Кинцуги

      Кинцуги — это техника реставрации керамических изделий. Разбитую посуду склеивают снова, но трещины не маскируют. Наоборот, каждую из них подчёркивают, скрепляя осколки лаком с добавлением драгоценного металла — золота. Идея состоит в том, что разбитая посуда не должна отправляться на свалку. Её нужно восстановить, при этом подчеркнув, что история предмета не заслуживает забвения.       Это принятие изъянов и умение видеть красоту в несовершенстве.

***

      Ирм тем вечером заглянет в гости без предупреждения, когда Стори, младший брат Лео, и Бен, парень Стори, пойдут на премьеру фильма, который первый очень ждал. Ирму всегда казалось несправедливым, что каждый раз, когда парочка уходила, старший омега оставался в доме один. Но «молодым» нужна романтика и тому подобное, что уж поделать…       Все, что мог поделать бета, напрашиваться на это время к Леонарду в гости. Пусть он при этом и казался навязчивым, но на пару мгновений ему мерещилось, что Лео был благодарен за это… И ради этого миража, он напрашивался снова и снова. В этот раз он поступил еще бесцеремонней. Пришел без приглашения. С истинно английским нравом Леонарда, это могло не очень хорошо отразиться на репутации Ирма в глазах омеги.       Дернув ручку двери, он с удивлением обнаружил, что она не заперта. Осторожно войдя, по-началу Ирм неловко замер, не решаясь двинуться дальше, но услышав сложно определяемые звуки из гостиной, он все же двинулся следуя за ним.       На полу, у низкого кофейного столика, сидел сидел Лео. Он находился спиной ко входу и не мог видеть новообразовавшегося гостя, который застыл в дверном проеме, опасаясь издать какой-либо звук. А Ирм увяз в липкой, холодной и словно бы густой тиши как какая-то муха в паутине. Казалось, даже свет из открытых настежь окон не мог пробиться сквозь нее. Удушливо давило безмолвие всего вокруг даже на сердце, бьющееся словно та самая муха, что попала в сети и без особой надежды, выбившись уже из сил, рвалась прочь.       Лео сидел не двигаясь. Его хрупкие плечи в таком ракурсе казались особо болезненно тощими. Мешковатый большой свитер сполз с одного из костлявых плеч, открывая кусочек четко очерченной лопатки, хребта и засос на бледной тонкой коже. Последствия ночей проведенных вместе в ту течку омеги еще не сошли… Но Ирм впервые с того раза приходит к Леонарду, когда тот в доме один. Он слабо представлял, как должен теперь себя вести с этим омегой, после всего того, что случилось и после всего того, что он узнал.       С трудом стряхнув с себя оцепенение, он постучал в стену, чтобы привлечь внимание и неловко улыбнулся встрепенувшемуся омеге, что, чуть нервно дернувшись, обернулся. — Прости, дверь была не заперта. — Голос оказался неожиданно хриплым от волнения. Ирм прокашлялся и вошел все-таки в комнату. — Да… Утром я пожалуй был более растерян, чем обычно. — Леонард уже не сделал той ошибки, что Ирм и прежде чем говорить, прокашлялся, но его голос всё равно был вибрирующе тихими и густым, однородно сливаясь с вязкой тишиной. — Ну проходи. Раз уж пришел…       Его тонкие пальцы неловко, с долей нервозности, проходились по тарелке, лежащей на коленях обтянутых бордовой тканью домашних брюк. В первые пару секунд, признаться, Ирм смотрел именно на эти колени, вспоминая светлую кожу, бледные синяки на них и то, какой казалась нежной кожа в те мгновения. Но инородный предмет в руках Лео, все же не мог терпеть невнимания, привлекая своей несуразностью с окружающим интерьером.       Тарелка была старой, отчетливо видно, что восстановленной из осколков, а один край вовсе отсутствовал. Едва ли её можно было бы назвать хотя бы антикварной… Такая точно не могла затесаться в сервиз этого дома никаким образом. Но, тем не менее посудина, сейчас находилась в руках Леонарда. Пальцы последнего в последний раз пробежались по золотистому желобку трещины, прежде чем тишина вновь была нарушена. — Я отвлек тебя от чего-то? — Любопытство слегка скреблось о стенки сознания Ирма, но для того, чтобы спросить о цели присутствия здесь старой испорченной посуды и не оказаться хамом нужно постараться. — Разве что от прокрастинации. — Дёрнул уголком губ собеседник, намечая кривую усмешку. — Да? Вроде ты никогда не страдал ничем подобным, — Ирм опустился на пол рядом с омегой, приблизившись и почти коснувшись его, но все же оборвал себя, опуская руку, словно и намеревался опереться о стол. — Мысли… — Неопределённо ответил Лео. Его руки замерли, остановившись на краях тарелки. Взгляд брюнета был слегка потускневшим, мало что выражающим. Глаза лишь часто моргали, а ресницы, трепеща, частенько вздрагивали, прежде чем опуститься. — Порой ими неплохо делиться. — Постарался так же обтекаемо намекнуть бета. — Видишь ли… Мало кто в этой жизни остаётся таким, каким был изначально. —  Видно было, что начало далось Лео трудно, неловкие фразы словно цеплялись за язык, не желая вылетать с той же лёгкостью, что обычно, путались, искажались, теряли половину вложенного. — Иногда это совсем небольшая деформация, а иногда от начального образа остаются лишь очень мелкие кусочки. Каждую трещинку, каждую вмятину на этом образе оставляет наша жизнь трудностями, предательствами, пережитыми травмами. Иногда повреждение можно легко сокрыть, а иногда приходится задумываться, как вообще собрать остатки в хоть какую-то фигуру?       