Нарисуй меня...

— Ну давай же, Лео, скажи это, — похотливо тянул Маккормик, поудобнее устраиваясь в кресле с альбомом и простым карандашом в руках. — Кенни, ты уверен, что стоит.? — пробормотал Баттерс, смущенно прикрывая причинное место. Изящно изогнувшись, совершенно обнаженный парнишка лежал на диване на куче подушек. — Ну Ле-ео, мы же договорились, — наигранно-обиженным тоном протянул Кенни, приподымаясь. Снисходительно вздохнув, он отложил альбом в сторону и подошел к раскрасневшемуся Стотчу — тот заметно напрягся и чуть поежился. Склонившись, Кенни мазнул губами по нежной щеке, а после коснулся губ, ненавязчиво при этом поднимая руки парнишки в необходимое положение. — Ты прекрасен, моя Роза, — томно выдохнул Маккормик ему на ухо и, медленно отстранившись, вернулся на свое место. — Давай еще раз. — уже строже сказал он. Баттерс на секунду зажмурился, после чего расслабил мышцы лица и, томно приоткрыв глаза, сказал со всей страстью, на какую только был способен по-детски наивный голос: — Нарисуй меня, как одну из тех французских девиц. Кенни расплылся в довольной улыбке, словно кот, отведавший добротной густой сметаны. Он опустил взгляд на чистый лист и легкими движениями принялся рисовать. Вообще, художник из него был так себе — едва ли Маккормик мог сравниться хотя бы с кем-нибудь из учеников художественной школы, не то что с великими портретистами, — однако сам момент, ради которого он, собственно, и затеял это все, сама фраза эта из небезызвестного фильма была произнесена, и как произнесена, ах… Конечно, могло быть и лучше, и даже сам Маккормик мог исполнить эту роль куда лучше, но какое это имеет значение, когда перед тобой тот, кого добиться было, пожалуй, сложнее всего? И сложнее чисто из-за того, что невинный Леопольд совершенно не сведущ был в делах амурных и даже самых откровенных намеков решительно не понимал. И вот теперь, после спонтанного поцелуя в коридоре школы и фразы «Так будь моей Розой» в ответ на фразу «Кенни, но я не хочу быть педиком…», Баттерс все-таки лежит на диване в своем же доме, в своей же гостиной. В любой момент домой могут вернуться родители, и они уж точно не похвалят сына, застав его в роли натурщика, и это щекочет нервы обоим (зная родителей Леопольда, Кенни не хотелось бы так подставлять его). Заходящее солнце в окне причудливо разливает по обнаженному телу свой теплый золотистый свет, а едва уловимый сквозняк из приоткрытой форточки чуть колышет непослушные пряди волос и заставляет кожу покрываться мурашками. Маккормик рисует и бесстыдно любуется прекрасным молодым телом. Лео краснеет сильнее, когда замечает, что взгляд Кенни уже явно заходит ниже поясницы и вновь зажмуривается, не замечая легкого румянца на щеках самого художника. Сегодня он — «его Роза», и Кенни пользуется этим. Иначе это был бы не Кенни.