Painkiller

Стекла в окнах нижнего этажа замка едва ли не вибрировали от количества высокочастотного гула, заполнившего главную залу до краев. Новобранцы толпились у закрытых дверей, шумно обсуждая свое первое — и, похоже, последнее — настоящее задание, некоторые из них сбились в неоднородные кучки, заговорщически перешептываясь между собой, кто-то стоял отдельно, не зная, куда девать руки, кто-то рыдал навзрыд, оплакивая раненого товарища или свои собственные новоприобретенные шрамы. Они провалили задание, и Найтмер, злой как черт, поднялся на второй этаж, сопровождаемый звуком ударов каблуков о кафель, эхом разнесшимся по всему помещению, и взглядами трусливых глаз, уставившихся в его удаляющуюся спину. Хоррор, Даст и Киллер, очевидно, призванные успокоить галдящих юношей и отправить их в свои комнаты, проебывали это самое призвание со всей возможной искренностью. Вместо того чтобы выстроить бойцов в несколько рядов и уже потом обрушивать на их головы свою гневную тираду, Хоррор пытался перекричать их всех сразу, не гнушаясь при этом использовать такие сложные матерные конструкции, что у Киллера возникло стойкое желание выписать их все на листочек, чтобы не забыть. Даст от него не отставал, с завидной резвостью прыгая вокруг и грозясь выпустить кишки любому, кто подвернется ему под руку. И без того перепуганные парни шарахались от него, наступая друг другу на ноги, те, кто все же имел счастье получить тяжелой бедренной костью по затылку, выли, Даст бесился еще больше, и глядя на весь этот цирк, Киллер решил, что принимать в нем участие у него нет никакого желания. Поэтому, бросив прощальный взгляд на развернувшееся побоище Мамаево, он поднимается вверх по лестнице туда, где недавно мелькала спина уходящего Найтмера. На втором этаже крики немного теряют в своей мощности, но если хорошенько прислушаться, то по-прежнему можно разобрать слова. Киллер ступает по пушистому светлому ковру, его разношенные синие кеды со спутанными шнурками забавно шуршат, подминая под себя длинные ворсинки. Коридор, по которому он идет, длинный и узкий со стройными рядами столов по бокам, на которых нашли место старый антикварный хлам и высохшие цветы. Мимо Киллера плывут портреты толстых важных мужчин, украшающие стены с обеих сторон. Киллер щерится в ответ на их высокомерные взгляды, а затем показывает средний палец. Он останавливается перед массивной дубовой дверью в конце коридора, засунув руки в карманы толстовки и склонив голову набок так, что светлые кончики волос касаются плеча и щекочут щеку. Взглядом упирается в дерево, отделяющее его от просторной комнаты в холодных тонах с вечно наглухо задернутыми тяжелыми шторами, стройными рядами из стеллажей, заполненных книгами, фарфоровыми статуэтками, толстыми тетрадями, исписанными мелким каллиграфическим почерком, и двухместной кроватью с балдахином. Киллер опускает веки, на время прервав их молчаливое противостояние с дверью, и снова рисует перед глазами эту комнату, выхватывая из беспорядочных обрывков воспоминаний новые и новые детали, вроде старой лампы в викторианском стиле, занявшей свое место на резном столе из темного дерева, или точно такого же пушистого большого ковра, или карты на пол стены с отмеченными на ней вселенными, в которых скапливается больше всего негатива. Киллер помнит все очень хорошо потому, что был по ту сторону дубовой двери много раз, гораздо больше, чем остальные подчиненные. И все равно каждый раз как первый. Каждая ночь, проведенная в этой комнате, — сущий ад, каждый следующий день — мучительная регенерация. Каждый раз он задерживается перед этой чертовой дверью, вслушиваясь в гробовую тишину за ней. И только природная наглость позволяет ему раз за разом унимать дрожь в коленях, превращая ее в сосущее под ложечкой сладостное предвкушение. Найтмер наверняка ждет его там, за дверью. Ждет свою регулярную порцию смертельного наркотика, не позволяющего сойти с ума от ужасной боли еще на одни сутки. Он получает жизненную энергию из негатива, да, но обилие отрицательных эмоций, как и всего остального в этом мире, уничтожает его естество изнутри. Киллер разгадал эту маленькую тайну их лидера уже давно. Более того, он сделал все возможное, чтобы стать ее частью. — Не забудьте принять ваше болеутоляющее, господин Король, сэр, — неосознанно бормочет Киллер себе под нос, раскачиваясь на носках. — Фу, какая мерзость… Он выныривает из своих мыслей, открывая глаза и немного удивленно моргая, а потом наконец толкает дверь, делая шаг навстречу густой темноте, затаившейся в углах комнаты, время в которой будто бы замирает с его приходом. Дверь позади него захлопывается с тихим щелчком, отрезая пространство комнаты от любого шума, доносящегося снаружи, и Киллер в очередной раз поражается абсолютному отсутствию звуков в этом месте. Он точно знает, что в этой комнате есть часы, тиканья которых он никогда не слышал, знает, что когда он пойдет, под его ногами не скрипнет ни одна половица, и даже лампа в викторианском стиле, отбрасывающая бледно-желтые отсветы на полированную поверхность стола, не будет слабо пощелкивать от электричества. Киллер слышит только свое участившееся дыхание, которое на фоне мертвой тишины давит, кажется, на само сознание. Он снова ощущает липкий страх, сковывающий движения, как это всегда бывает, когда рядом находится он. Найтмер стоит у распахнутого окна, невероятно разъяренный и восхитительно прекрасный в своей ярости. Он худ, высок и болезненно бледен, отчего