Хуже и быть не может

Морти всегда чувствовала себя ущербной — не так хороша собой, как девчонки вокруг, не такая умная и смелая, как старшая сестра-сучка Саммер. Изгой в семье и школе, но Рик упорно продолжает выбирать её для общих приключений. И Саммер злится и завидует ей, не понимая, почему не она, почему вечно ноющая неудачница Морти. Да Морти и сама не понимает, пока волею судьбы они с Риком не оказываются в Цитадели. Сотни, тысячи Риков и Морти окружают их сплошной, спешащей по своим делам толпой, и Морти на минуту замирает, осознавая — в этой толпе, во всём многообразии их двойников из всех Вселенных она не видит ни одной девчонки, женщины... Вся недавно обретённая собственная значимость разбивается о жестокость бытия. Она шарит глазами вокруг и натыкается на взгляды, какие-то — заинтересованные, какие-то — сочувствующие, в основном, направленные другими Риками на её дедушку. Чувство собственной неполноценности накатывает неостановимой волной. Да, она особенная, но не в хорошем смысле этого слова. Она — ошибка системы. Теперь понятно, почему Рик всегда так зол и недоволен, его можно понять — ему достался бракованный живой щит, достался Морти, по ошибке рождённый с вагиной вместо сосиски между ног. Она опять хуже всех, недостойная, некачественная подделка... Хватка на запястье усиливается, из тяжких мыслей вырывает до боли родной, нетерпеливо-недовольный окрик: — Морти, какого хрена ты тормозишь? Шевелись давай, — и да, кажется, что сейчас Рик недоволен ею намного сильнее обычного, будто только сейчас понимает всю безысходность своего положения. *** С тех пор Морти многое пересматривает в своём поведении: ничего не требует и не просит у деда, старается по мере возможности меньше ныть и истерить, откидывает ложную мораль там, где обычные Морти давят на давно потерянную человечность и совесть своих Риков. Даже начинает бегать по утрам, чтобы стать выносливее, конечно, если находит на это время. Старается быть покладистой и полезной в каждом из их с дедушкой приключений. Потому что она знает, что она с ним до конца, до самого последнего её вздоха, или до тех пор, пока Рик не решит сменить Вселенную, оставив неликвидную девчонку. Она этого не хочет так сильно, что готова, кажется, на всё, лишь бы быть полезной. Лишь бы не остаться один на один с этой пустотой обычной жизни, в которой, по сути, никому нет до неё дела. Это прописная истина — каждому Рику нужен Морти, и каждому Морти нужен Рик, даже если это Морти с сиськами. Но у Рика бесконечное множество внуков, и практически каждый из них лучше неё, лучше только тем, что родился мальчишкой. А она? Да кому она нужна, кроме своего, единственного родного, самого лучшего в мире Рика Санчеза. Он тоже замечает её стремление быть лучше. Конечно, он не говорит ничего особенно выделяющегося из общего потока вечного недовольства, не хвалит в открытую. Просто иногда, по окончании очередного супер-опасного приключения, смотрит на неё своими умными, всё понимающими глазами, кладёт свою большую узловатую руку ей на голову и почти ласково треплет её по по-мальчишески подстриженным волосам. В эти минуты Морти чувствует себя бездомным щенком, которого приласкал добрый прохожий. И нет ничего лучше этих моментов, ради них она готова положить свою жизнь к его ногам, как бы глупо это не звучало, но только рядом с ним она чувствует себя живой. Морти кажется, что жизнь налаживается, что всё просто заебись, что она держит всё под контролем. Но всё не может быть так хорошо всегда. *** Всё не задалось ещё со вчерашнего вечера. Настроение ни к чёрту, и она ругается с Саммер из-за ебучего, обычно никому не нужного, шоколадного батончика. Сучка-сестра сожрала последний, а Морти так хотелось именно его, этого супер-сладкого орехово-карамельного безобразия. И она готова убить подлую предательницу, но вместо этого только несдержанно матерится и намекает на и так слишком толстую задницу сестры. Проходящий мимо дед одобрительно посмеивается: — Неужели общение со мной наконец-то принесло свои плоды? Я уж и не ждал, что ты когда-нибудь отрастишь яйца и дашь ей отпор! Рик берет из холодильника пиво и уходит в гараж. А Морти молча