясь, махнул рукой:       — Можешь заходить.       Судя по букету цветов, грустно сползавшему по обоям к осколкам на полу, готовность к разговору с братом была на уровне.       Войдя, Вергилий показательно прислонился к стене, не садясь. Данте, напротив, плюхнулся на ближайшую же койку, уставился в потолок и, почесав щеку, выдал:       — Как начнем?       Старший поморщился:       — Не паясничай.       — Я не паясничаю, а вежливо интересуюсь, дабы не ляпнуть вслух что-то вроде: «Итак, мы переспали, неоднократно, дальше-то что?» Согласись, дерьмовый старт для диалога.       — Соглашусь. А дальше не будет ничего: закроем тему и поднимать более не станем.       — Серьезно? — Данте аж приподнялся, опершись на локоть. — Я, конечно, не сказать чтоб был специалистом по отношениям, но склонен смутно подозревать, что наши разногласия могут быть и не столь непримиримыми, как казалось ранее. По крайней мере, какое-то время назад часть тебя не только была со мной заодно, но еще и настоятельно требовала, чтобы и я бывал с ней почаще, если ты улавливаешь ход моих мыслей.       — Замолчи, — попытался оборвать брата Верг.       — И не подумаю. Знаешь, что мне в голову лезет и никак не исчезнет? А если весь этот пафос, вся эта ненависть к человечеству в тебе тупо из-за того, что вот эту вот простую, человеческую слабость ты не можешь принять в себе самом? Вдруг ты пытаешься оттолкнуть меня как можно дальше всего лишь из страха, что иначе я сам это сделаю?       Вергилий дернулся как от пощечины:       — Ты все время сражался со мной. Что в детстве, что после. И всегда лез в мои дела.       — Потому что всеми силами пытался заслужить твое уважение, — развел руками Данте. — Чтобы хотя бы отвращение и презрение во взгляде исчезли. Но с каждой новой стычкой постепенно смирялся с твоей ненавистью. Искал причины. Не находил. И с ужасом думал, что ты каким-то невозможным способом проник в мою голову, узнал мою тайну, вытащил её на свет и возненавидел.       — Тайну? — скептически выгнул бровь старший брат.       Данте задумчиво посмотрел на него, перевел взгляд обратно на потолок, выдохнул и грустно усмехнулся:       — Что я тебя люблю.       — Лжешь! — практически прошипел Вергилий.       — Подумай сам. Да взять хоть тот наш поединок под дождем. Почему я проиграл, как считаешь? Потому что слаб? Или потому что смирился с твоим правом меня ненавидеть?       Вергилий молчал, пораженный. Это было слишком давно. Тогда мысли о младшем брате все чаще и чаще принимали не то направление, а чувства начинали угрожать благополучию и самооценке: что он за старший брат, если смотрит так на младшего? Но Верг смог выдавить из себя ухмылку:       — После стольких лет твое признание не стоит и ломаного гроша. Мы слишком разные, у нас разные взгляды даже на сам факт нашего существования. Не важно, кто кого любит, мы…       — Еще как важно! Тебе же не нужна власть над миром. Вообще почти ничего не надо. Ты живёшь только тогда, когда мы дерёмся, когда весь мой мир сжимается до одного-единственного человека. Ты столько раз мог положить этому конец — и столько раз отступал в самый последний момент. И мы оба знаем, почему. Как там в твоей книжке? «Всю жизнь любовью пламенной сгорая, мечтал я в ад попасть, чтоб отдохнуть от рая»?       Вергилий снова замолчал. Данте, цитирующий Блейка? Куда катится этот мир? Старший мог бы поклясться, что это не с подачи Ви. Да, тот и вправду постоянно сыпал цитатами, порой даже в особо пикантные моменты, но чего не ждал точно — что брат их запомнит. Данте был импульсивен, надменен, но, видимо, все-таки был не идиотом. А жаль.       — Даже если — я подчеркиваю, если, — это не бред твоего больного воображения, чего ты ждешь? Что я покорно смирюсь с судьбой?       — Мы оба далеки от концепции смирения. Я лишь хочу, чтобы ты дал нам шанс. Хотя бы попробовал какое-то время быть в мире с самим собой и не бежать от своих желаний. «Тот, кто желает, но не действует, плодит чуму». Как там это называлось у твоего поэта, «адские поговорки»?       