Бордель

Еда закончилась в среду вечером. Последние несколько ночных вылазок не приносили никакого дохода. Мой малыш заболел на следующий день. Было холодно, а материалы для печки убывали с невероятной скоростью. Он кашлял громко и жалобно, закрывая рот маленькой посиневшей ладошкой, пытался что-то сказать, но горло саднило и болело, не давая ему такой возможности. Моя жена укутывала его в свою одежду, прижимала к себе, грела, как могла, но мы понимали, что этого недостаточно. Наш сын погибнет без нормальных лекарств. — Андрей, мы должны добыть еды и лекарств. Лукас снова плакал, он не ел уже почти три дня, — моя жена говорила шепотом, надломленным, хриплым, её руки дрожали, вцепившиеся холодными длинными пальцами в мою рубашку. Малыш еле заснул — теперь он выглядел ещё жалобней и беззащитней. Я обязан спасти его. Не прощу себе, если с ним что-то с случится. Темнело, я взял карту нашей местности, нашёл на ней бордель, смотрел на него несколько секунд, но жене показал на заброшенный дом на соседней улице. — Мне знакомый рассказал, что... что там недавно кто-то обосновался, потом их убили... вдруг что-то найду... — моя жена смотрела на меня широко распахнутыми глазами, и я узнавал этот взгляд. Неделю назад её правую ногу придавило обломками разбомблённого дома, она до сих пор почти не чувствовала её. — Я схожу, не волнуйся. — Ты... ты уверен? А если там кто-то есть... — Уверен. Не волнуйся. У нас будет еда и лекарства. Я обещаю. Раньше, до войны, я и не подумал бы, что мне придётся идти в бордель, ложиться под кого-то ради банки тушенки. И ради себя я бы не стал, умер бы от голода, но ради сына, ради жены. Я должен спасти свою семью, даже если придётся продать своё достоинство. Но им знать об этом необязательно. Надев рюкзак, умыв грязное окровавленное лицо ледяным снегом, я поцеловал спящего сына в макушку и жену — в губы. Она попыталась благодарно улыбнуться, но улыбка вышла дрожащей и неуверенной, бледнеющей на искусанных губах. Я погладил её по мокрым засаленным волосам — раньше они были мягкими, как мех, пышными и густыми, а теперь превратились в свою тускнеющую тень — и молча вышел из нашего убежища. Возле борделя снег был расчищен, на верхних этажах горел свет, на нижних — окна заколотили. Меня затошнило, и я, бледный, как мертвец, пошёл ко входу. Возле приоткрытой двери стояло двое, с автоматами и дробовиками наперевес, сигаретой в зубах и ножами на поясе. Я затрясся, но постарался твёрдым голосом все обьяснить. Они усмехнулись почти одновременно, один из них обошёл меня вокруг, изучил голодным взглядом, вернулся к двери и, открыв её, что-то крикнул на чужом языке. Ему ответили, и меня провели в комнату с широкой заправленной кроватью. Рядом с ней стоял столик, на который мне приказали положить свои вещи. На несколько минут меня оставили одного, а потом вошёл мужчина в белом халате, он что-то спрашивал, а я старался исправно и честно отвечать. — Есть ли какие-то заболевание? — Что именно хотелось бы получить взамен? — Был ли раньше опыт в однополом сексе? С каждым вопросом я бледнел все больше, под конец мое лицо стало почти таким же белым, как халат мужчины. Он холодно улыбнулся, встал, сказал спокойным ровным голосом: — Раздевайся. И сложил руки на груди. Мне было некомфортно, стыдно и неприятно, но я послушно снял с себя одежду и положил её на столик. — Ты многого просишь. Придётся тебе делать все, что захочет твой клиент, — монотонно заговорил мужчина. — Обращайся только на «вы». — Х-хорошо... — Делай все, о чем тебя попросят, независимо от того, насколько это для тебя унизительно. — Ладно... — И главное запомни, твоя задача не получить удовольствие от секса, а сделать так, чтобы это удовольствие получил твой клиент. Иначе фиг тебе, а не еда с лекарствами. Понятно? — Д-да... — Вот и отлично. Он подошёл к кровати, поднял мою голову — я против воли напрягся — и завязал мои глаза чёрной тканью. Сначала к горлу подступила паника, потом тошнота и снова страх. Я давил это в себе, сжимая кулаки и тяжело дыша. — Жди, он скоро придёт. Несколько минут тянулись, как бесконечные часы ожидания. Я дрожал, думая только о хрупком тельце моего сына, сотрясающимся в ужасном приступе кашля. За дверью, в коридоре и других комнатах, разговаривали, смеялись и пили кофе, судя по запаху. Кофе я не пил уже столько, что забыл, какой он на вкус, но запах навивал мысли о доме, о родителях и смехе Лукаса. Паника отступила, но накатила с новой силой, когда дверь тихо открылась. — Привет. Мужской голос был бархатистым, мягким