разворачивается и убегает наверх в свою комнату, чтобы уже там, без лишних глаз, упасть на постель и, пряча лицо в подушке, улыбаться. Рик похвалил её, в первый раз сказал это вслух, да ещё и при Саммер. *** Утро ничем не радует. Тело ломит, такое ощущение, что кости из неё вынули и заменили на желе, а в животе поместили огромный воздушный шар, который распирает её изнутри, сминая все внутренние органы. И когда Рик вытаскивает её прямо из кровати, утаскивая в очередное приключение на пять минут, ей хочется просто плакать. Но она не может себе этого позволить, поэтому, собирая всю решимость в кулак, одевается за рекордную, для любой другой девушки, минуту и бежит в гараж. Теперь же они сидят в полуразрушенном складе, или ангаре, или хрен его знает, где. Снаружи рыскают то ли зомби, то ли упыри, тарелка осталась далеко, и портальная пушка разбита. Рик пытается починить её при помощи неизвестно откуда взятой отвёртки, изоленты и отборных матюгов. — Я нихера не понимаю, какого они ломятся сюда? Мы же вроде тихо пробрались, и они нас точно не видели! Морти ёрзает по капоту мёртвой машины, на котором они расположили свою импровизированную мастерскую. Молчит, ей нечего на это сказать. В помещении холодно, и ей кажется, что они здесь уже несколько часов. Кожа покрылась мурашками, рука, держащая фонарик, занемела, а задница просто пиздецки отмёрзла и уже просто не чувствуется. Но сил встать на ноги нет, и она упрямо продолжает сидеть. — Ублюдки, дайте мне хоть пять минут тишины! — рычит Рик, несдержанно взмахивает руками, сметая на замусоренный пол пару запчастей. — Подсвети. Морти подкатывает глаза, надеясь, что учёный не заметит в полумраке этого жеста, встаёт и собирается аккуратно обойти Рика, чтобы помочь найти проклятые железки. Но что-то не так... Девчонка медленно оборачивается, и вслед за её взглядом движется луч фонарика. Она чувствует, как округляются её глаза, а сердце бешено бьётся в груди, готовое сломать рёбра и вывалиться прямо на грязный пыльный пол. След... Тёмно-красный, кровавый след смазанно тянется по ржаво-белому металлу там, где секунду назад сидела она. Этот след в свете застывшего кружка света кажется ей уликой на месте преступления, доказательством её несостоятельности и неполноценности. — Блядь, Морти! Сучка, хуже времени и не придумаешь — эти твари чувствуют кровь, как наши акулы — за километры! — Эт-это... это... у м-меня... — слова застревают в горле, и она просто стоит, ловя ртом затхлый воздух. Нет, она знает, что это такое — спасибо маме-доктору, хоть и лошадиному, что рассказала и объяснила всё доступно и деликатно уже давно, лет в десять. Морти думала, что готова ко всему, она смирилась со своей участью женщины, знает, что дома, в ванной, за зеркальной дверцей навесного шкафчика лежит целый ворох средств гигиены. Но сейчас... — Я не идиот, Морти! Я знаю, что такое месячные. Я вообще-то был женат... на твоей, кстати, бабке. Давай, сделай уже что-нибудь, заткни там чем-нибудь, сама всё знаешь... Морти делает шаг в сторону, ощущая, как с каждым движением становится отвратительно мокрой ткань на её бёдрах. Сползает по крылу автомобиля, крепко прижимая колени к почти плоской груди. Прячет в ладонях пылающее, красное, как и кровь на капоте, лицо. Она отвратительна, она бесполезна, она мерзкий смердящий кусок кровоточащего мяса. Почему сейчас, почему перед ним? Лучше бы это случилось перед всем классом, перед рыжим парнем, что раньше ей так нравился. Только не так. Она так старалась быть ничем не хуже остальных, обычных Морти, но против природы не попрёшь, и она разбивается об эту непреодолимую для неё стену. Растекается по полу, так же, как растекается кровавое пятно по её джинсам. Морти хочет умереть прямо здесь и сейчас, хочет встать и вырвать у себя из живота матку и яичники — всё то, что делает её женщиной. А лучше бы ей вообще не рождаться, не знать этого чудесного человека, самого лучшего во всех возможных Вселенных мужчину, перед которым она сейчас сидит — жалкая и опозоренная. — У меня, у м-меня с собой ничего нет. Это вп-впервые, и я... — сил хватает только на невнятный лепет. — И что ты ждёшь от меня, поздравлений? Поздравляю, девочка