Очередной холодный взгляд:       — «Пословицы Ада». В отличие от тебя, я гораздо менее подвержен животным инстинктам и не могу смириться с подобным так легко.       — А как же «лучше убить ребенка в колыбели, чем питать неосуществленные желания»? Ты постоянно твердил все это и теперь берешься убеждать меня, что подобные мысли не приходили в голову? Кстати, еще один тупой вопрос. А с чего ты вообще решил, что мне самому это все легко принять, а?       — Но ты же…       — С Ви? О, да. Ты даже не представляешь мою феерическую радость, когда рядом внезапно оказался мужик, которого хотелось трахнуть ничуть не меньше, чем собственного братца. Вот только, знаешь ли, незадача вышла — это и был мой братец!       — Я этого не планировал.       — Зато он очень даже да! Или сделаешь вид, что не помнишь? Да ты меня в первые же полчаса знакомства умудрился затрахать до потери пульса!       — Это был не я, — отвел глаза Вергилий. — Ну, то есть не полноценный я.       — Очень даже полноценный — Ви точно знал, чего хотел. Кому и что ты пытаешься доказать? Мне? Себе? В тебе есть человечность, у тебя есть сердце! Я, черт побери, его видел! Держал в руках!       — Я презираю себя за это!       — А я люблю!       В комнате повисло напряженное молчание.       — Даже кошмары любили тебя. И я люблю. И хочу дать тебе это увидеть.       — Если мы это сделаем, все станет… сложнее.       — А сейчас разве просто?       — Сейчас хотя бы понятно. Мы — непримиримые враги, которые ненавидят друг друга.       — Правда? Лично у меня с каждым разом получается все хреновее.       — Ты не понимаешь.       — Понимаю. Я же убил их, твоих зверушек, одного за одним. Три страха делали тебя слабым и не давали меня одолеть. Три страха ты отсек от себя вместе с сердцем. Страх одиночества. Страх моей смерти. Страх безответной любви. Жаль, что мои не так легко показать. У нас очаровательные близняшки.       Вергилий молчал. Данте резко встал, подошел к брату, взял его руку в свою и поцеловал пальцы.       — Ты уже пытался меня оттолкнуть, много раз. Не думал для разнообразия попробовать что-то новое? Я не чудовище, Верг. И ты не чудовище. Если поймешь, что все-таки хотел не этого, — убей меня. Я дам. О мире есть кому позаботиться, так что могу себе позволить такие обещания. Доверься. Рискни.       Брат молчал. В голове бились страхи, мысли, память, и с губ невольно сорвалось четверостишье, которое давно жило в сердце:       — Коль ты незрелым мигом овладел, раскаянье да будет твой удел. А если ты упустишь миг крылатый, ты не уймешь вовеки слез утраты…       Данте осторожно коснулся лица Вергилия, разворачивая к себе, и нежно, чуть ощутимо коснулся его губ своими. Ему показалось, или льда в голубых глазах стало меньше? Но ответил брат все тем же ровным голосом, словно ничего не произошло:       — У тебя руки дрожат.       — Слишком многое зависит от того, понравится ли тебе то, что я делаю. Конечно, дрожат. Мне никогда так страшно не было. Верг, хватит бегать. Давай просто будем собой.       Брат снова смолк, устремив взгляд в одну точку, а потом быстрым экономным движением отставил Ямато, прислонив его к стене. Младший счел это за максимальное выражение согласия, которое только мог получить. Тут же метнулся, сгреб одеяла и матрасы с обеих коек и бросил их в центр комнаты. Туда же отправилась и его собственная одежда. И вот, стоя совершенно обнаженным перед братом, он протянул руку, взял его пальцы в свои и, нежно поцеловав, увлек за собой на это импровизированное ложе. Воспоминания о ночах с Ви подсказывали: местных кроватей им точно не хватит.       