Средство связи, необходимое всем

С самого своего появления на свет Божий до всей этой заварушки с Неапокалипсисом Азирафель считал, что в древнейшем людском изречении «нет худа без добра» столько же смысла, сколько и в законе всемирного тяготения. То есть ноль, по крайней мере для ангелов. Кроули в самом начале двадцатого века пытался объяснить, что Ньютон не так уж не прав — ведь Вселенная как-то держится, а не рассыпается на наночастицы. — Божией волей, Кроули, — возражал тогда Азирафель, — Ее пресвятой волей, а не тяготением. — Это вопрос терминологии, если хочешь знать мое мнение, — Кроули скривил губы, как делал всякий раз, когда Азирафель заговаривал о Ней. — Не особенно, — честно признался тогда ангел и на том теологический спор закончился. Но после Неапокалипсиса все изменилось. Нет, не в отношении Ньютона, а в отношении худа и добра. Пусть Азирафель был не самым догадливым на свете ангелом, но в конце концов он понял, что любит Кроули. И хотя эта любовь была не похожа на присущую ему от природы любовь ко всему живому, все-таки она не только не затемняла его ангельскую сущность, но, напротив, была источником и проводником Благодати. Кроули был, очевидно, настоящим «худом», к которому таким образом прилагалось собственное добро. — Я выбросил автоответчик, — сказал ему демон на следующий день после празднования новоселья миссис Трейси и сержанта Шедуэлла. — И принес тебе кое-что. Он достал из кармана небольшую блестящую пластину. — Это телефон? — спросил Азирафель. — Айфон, — ответил Кроули. — Такая американская фирма… А, впрочем, неважно. Просто берешь, жмешь сюда, и всё. — Что? — Я сразу отвечаю. Где бы ни был, что бы ни делал — сразу. — О, Кроули, спасибо. Это так приятно, что ты заботишься обо мне. — Так. Стоп. Надо попробовать, — Кроули достал из кармана свой мобильник и быстро потыкал в экран. Айфон в руках Азирафеля завибрировал и неожиданно выскользнул из ангельских рук прямо куда-то под стол, заваленный книжными томами. — Ой, — испугался Азирафель и бросился его поднимать. Кроули тоже опустился на корточки и заглянул под стол. — Ну и пылища! Азирафель посмотрел на клубы пыли, собравшиеся у стены с незапамятных времен. Телефон лежал в самой глубине посреди подозрительного вида комьев. — В этой дряни может завестись что-нибудь адское, — брезгливо сообщил Кроули, просовывая руку к телефону. Азирафель тоже потянулся, и каким-то чудом их руки встретились. Кроули посмотрел ангелу в глаза и сказал, не отнимая руки: — Как это ты живешь в такой грязи? — Это всего лишь пыль, Кроули, — ответил Азирафель тихо, — у меня не может завестись ничего адского, адскому тут неуютно. Это, само собой, было такой очевидной истиной давно известной и самому Кроули, и любому, кто хоть раз в своей жизни сталкивался с ангелом, что Азирафель смутился. Но руки все-таки не отнял. Собственно говоря, ангелы — святые и падшие — довольно наплевательски относятся к своему телу, и не придают большого значения прикосновениям. Но они оба так долго прожили среди людей, что волей неволей переняли какие-то привычки. Кроме того, Азирафель обнаружил прямо в этот самый момент, что хочет держать Кроули за руку и что удовольствие от этого куда сильнее, чем от хорошей порции устриц с луковым соусом. Кроули, в свою очередь, почти не обратил внимания на это, потому что когда они оба опустились на колени, свет из окна — такой золотой и теплый — осветил голову Азирафеля. Его лицо, глаза, вечно удивленно приподнятые брови и белые волосы. Кроули видел и большее — видел светящейся над этой головой нимб и тень от незримых крыльев… Так они и сидели на полу, сжав руки в пыли столетий и смотрели друг на друга, пока Кроули не произнес. — Я хотел сказать тебе, что думал над… Над тем, что ты мне сказал. Что предложил. Об этом самом. — О Прощении? — подсказал Азирафель осторожно. — Именно, — Кроули кивнул. — О Покаянии, Искуплении и, результат кажется вполне