моя, ты стала взрослой! — желчно бросает в неё словами Рик. Это последняя капля, Морти срывается на истерический скулёж, слёзы бегут по лицу и между пальцами, всё ещё прячущими её от всего остального мира. Пощёчина обжигает щёку и заставляет моментально заткнуться. — Соберись. На, иди и сделай там что-нибудь уже с этим, со своей чёртовой дыркой. Морти поднимает глаза и видит Рика, неловко отводящего глаза, пытающегося, не глядя на неё, впихнуть ей в руки кусок белой тряпки. — Иди, хватит истерик. Ангар абсолютно пустой, поэтому она просто заходит за разделяющую их с Риком машину. Старается быстро стянуть узкие, противно мокрые штаны, прямо так, не разуваясь. Разворачивает отданную ей ткань и, блядь, узнаёт, видимо, оторванный от лабораторного халата рукав. Так стыдно ей не было никогда. Ни тогда, когда выходила из туалета, отбившись от желейного извращенца-педофила. Ни тогда, когда Рик, не смущаясь, таскал её с собой по стриптиз-барам и борделям. Но сейчас... Она готова провалиться под землю, но не может, ведь учёный дал ей ещё один шанс, не пристрелил сразу же, узнав о столь опасной сейчас проблеме. И она должна использовать этот шанс по полной. Стоя на холоде в одной тонкой футболке, быстро наматывая кусок несчастного многострадального халата на свои растянутые между колен, некогда белые хлопковые трусики, Морти чувствует на себе всю грязь мира. Она не понимает, как вообще можно с этим жить. Как могут остальные женщины, её мать и, в частности, сестра, сверкающая своими вечными светлыми брюками, знать об этой постыдной и мерзкой тайне — и продолжать улыбаться? Как они чувствуют себя уверенными в таких ненадёжных, готовых в любое время подвести телах? Как? Это не укладывается в голове. Будь у неё возможность, она бы без раздумий отказалась от всего этого. — И штаны свои не надевай, — слышит она с обратной стороны импровизированной преграды. Не надевать, так не надевать — Рик всегда лучше знает, что делать. Самое главное — не думать, просто отключить мозги и слушаться. Натянув бельё и как можно ниже спустив футболку, она обходит машину, держа перед собой окровавленные, свёрнутые комом джинсы, как последний щит. — Раз уж эти уёбки так любят кровь, то нам нужен отвлекающий манёвр. Говоря это, Рик быстрыми широкими шагами идёт ей навстречу, требовательно вытянув вперёд руку. И на секунду ей кажется, что он схватит её за шкирку этой своей сильной рукой и вышвырнет за двери, сделав этим самым отвлекающим манёвром. Но он, не брезгуя, вырывает из её ослабевших рук штаны и, не останавливаясь, уходит в дальний конец их укрытия. Заворачивает в брюки первый попавшийся камень и выкидывает их в маленькое вентиляционное окошко под потолком. — Надеюсь, это их ненадолго отвлечёт. Накинь, замерзла совсем, — протягивает свой халат. Следующие полчаса проходят в полной тишине. Рик прикладывает всю свою гениальность, работая над порталкой. А Морти подсвечивает ему крепко зажатым в руке фонарём. И старается не думать. Не думать о том, что под халат задувает ледяной сквозняк, заставляя покрываться гусиной кожей голые ноги. Не думать о подсыхающей отвратительной коркой крови, перепачкавшей все её совсем не женственные бёдра. И, самое главное, не думать о том, что она согласна простоять так всю оставшуюся жизнь, рядом со своим Риком, в его одежде, что укутывает и греет не хуже пухового одеяла, греет одним только своим запахом и принадлежностью этому самому родному человеку. *** Выйдя из портала в гараже, Рик сразу направляется к оставленной на столе бутылке. Морти кидается за ним и обнимает со спины, удерживая так сильно, как только может: — Деда Рик, не бросай меня, пожалуйста! Я, что хочешь, сделаю... Шепчет отчаянно, прямо в худую спину, спрятанную под голубой кофтой. И стискивает руки ещё крепче, хотя, кажется, куда уж сильнее. — Я пойму, я пойму, если ты уйдёшь. Только сотри мне тогда память, я не смогу так, не смогу без тебя... Рик вздыхает, тянется вбок, всё-таки цепляя бутылку со стола, не выпутываясь из цепких объятий. Пьёт, пьёт медленно и много. — Дура. Это всё, что слышит Морти в ответ. А потом чужая горячая рука накрывает её сцепленные в замок руки.