Поначалу Вергилий просто сидел посреди одеял в объятиях брата, ощущая, как тепло их тел постепенно смешивается, как дыхание Данте становится все чаще, а губы нежно играют с мочкой его уха. Не сразу осознал, что они все еще держатся за руки. Посмотрел в глаза, поднес руку Данте к лицу и медленно, с чувством, настолько показательно, насколько это вообще было возможно, принялся эротично облизывать его пальцы. Мягко провел языком по указательному, воздушно поцеловал и внезапно взял в рот, легонько посасывая. Отпустил, принялся за другой. Данте окаменел, словно увидел призрака. В каком-то смысле так оно и было: с ним сейчас забавлялся тот самый знающий, чего хочет, котяра, который так и сквозил в Ви. Игра с пальцами продолжалась, сидеть становилось все труднее, и вот уже Данте перехватил руку брата, поцеловал, одним точным и страстным движением провел языком от локтя до ладони и приложил к своей груди. Сердце стучало как одержимое.       Это было… странно. Данте смотрел в глаза Вергилия, но совсем не так, как обычно. Никаких ухмылочек, предельно серьезный взгляд человека, готового на все. Верг отвернулся, и у уха зазвучал теплый шепот:       — Я не причиню боли. Только удовольствие. Любой каприз, любое безумие — с радостью. Как ты хочешь? Меня, или чтобы я?..       Вергилий, кажется, забыл, как дышать. Гордость кричала одно, но в памяти было совсем другое. Горячие сильные руки, которые держали Ви за бедра, щетина, приятно царапавшая шею, и чувство неземного блаженства, заполняющее сознание. Второго шанса не будет.       — Чтобы ты, — тихо выдохнул Вергилий, глядя в пол.       Подбородка мягко коснулись, приподнимая голову выше, и нежно-нежно поцеловали. Провели по волосам, вызвав приятные мурашки. Поцеловали снова. Осторожно и медленно уложили, одновременно углубляя поцелуй и ища руками пуговицы. С каких пор его наглый брат с галантностью медведя стал таким нежным?..       Поцелуи не прекращались, дыхание становилось все глубже и прерывистее, а руки Данте — наглее. Если свою одежду он скинул быстро, чуть ли не рванув, то брата от неё освобождал медленно, наслаждаясь каждой секундой. Вот показалось белое плечо, которое тут же поцеловали. Вот пресс, с зовущей дорожкой волос, упирающейся в штаны. Их он тоже расстегивал с наслаждением, словно творил что-то возвышенное. Тело постепенно тонуло в поцелуях, нежных, но сильных движениях рук, и Вергилий, чувствуя, как напряжение изнутри растет и рвется наружу, закрыл глаза. Этого просто не может быть. Такой нежности. Он не заслужил.       — Посмотри на меня, — полупрорычал-полупростонал Данте, жадно целуя его шею.       Старший не без труда открыл глаза, боясь увидеть на лице младшего разочарование или, того хуже, отвращение. Здесь и сейчас он был собой, хладнокровным чудовищем, а не милым и нежным Ви. Но нет. Страсть. Чистая, яркая, почти звериная страсть в глазах. Сухие, обкусанные до крови губы. Мокрые от пота пряди, причудливо обрамившие лицо. Красивое, сильное мужское тело, рельефное, точеное, идеальное — почти как его собственное. Данте улыбнулся, одновременно победно и застенчиво. Его поцелуи плавно потекли вниз с чувствительной шеи вдоль ключиц по груди, к животу, оставляя после себя словно раскаленные следы. Потом еще ниже, невыносимо приятно увлекая за собой взгляд. Брат целовал словно молился. Дошел до члена, замер и, вопреки ожиданиям Вергилия, внезапно с усилием провел по тому языком, заставив брата ухнуть и вызывая искры в глазах.       — Стой! — младший послушался, и это удивило. Да, он обещал делать все, что скажет Верг, но было слишком неожиданно, что обещание сдержит. — Не так.       — Неприятно?       Это вообще голос Данте? Такой чарующий, низкий, пронзающий каждую клеточку голос, в котором хочется раствориться… Старший брат с трудом вынырнул из своих мыслей:       — Не пытайся делать то же, что и твои женщины. Я хочу тебя.       