Лео немного помолчал, сильнее сжимая руки и тут же их расслабляя. Слишком часто он старался выглядеть невозмутимым. Слишком часто думал только о других. Теперь же, когда пришла очередь подумать о себе, ведь брат, воспитанием которого он занимался с подросткового возраста, сам уже вырос, Леонард чувствовал себя слишком непривычно. Казалось, чего-то не хватает. Смысла, стимула, для чего бы ему хотелось жить. — И, когда я обнаружил такой вид искусства, — бледные пальцы провели по золотистой трещенке — я подумал: «а ведь мы так похожи на эти керамические сосуды…» Бережно кем-то созданные, чистые и нетронутые. До тех пор, пока не придет время выйти в жизнь. А там… Там уже мало кому повезет прожить достойно, вытерпев лишь потертости от старости. Кто-то разбит, кто-то отколот, у кого-то пошли трещины.       Он снова замолчал. Ирм чуть обеспокоенно дожидался, окончания мысли омеги. — Но не сама же по себе собирается та же тарелка, да? Вот и люди тоже. Пусть это сложно порой заметить, но все равно в этот момент нужен именно кто-то, кто соберёт. — Лео нахмурился, прикусив губу. Некоторое время вновь повисло молчание, в котором, замерев, бета, неотрывно следил за пальцами омеги, что все также сжимали края керамической тарелки. Собравшись с силами и мыслями брюнет продолжил. — Долгое время тем, кто «собрал» меня был Стори. После той ситуации… Для меня действительно не существовало ничего, кроме него и моих мыслей. И я считал, что моя картина уже завершена. Но появился ты. — Острый взгляд глубоких синих глаз, поднятый омегой на Ирма не кольнул, он пригвоздил его к месту, так что тот на секунду забыл как дышать. — И оказалось, что есть еще, что сделать. Если снова вернуться к тарелке… Словно до я был просто собран, а только после покрыт скрепляющим лаком. Теперь я ощущаю, что на ранах только образовалась корочка, а до этого они болезненно ныли и отдавали болью при каждом движении.       Взгляд Лео вновь был опущен, и бета снова обрёл возможность двигаться. И первое, что он сделал, обнял омегу за плечи, прижимая хрупкое костлявое тело к себе. Лео зажмурился, утыкаясь носом в грудь Ирма и глубоко вдыхая, стараясь вернуть себе равновесие. Прокашлявшись, омега снова заговорил, хоть и несмотря на ту манипуляцию голос остался хриплым — А вчера… Я шёл с работы, немного другим путём чем обычно, и набрел на гору осколков. Белых и чёрных, среди них выделялись эти, синие — Он поставил все же тарелку на стол, чтобы запустить холодные руки в одежду беты, согревая их, чему тот нисколько не сопротивлялся — И не смог пройти мимо. Эта тарелка почему-то невыносимо напомнила меня… — Я перебрал гору осколков… — Лео посмотрел на свои руки, на которых Ирм увидел множество царапин и пополнившееся количество пластырей на тонких длинных пальцах. — Чтобы получилось, нужно найти все кусочки и поставить на место.       Омега поднял взгляд с ладоней на бету и что-то такое беззащитное проскользнуло в его взгляде, что сердце невольно защемило. Рука Ирма медленно и осторожно поднялась к бледной щеке замершего подле него словно напуганный зверек омеги, и с осторожностью коснулась тыльной стороной ладони, невесомо очерчивая линию скул от висков и останавливаясь на губах.       Слова были излишни. Остались лишь ощущения, не произносимые, сокровенные, которые живут лишь в этой вязкой тишине, что тягучим медом стекает по сжимающимся легким.       Лео прикрыл глаза, когда рука Ирма скользнула на его затылок и предугадал происходящее лишь по приблизившемуся дыханию. Робкое, невинное касание губ, словно они еще студенты, нет, школьники, только изучающие эту часть жизни, словно раньше никогда и никого так ни касались…       От этой неправды внезапно стало горько, что чутко уловил бета. Его губы переместились к виску, касаясь беспокойной венки. — Для меня ты, вместе со всеми твоими трещинками, вплоть до последней царапины, будешь самым дорогим из всех даже самых чистых и изящных сосудов.- Подняв прохладную руку омеги, он прижался губами к пальцам, ощущая шершавость пластырей и лед родной кожи.       Кинцуги. Умение принимать предмет таким, какой он есть. Умение уважать и любить, зная, что с ним произошло и не стараясь это спрятать.