логичным, Прощении. — Ох, друг мой, — начал Азирафель, — я вовсе не хотел, не думал настаивать. — Я знаю, погоди, — перебил его Кроули, морщась. — Я, в общем, подумал, что это не такая уж глупая идея в целом и теоретически. — Слава Богу, — обрадовался Азирафель. — Конечно, надо как следует продумать форму обращения, потому что теперь, когда Небеса для меня умолкли, не думаю, что можно подавать стандартные прошения. Но главное — твое решение, дорогой мой, а остальное, как ты выражаешься, механическое дело. — Дело техники, — поправил Кроули. — Есть кое-что еще, кроме недоступности Всемогущей для меня или тебя. — Что же? — Если мы решим проблему, и за дерзость меня не испепелят одним щелчком пальцев, а вполне себе Простят, как ты думаешь, что последует дальше? — Кроули, ты же знаешь и сам. Ты опять станешь ангелом и, главное, почувствуешь Ее любовь. Какие-то бумажные проволочки, конечно, будут, но… — Какие-то? Будет океан бюрократии и Гавриил посередине, словно кракен с щупальцами. — Ее любовь стоит того, Кроули, — сказал Азирафель укоризненно. — Азирафель, если я снова стану ангелом, то всего лишь рядовым элохимом. Не меньше пары тысячелетий марширования с луком и стрелами, еще как минимум пятьсот лет в Небесных казармах… — Все через это проходили… Азирафелю вдруг расхотелось возражать. Он посмотрел на пол, на покрытые пылью стопки книг, подсвечники и засохшие корочки апельсина между ними. Но Кроули и не спорил, он только вздохнул. Азирафель все понял без слов, потому что если чудесное свершится и Кроули получит Прощение, то им придется расстаться, потому что с него-то точно не снимут обвинений в отмене Апокалипсиса и в братании с врагом. Им придется расстаться если не навсегда, то на бесконечно долгое время. И это именно теперь, когда Азирафель неожиданно для себя осознал его протяженность и важность. Кроули получит сияющие доспехи и белоснежные крылья, а он останется один. Один. Азирафель на секундочку закрыл глаза. Что бы вы ни думали о нашем ангеле, он все-таки был по преимуществу светлым существом, поэтому, когда секундочка прошла, он посмотрел на Кроули, чей силуэт почему-то мерцал и дергался, так что ангелу пришлось моргнуть пару раз, чтобы привести зрение в порядок, и улыбнулся: — Ну, что же… Что же… — пробормотал он, потом все-таки отпустил пальцы Кроули и поднял злополучный телефон. — Вот. Отличная шутка. Ты ведь мне позвонишь? Ну, когда… оттуда… С Небес. — Лет через сто, — сказал Кроули, снял очки и принялся протирать стекла пыльными пальцами. Азирафель поднялся с пола. — Значит, все решено, — сказал он, просморкавшись и убрав платок в карман. — Пока суд да дело, может быть, мы могли бы сходить куда-нибудь прямо завтра, в какое-нибудь уютное место, в «Сант Маре» или, знаешь, сходим в театр. Они теперь так ставят Шекспира, ты ни за что не догадаешься без программки, что именно происходит на сцене, меняют местами действия, и получается забавно, как это… прикольно. Вообще, нам нужно чаще бывать вместе, потому что потом мне будет, что вспомнить и… — Азирафель, — сказал Кроули, вытянувшись на полу и не думая подниматься, — у тебя все лицо мокрое. — Что же? — ответил Азирафель. — Давай все-таки опробуем твой подарок? Он взял айфон и, подмигнув Кроули, удалился в заднюю комнату магазина. На какое-то время воцарилась тишина. Только на стене старые голландские часы, непонятно каким образом оказавшиеся в ангельском магазинчике, отсчитывали секунды: тик-так-тик-так. Стучит ли демонское сердце? Определенно, да. Кроули мог проделывать со своим телом поразительные вещи, но не мог заставить свое сердце не биться. По крайней мере, не сейчас. Его телефон завибрировал, и Кроули нажал на прием. — Кроули? — голос Азирафеля слышался одновременно из трубки и из глубины книжных завалов. — Да, это я, — ответил Кроули. — Приглашаю тебя в театр. Через два часа, после того, как Азирафель взял себя в руки, они пошли в театр. Это был не «Глобус», а