Их взгляды встретились. Ошарашенный этим заявлением Данте замер было, но быстро опомнился, крепко обнял брата и снова поцеловал:       — Как пожелаешь…       И куда только делось его раздутое самомнение! Заботливые руки вновь нырнули вниз, приподнимая бедра и рывком перекладывая брата поудобнее. Опять поцелуи, страстные — кажется, так он пытается отвлечься, чтобы не сорваться? — а пальцы уже вовсю изучают, разминают, растягивают. Первый вошел легко, за ним второй и третий. Ви помнил, как брат это делает. Сначала просто словно играет пальцами, заставляя плавать на поверхности наслаждения, слышать только собственное дыхание и стоны, а потом резко входит сам, и ты словно камнем падаешь на дно, неумолимо стремясь к самому сладостному мигу. Пытавшийся быть безучастным Вергилий сдался и обхватил Данте, крепко вцепившись в спину руками, но еще сохраняя достаточно самоконтроля, чтобы не царапаться. Не дождется. Он — не Ви.       Очередной глубокий поцелуй явно затянулся, а после, глядя ему прямо в глаза, Данте чуть ухмыльнулся, и Вергилия буквально выгнуло от ощущений. Дааа. Происходящее было не в новинку — Ви много времени провел с Данте, — но чувствовать его всем своим телом, всей своей сущностью было непривычно. Словно они едины. Несколько нервных вздохов — все-таки размер впечатлял, ничего не скажешь, — и вот уже брат целиком внутри. На его лице застыло удовольствие, с губ сорвалось:       — Разрешаю меня потом прикончить…       Он начал двигаться, сначала медленно, но постепенно ускоряясь, и внутренне Вергилий сжался — воспоминания Ви услужливо подсказали, что скоро брат сорвется на безумную, звериную силу, и только каким-то чудом нужно будет стараться не потерять сознание. Их пальцы сплелись, движения Данте стали настойчивей, но, к удивлению старшего брата, разгоняться тот перестал: явно пытался подстроиться под Вергилия, постоянно сдерживаясь и не давая себе забыться, следя в первую очередь за ощущениями брата. Это льстило и бесило одновременно. Пришло осознание, а с ним и надменная ухмылка:       — Я не Ви. Не слабак и не сломаюсь.       — Я стараюсь быть заботливым, — прохрипел Данте, явно с трудом сохранявший спокойный темп.       — До ролевых игр мы еще дойдем, а сейчас я хочу чего-то настоящего. Не сдерживайся. Или это и есть вся твоя хваленая любовь?       Ох, пожалуй, это было слишком самоуверенно. Да, конечно, чувствовать себя какой-то девственницей не хотелось, но когда после жадного поцелуя Данте и вправду сорвался с цепи, мало не показалось. Это походило на бой, какими всегда были их поединки, когда медленно горевшие чувства из самых глубин затмевали все. Что бы ни делал Данте, Вергилий ловил его движение и делал лучше. Младший позволял себе кучу грязных приемов, старший был благороден и прям, но постепенно холодный расчет плавился под натиском безудержной страсти. Данте был силен, яростен и вездесущ, и в этой обреченности, в этой яростной любви Вергилий внезапно увидел до боли знакомый страх. Страх потери. Младший брат до смерти боялся его отпускать.       Верг протянул руку, погладил небритую щеку, обратил на себя внимание и… чуть улыбнулся. Младший тут же улыбнулся в ответ, поцеловал и явственно возбудился еще сильнее. С трудом оперся на локти. Вцепился в плечи старшего, то ли вдавливая, то ли пытаясь стать с ним единым. С губ сорвалось:       — Любимый…       Слетели последние ограничители, и Вергилий обхватил Данте, буквально вжимаясь в него. Размеренные толчки брата внутри окрыляли, приносили блаженство, объятия были такими реальными и теплыми, голос шептал его имя, и весь он был его и только для него. Вмиг ставшее непослушным развратное тело отдавалось младшему брату все больше, подмахивая бедрами, стремясь навстречу, ногти царапали спину, а губы шептали без остановки: «Я твой. Я — твой». Данте стонал, и его стон был так сладостен, что вопреки всей выдержке стонал и сам Вергилий. Они едины. Наконец-то они по-настоящему едины. И будут вместе всегда.       