и спокойным. Шаги заглушались ковром, но я их слышал из-за обостренного после потери зрения слуха. — Здравствуйте... — Как тебя зовут? — мужчина сел рядом, дотронулся тёплой ладонью до моей шеи, и я снова вздрогнул. — Андрей... — Хорошее имя, Андрей. А я Влад. А теперь ложись на спину и сгибай ноги в коленях. Меня закоротило, но я послушно лёг, поднимая ноги. Он, видимо, снял одежду, навис надо мной, поцеловал приоткрытые губы и спустился вниз. Я почувствовал себя ужасно уязвимым, сжал покрывало в руках, чтобы не струсить, чтобы не сбежать, и вздрогнул, когда ощутил поцелуи на внутренней стороне бёдер. Мне стало мерзко от осознания, что эти прикосновения вызывают во мне приятные воспоминания о жене. — Есть семья? — Ради неё и делаю это... — У меня тоже была, но её убили военные. — Мне жаль. Короткие разговоры немного успокаивали. Влад не торопился, и я был ему за это благодарен. Он целовал живот, бока и бёдра, оставлял мокрые следы и гладил мягкими тёплыми руками колени. Уловил, видимо, тот момент, когда я немного расслабился, и дотронулся указательным пальцем до сжатого колечка мышц. Меня, как прострелило, я зажался, напрягся и зажмурился, глухо вдыхая воздух. Паника подкатила к горлу с новой силой, и Влад начал говорить: — Расслабься. Иначе будет больно нам обоим. — И-извините... — Без проблем. Просто, Андрей, сделай это, чтобы мне было проще подготовить тебя. От этих слов стало дурно, я сглотнул, глубоко вздохнул и выдохнул, расслабился. Влад подготавливал меня долго. Когда он ввёл первый палец, возникло стойкое неприятное ощущение в кишечнике, я учащенно дышал, его рука оказалась рядом с моей, и я сжал её, как единственную для меня опору. Он, кажется, усмехнулся, но не возражал. Второй палец вошёл туже — я почувствовал боль, но не настолько сильную, чтобы говорить о ней. В голове мелькали слова того человека. Моя задача не получить удовольствие, а доставить его, если хочу то, зачем пришёл. Влад двигал пальцами внутри меня в разные стороны, пока я не выгнулся на кровати с беззвучным «ох». Он задел там что-то, что поселило чуть ниже пупка сладкое тянущие чувство. Впервые за долгое время я начал возбуждаться, и стало гадко, просто отвратительно на душе от этого, потому что мы с женой тоже пытались, тоже хотели, но я не мог. Влад снова усмехнулся и двигался теперь, исключительно задевая эту точку, дарующую мне хоть какое-то удовольствие. Он делал это несколько минут, дожидался чего-то будто, и по прошествию этого времени, добавил третий палец и быстро поцеловал в губы, прерывая мои стоны и всхлипы. Было больно, теперь по-настоящему, и приятное чувство пропало, и паника снова сковала мышцы. Я сделал это — пошёл сюда, разделся и лёг на эту чёртову кровать — ради своей семьи, ради Лукаса. Но теперь это казалось чем-то блеклым и очень далеким. Будто не мои они, не родные совсем люди, а кто-то незнакомый, холодный, и ложиться под кого-то, чтобы спасти им жизнь — разве стоит? Влад больно прикусил мою губу, вырывая из неприятных мыслей. Вытащил пальцы, приподнял мои ноги. Я рвано выдохнул, сжав кулаки, попытался сдерживать отчаянно рвущиеся наружу желание сбежать. — Будет больно. — Знаю, но главное, чтобы вам понравилось. — Только об этом думаешь? — Да. Где-то над ухом раздался разочарованный вздох. Влад навис надо мной — я почувствовал тепло его тела — чуть подождал и вошёл. Резко, кажется, во всю длину и сразу же. Я приоткрыл рот, хватая воздух, как выброшенная на берег рыба. Попытался расслабиться, пустить в себя, но мышцы сами собой сокращались. — Расслабься, — тихо прошептал Влад. Я не ответил, и он добавил: — пожалуйста. — Н-не могу, простите... — Тебе дать лекарство, которое поможет расслабиться? — Не надо! — Тогда давай сам. Я положительно замотал головой, снова попытался расслабиться — и в этот раз, видимо, от угрозы, у меня получилось лучше. Влад тут же начал двигаться, медленно, на пробу — сначала было больно, очень, потом это ощущение сменилось на неприятное давление в кишечнике. Я хотел абстрагироваться от всего происходящего, закрыться в себе и просто не думать о том, что чёртовы обстоятельства положили меня под мужчину. В голове снова возник сын, его покрасневшие глаза и судорожный кашель, его хрупкое тельце, сотрясающиеся от холода. Черт возьми, будь проклята эта война, из-за которой даже мирные люди начали цапаться за еду и лекарства. Я не считал, сколько точно времени прошло. Кажется, час, может, больше. Влад действительно делал со мной все, что захочет. Будто сорвался с цепи, как только понял, что