Мама

Вязкий страх. — Откуда эти гематомы, родной? — с тревогой спрашивает женщина, оглядывая тонкую шею мальчика. — Снова подрался в школе с мальчишками? — Да, мама, — тихо и спокойно отвечает он, глядя в красивое лицо матери, на котором читается неподдельное беспокойство. — Может, мне стоит вмешаться, милый? — Она ласково гладит его по волосам и щекам, а затем бережно прижимает к груди. Так нежно. Так по-матерински. — Не надо, мам. Я сам разберусь, — с улыбкой отвечает ей Сану, радуясь, что та не видит его стремительно покрасневшие глаза. Мама пахнет так приятно. Мама пахнет по-родному. Когда этот запах начал ассоциироваться у него с опасностью? Сдавленный хрип. Прошлой ночью, когда её тонкие, ухоженные пальцы крепко сжимались на его шее, а на закатившихся глазах стояли слёзы. Когда он жутко хрипел, пытаясь ухватить губами хотя бы толику катастрофически недостающего воздуха, а она широко, ликующе улыбалась, внимательно наблюдая за его жалкими трепыханиями. Когда он, собравшись с последними силами, вцепился в её бок, сжимая ослабевшими пальцами атласную ткань халата, на что она лишь безумно оскалилась, продолжая сдавливать нежную детскую кожу, впиваясь в неё ногтями. Когда в комнату ворвался как всегда пьяный, рычащий от злости отец, ударивший женщину по спине кулаком с такой силой, что та плашмя повалилась на мальчика, испуганно вкидывая голову. Глядя на него затравленно. «Мама. Мама. Мама, — лихорадочно пульсировало в голове Сану в такт с бешено колотящимся сердцем лежащей на нём женщины, в утробе которой он провёл девять месяцев. — Это действительно моя… мама?» Это были её руки, которыми она аккуратно намыливала его голову в ванной. Её запах, который обычно успокаивал и мягко обволакивал, ограждая от всех невзгод. Её дьявольски прекрасное лицо. Нежная улыбка сменяется диким оскалом, а в красивых, тёмных глазах нет ни намёка на любовь — в них плещется чистое, всепоглощающее безумие. Её близость сейчас должна отталкивать, а тепло разливаться по коже едким ядом, но Сану чувствует лишь тупую боль и пустоту, находясь с ней рядом. Эта пустота постепенно начинает разъедать его изнутри, и как бы он ни пытался игнорировать её, процесс разложения уже начался. Столь маленький, одинокий и беззащитный мальчик, как он, не смог бы это предотвратить. Жалобное всхлипывание. — Мой маленький, милый Сану, — шепчет она, касаясь его горячего лба губами. — Мамочка всегда тебя поддержит. Мамочка всегда будет рядом. И даже если весь мир ополчится против тебя — я всегда буду на твоей стороне. Я ведь твоя мама. Они едут за город, и мать Сану сегодня в необыкновенно приподнятом настроении. Она улыбается, рассказывая о том, как пару дней назад подружилась с продавщицей овощей; с удовольствием подставляет лицо весеннему ветру, выглядывая в окно; отмечает, что пение птиц просто прекрасно, и ласково треплет своего сына по щеке. Она останавливает машину, чтобы купить у торговки яблок и, тщательно вытерев фрукт салфеткой, протягивает его Сану. Мальчик смотрит на него, как заворожённый: яблоко неестественно большое и ярко-алое, гладкое, без единой вмятины, и его вид отчего-то вызывает в нем всполохи тревоги. Оно слишком красивое. Кажется, сделай маленький надкус — и он тут же засочится густым, смертельным ядом, парализующим тело и лишающим возможности дышать. — Не голоден? — всё так же мягко улыбаясь, спрашивает мама. — Давай уберу. Скушаешь дома. Короткий кивок. Дома яблоки гниют, распространяя по помещению сладковатый, тошнотворный запах. Сану слышит его регулярно, возвращаясь из школы; ему кажется, что он пропитался этим запахом, что он заражён, что он гниёт вместе с ними. Он взрослеет и с каждым днём, с каждым мгновением чувствует себя всё более больным, измождённым и пустым. Он бродит во тьме в абсолютном одиночестве, даже не пытаясь найти выход. Ему уже восемнадцать, а его мать до сих пор целует его в лоб перед сном, заботливо накрывая одеялом. Прикосновения её всё столь же ласковы и нежны, но Сану, чьё чутьё столь болезненно обострено, не может не заметить перемены в них и в её взгляде. Временами в нем столь чётко прослеживается вожделение, что у Сану противно сосёт под ложечкой. Синяков на окрепшем теле становится всё больше. Когда мать связывает его, глядя сверху вниз поплывшим, невменяемым взглядом, внутри Сану ворочается нечто зловонное и омерзительное, будто жирные личинки насекомых копошатся в сгнившей яблочной кашице. Эта тошнотворная масса подступает к самому горлу, и Сану пытается её сглотнуть, но не может, обливаясь слезами и заходясь в хриплом кашле. Ужасающая паника. «Мама, мама, мама, — бьётся в у него в голове, подобно израненной, безуспешно пытающейся вспорхнуть птице. — Только не это. Не делай этого, мама». Но мама делает. Её безумие, густое и концентрированное, накрывает Сану с головой; сейчас ему кажется, что он может распробовать его на вкус. Его дрожащие руки заливает тёплая и густая, ярко-алая кровь. Лицо искажается ужасом, болью и… ликованием. Они никогда не были столь близки с матерью, как сегодня. Торжествующая улыбка. Он нежно целует её руку, гладит шелковистые волосы. Усаживает её поудобнее и, отступив на шаг, любуется результатом. «Наблюдай, мама». В этот день Сану словно перерождается и видит наконец сияющий мертвенно бледным светом выход. Он находит своё место в этом прогнившем, абсурдном мире, не считающимся ни с чьим мнением. Он готов стать сильнее и нести на себе бремя страстей человеческих. И, спускаясь в свой сырой, тёмный подвал с битой в руках, даже предположить не может, что что-то пойдёт не по плану. Громкий хруст.