Верг выгнулся последний раз, щедро испачкав и себя и брата, почувствовал, как в бессилии на него лег младший — Данте тоже кончил — и с улыбкой совершенно счастливого человека отключился, когда брат потянулся лицом к его животу — слизать сперму. Ну что за идиот, тащить в рот всякую дрянь…       Медленно и словно нехотя старший из сыновей Спарды выныривал из одолевшей его дремы. Было непривычно мягко, тепло и почему-то спокойно, а оттого совершенно непонятно, спит ли он все еще или уже бодрствует. Мерное дыхание рядом — чужое. Вергилий открыл глаза. На плече, вцепившись в руку, словно утопающий, спал обнаженный Данте. На прокушенной в порыве страсти губе запеклась кровь. Спина исцарапана. Волосы спутаны. В теле же самого Вергилия — непередаваемая нега и спокойствие, словно натянутая пружина, с которой он жил все эти годы, куда-то испарилась. Словно кто-то расправился с ней раз и навсегда. Выиграл, сдавшись на милость победителя. Под пристальным взглядом старшего младший открыл глаза. Пришла пора расплаты.       — Я люблю тебя, — прошептал Данте, целуя плечо брата. — Что бы ты ни делал — люблю. Всего. И всегда буду. Нет такого способа, нет такого поступка, которым ты бы смог меня оттолкнуть. Если не веришь — продолжай, испытывай. Тебе можно. Я все равно буду сидеть в своем агентстве и ждать хоть какого-то знака, что ты рядом.       Вергилий выслушал его молча. Одним махом убрал волосы назад, стряхнул с себя брата, так же молча встал и протянул руку. Верный Ямато тут же оказался в ней, ножны были сброшены, и сейчас с мечом наголо старший брат стоял над младшим.       Данте и не думал шевелиться. Все так же лежал, спокойно глядя в глаза, покуда Вергилий заносил руку для удара, и когда лезвие полетело вниз, и когда брызнула кровь. Ни капли страха или упрека — только принятие. Верг выдернул меч, вложил обратно в ножны и сел рядом. Буркнул, словно это что-то объяснило:       — Теперь симметрично. Раньше одна прядь торчала.       — О, спасибо, — осторожно щупая оцарапанную щеку, ответил Данте. — Но в дальнейшем, пожалуй, воздержусь от твоих парикмахерских услуг.       Вергилий тоже коснулся небритой щеки, а потом провел языком, слизывая с неё кровь. Данте улыбнулся, сгреб его в охапку, крепко прижав к себе, и страстно зашептал:       — Я тебя никогда больше не отпущу, слышишь? Никогда. Вместо ответа Верг поцеловал младшего брата в шею и почувствовал, как в живот тут же что-то уперлось. Поднял глаза на Данте:       — Кому-то мало?       — Тебя всегда мало. Если не заметил, я все время буквально напрашиваюсь на хорошую взбучку от старшего братика.       Вергилий усмехнулся, легко поймал руки Данте, прижал к полу и, нависая над ним, жарко прошептал:       — Тебя еще воспитывать и воспитывать.       — Ооо да, просто прорва работы. Ты же об этом позаботишься?       — Посмотрим, чем тут можно помочь.       Теперь уже его губы заскользили ниже по красивой белой коже, его руки заставляли брата выгибаться в одновременном стремлении и сбежать, и отдаться полностью, его язык заглушал жаркие стоны изнывающего Данте… Впереди была очень долгая ночь.       К сожалению, Неро это тоже понимал. Восхитительная, полная страсти нега воссоединения с любимой быстро сменилась для него целой чередой чудовищных открытий. Едва парень успел расслабиться в заботливых руках, забыться в поцелуях и уже готовился было перейти к главному блюду, как вдруг сверху застонали. Потом еще. И если первым порывом было броситься выяснять, на кого напали, то вторым — заткнуть к чертям уши.       Так они и сидели. Кирие смотрела то на потолок, то на совершенно багрового Неро рядом и пыталась хоть как-то сгладить момент:       — Ну, зато они, кажется, помирились…       Юный охотник на демонов со стоном откинулся обратно на кровать. Нечего и думать было спать сегодня: наверху опять заскрипело и понеслись совершенно недвусмысленные звуки. Он их убьет. Определенно, убьет.       Только пусть сперва оденутся.