происходящее не доставляет мне боли. Кажется, даже перевернул меня на живот, уткнув мое лицо в подушку, вошёл под другим углом и, наверное, снова задел эту точку, потому что тело прострелило острым наслаждением. Я охнул и укусил нижнюю губу до крови. Возбуждение, уже немного спавшее, снова ударило в голову. Я тяжело дышал в подушку, по-моему, даже чуть порвал наволочку, старался заглушить стоны — Влад, видимо, уловил это и резко перевернул меня на спину. — Тебе хорошо? — Д-да... наверно... — Тогда доставь мне удовольствие — покажи это. — Л-ладно... извините... Я почувствовал, как мои щёки загорели — наверно, и покраснели тоже, потому что Влад навис надо мной, лизнул их и толкнулся, снова попал по той точке. Я поперхнулся, чуть приоткрыв рот, издал что-то — надеюсь — похожее на стон. Положил влажные ладони на его плечи немного неуверенно и выдохнул. А дальше я просто делал все, что просил Влад. Стонал, подмахивал, обнимал его, целовал, когда он просил. И молча, глубоко внутри, ненавидел себя — потому что понимал, что, кажется, делаю все это далеко не потому что мне приказали. Лучше бы он просто бесцеремонно трахнул меня, чтоб быстро надоел, чтобы я знал, что такой секс не может принести удовольствие. Но Влад терпеливо подготавливал меня, делал только то, что не приносило мне неприятных ощущений. Я был готов к боли, но к такому — нет. В какой-то момент он резко вошёл в меня до упора и замер. Я мутными мозгами осознал, что все близится к завершению и медленно, с опаской, выдохнул. Главное, чтобы на мне дали лекарства, еду я смогу найти, попытаюсь, ещё есть время до рассвета, но лекарства — те, у кого они есть — стерегут их, как зеницу ока. Послышался резиновый звук — наверно, презерватив — на секунду Влад куда-то исчез — я не чувствовал его рядом с собой, но знал, что он все ещё в комнате — слышал отчётливо его тяжелое дыхание. И мои догадки подтвердились, когда горячая рука обхватила мой полу опавший член. Я испугался от неожиданности, схватил его руку. — Ты не хочешь? — Зачем это вам? — Хочу, чтобы ты получил свою каплю удовольствия. Я судорожно выдохнул, сильнее сжал его руку и покачал отрицательно головой. Тело предает, оно хочет, а я — нет. — Не надо. — Как знаешь. Он переместил ладони мне на щёки, погладил узел повязки на затылке. — Не открывай глаза. Попросил тихо, почти шёпотом. Я слабо кивнул, и он снял её. Поцеловал влажные веки и встал — судя по шуршанию где-то справа — начал одеваться. — Откроешь глаза, только когда услышишь, что я вышел, ладно? — Хорошо. — Женя тебе выдаст все, что ты просил, — я промолчал, а Влад, кажется, снова присел рядом со мной. — Андрей, если тебе вновь что-то понадобиться, и ты придёшь сюда, скажи, что тебе нужен именно я. Не все тут такие добрые. — Зачем вам это? Он усмехнулся перед тем, как выйти: — Я — благодетель. В наше убежище я шёл в задумчивости. Прижимал к груди дрожащими руками потрёпанный рюкзак, где друг об друга стукались банки тушенки. Лекарства я положил в карман куртки, чтобы чувствовать их под боком. Все хорошо, все будет хорошо, Лукас пойдёт на поправку, и, когда война закончится, мы втроём наедимся так, чтобы болел живот. Жена смотрела на меня сонными покрасневшими глазами, и костлявые руки у неё дрожали. Наверно, всю ночь не спала. Я вытащил лекарства из кармана, снял рюкзак и расстегнул его. Она подошла ближе на слабых ногах, снова попыталась благодарно улыбнуться. А я раньше так любил её улыбку, улыбку Лукаса. Теперь они так редко улыбаются, что мне становится больно где-то на уровне инстинкта оберегать и защищать потомство. Она подошла ещё ближе, прижалась ко мне так отчаянно, что у меня защемило в груди, поцеловала неуверенно бледными обветренными губами. Я тут же вспомнил ночь, и кто меня целовал, и оставлял поцелуи везде, где только хотел, и стало ужасно стыдно перед женой — гадко и отвратительно. Но все же я ответил, обнял её аккуратно вокруг худой талии, отодвинулся и прошёл в комнату сына. Поскорей бы разобраться с болезнью. Лукас лежал на кровати бледный и дрожащий, молчал и сжимал бледными ладонями одеяло. — Малыш, — я сел осторожно рядом с ним, погладил горячее плечо. — Я достал лекарства. Все будет хорошо. Лукас глянул на меня с какой-то взрослой щемящей благодарностью из-под густой челки, подвинулся и ткнулся макушкой мне в грудь. И сомнения тут же отпали — ради них я готов пойти в бордель еще раз и ещё раз лечь под этого Влада, или под другого мужчину, самого жестокого заядлого извращенца. Если это спасёт жизнь моей семье — я выдержу.