совсем новый (по крайней мере для сверхъестественных существ) молодежный театр в Ламбете, и хотя Гамлета играла молодая чернокожая женщина, Кроули нашел, что пьеса не улучшилась за столетия. Потом они поужинали в ресторанчике рядом с театром, а потом Кроули подвез Азирафеля к его магазину. — Спасибо, вечер был чудесен, Кроули, — сказал ангел, прежде чем выйти из «Бентли». — Позвонишь мне завтра? А, знаешь, Кроули, я подумал, что было бы здорово поселиться вместе, тогда бы не пришлось и звонить… — Ты слишком быстр для меня, ангел, — ответил Кроули, с улыбкой. — Встретимся завтра. Спокойной ночи. С тех пор друзья виделись почти каждый день, кроме тех дней, что Кроули проводил в своей спальне среди подушек, одеял и светлых грез. Азирафель чувствовал себя отвратительным эгоистом, но иногда в такие дни не выдерживал и нажимал на айфоне на единственную кнопку вызова с черной змейкой на заставке. — Ало, да, я слушаю, — отвечал Кроули не позже, чем через три гудка. — Это я, — говорил Азирафель, сгорая от стыда, — Ничего срочного. Прости, что разбудил. — Мне приехать? — спрашивал Кроули. И довольно часто бывало, что Азирафель отвечал на это: «Да, пожалуйста» вместо того, чтобы дать лучшему другу всласть выспаться. Но гораздо больше, как считал сам Азирафель, позорное для ангела себялюбие он проявлял не столько отрывая своего друга от грез о Прощении (потому что он-то знал, что Кроули видит во сне), сколько от самого Прощения. «Ты просто тянешь время, трусливый ангелок!», — говорил он сам себе, но это мало помогало. И все-таки однажды Кроули, приехав к закрытому по случаю всемирного дня работников пожарной охраны магазинчику Азирафеля, войдя в него, открыв дверь щелчком пальцев, застал ангела сидящим на полу посреди зала у скрученного ковра и печально глядящим на пентаграмму. — Что ты еще затеял? — спросил Кроули. — Хочу попробовать передать ходатайство, или хотя бы обращение. Или хотя бы просто наладить связь… — И как? — Не получается, — сказал Азирафель со вздохом. — Наверняка они отрубили тебе все каналы. Знаешь, как это бывает, если корпорация не может изменить ситуацию, она сделает все, чтобы ее не замечать. — Может быть, — ответил Азирафель. — Не поможешь зажечь свечу вот на том луче? — Думаешь, это хорошая идея? Можем нечаянно вытащить из ада черт знает кого. Не очень хочу встречаться с Вельзевул, у нее на меня зуб еще с твоей уточки. Азирафель не поддержал шутку. Он был непривычно хмур и сосредоточен. Кроули зажег свечу пальцами и поставил на верхний восточный луч пентаграммы у литеры Эпсилон, символизирующей огонь. Линии между свечами загудели высоковольтным напряжением. — Ну вот. Все горит, — сказал Кроули. — Что дальше? Азирафель ответил не сразу: — Ты знаешь, мне кажется, что у меня не получается, потому что на самом деле я — гадкое существо, которое в глубине души просто не хочет с тобой расставаться. Кроули сел рядом с ангелом на пол и вытянул ноги, при этом ботинки из змеиной кожи как-то невзначай сдвинули один из подсвечников, так что магические линии разомкнулись. — Это самое лучшее, что я услышал от тебя за последние несколько недель, — сказал Кроули, осторожно взяв Азирафеля за руку. — Правда? — Конечно, правда. Стал бы я тебе лгать! И ты не гадкое существо, ангел. Ты лучший из ангелов, что встречались мне больше, чем за шесть тысячелетий. — Ох, спасибо, мой дорогой. Я… — И мне не нужна Ее чертова любовь такой ценой, — сказал Кроули, на всякий случай отодвинув ногой еще один подсвечник. — Определенно не нужна. — Но, Кроули, я сомневаюсь, что ты до конца понимаешь. — Все я понимаю, — перебил его демон. — Мне вполне достаточно Твоей. Азирафель слегка сжал его руку и почувствовал ответное рукопожатие. «Наверное, мне следует поцеловать его, — подумал он, глядя на меланхоличное лицо Кроули. — В щеку». Неизвестно, умел ли демон Кроули читать мысли ангела Азирафеля, но в этот самый момент он снял очки и поцеловал его сам.