иссиня-черные волосы, крупными прядями спадающие на его лицо и особенно на правую сторону, выделяются только сильнее, подчеркивая матовую, словно фарфоровую кожу. Закрытые шторы за его спиной бесшумно раздуваются порывами сильного ветра так, что иногда открывается вид на озаряющую пространство каким-то сюрреалистическим неоновым светом полную луну, покоящуюся точно над головой своего Короля. Киллер сглатывает, прекрасно понимая, что Найтмер чувствует его жалкие попытки унять страх за километр. Но стоит ему только скользнуть взглядом по хрупкому астеническому телу Найтмера, надежно скрытому за несколькими слоями в некоторых местах порванной и испачканной одежды, которую тот так и не снял после недавней битвы, по его длинным красивым ногам в высоких сапогах, по великолепной фигуре и тонкой шее, которую Киллер мог бы свернуть, особо не напрягаясь при этом, и, наконец, по худому лицу с явно выделяющимися скулами, губами, плотно сжатыми в тоненькую белую линию, и сверкающими бирюзой глазами, возможно, самыми завораживающими из всех, что Киллер когда-либо видел, как весь страх растворяется в томительном ожидании, смешанным со странным чувством восхищения и пронзительной любви. Лю-бовь, лю-бовь. Это слово такое вязкое и тягучее, сладкое, словно патока. Киллер улыбается, медленно приближаясь к Найтмеру, не отрывая от него восторженного взгляда. Найтмер хмуро буравит его взглядом, пока Киллер не спеша обвивает руки вокруг его талии, пробегает точеными пальцами по позвоночному столбу, считая каждый выпирающий позвонок, поглаживает поясницу, явно намереваясь в скором времени спуститься ниже, оглаживает впалый живот через плотную ткань, трогает руки, плечи, запускает пальцы в мягкие черные волосы и в конечном итоге вешается ему на шею, принимаясь хрипло шептать всякие пошлости. — Ну же, Найти, позволь мне сделать это, — елейным голоском тянет он, прижимаясь к холодному телу. Он знает, что Найтмер сейчас не просто хочет, он нуждается в нем, хоть и никогда не признается никому, может быть, даже самому себе. За много лет и еще больше ночей, проведенных вместе, они научились понимать друг друга без слов. — Расслабься, ведь я знаю, к чему ты на самом деле так отчаянно пристрастился. Киллер плохо помнит их первый раз. В воспоминаниях отпечаталось только то, что Найтмер был тогда точно такой же — уставший и ненавидящий все живое, и Киллер почувствовал, что должен что-то сделать. Не просто успокаивающе погладить по голове, нашептывая глупые обещания — Найтмер бы ему за это раскрошил несколько зубов, сломал коленные суставы и еще звезды знают, что сделал бы. Нет, Киллер должен был быть тем, кто опустошит сосуд, кто одним ловким движением сковырнет болезненный прыщик, долгое время красующийся на кончике носа, и выдавит всю ненависть, весь мерзкий желтоватый гной, скопившийся внутри. Он действительно собирался всего лишь позволить Найтмеру использовать себя в качестве подушки для битья, но когда тот в исступлении впечатал Киллера в стену так, что у него потемнело в глазах, а тонкие сухие губы оказались всего в паре сантиметров от его лица, Киллер не задумываясь провел по ним языком, намереваясь вывести Найтмера из себя окончательно. Каково же было его удивление, когда Найтмер, вопреки всем ожиданиям, принялся отвечать на своеобразный поцелуй. Сознание убийцы помутилось, а мысли спутались в один большой разнородный комок, и дальше все было как в тумане. Твердость его губ, острые поцелуи, поначалу осторожные, а после все более уверенные, жар, окутавший их обоих, прикосновения, от которых все тело будто прошибает током, соленые слезы, стекающие по щекам Киллера. Слезы Найтмера, не его. В тот вечер Киллер словно впервые увидел двух существ, борющихся за контроль над разумом Найтмера: покинутого всеми подростка, так и не сумевшего обрести право на место в этом мире, и зверя, настоящего монстра, о котором как-то упоминал Дрим. В тот вечер Киллер понял, что сделал все правильно. Теперь все иначе. Он отстраняется, не дождавшись ответной реакции, и стягивает перчатку с левой руки Найтмера, не забывая бросать на него многозначительные взгляды и гаденько улыбаться при этом. Найтмер, напряженный до предела, молча наблюдает за ним, и только пульсирующая жилка на виске выдает его раздражение. Но когда Киллер сначала целует его ладонь, а после проводит по ней влажным языком, пальцы Найтмера сжимаются на его лице, царапая острыми как бритва ногтями щеки и переносицу. — Грязная скотина, — чеканит он, оставляя на лице Киллера длинные бороздки, постепенно наливающиеся кровью. — Тупая потаскуха, ненавижу тебя. Резким движением Найтмер отталкивает от себя хохочущего Киллера, и тот падает спиной на широкую кровать позади себя, не переставая смеяться. В этот раз Найтмер сдался быстрее обычного, а значит, он не зол. Он просто в бешенстве. Следовательно, никаких долгих прелюдий и нежности Киллеру сегодня не светит, и сам Киллер совсем не против этого, если честно. Он облизывается, нетерпеливо елозя на простынях и шире раздвигая ноги. Найтмер в два шага преодолевает расстояние до кровати, нависнув над ним, и Киллер замечает проступающий желвак на его щеке. — Ненавижу тебя, — повторяет он, впиваясь в челюсть Киллера ногтями, заставляя повернуть голову вправо, прежде чем оставить на его шее кровоточащий укус. — Ненавижу. Киллер сам выворачивается из ставшей ненужной толстовки, стягивает свитер, позволяя Найтмеру царапать свой торс и оставлять на нем многочисленные гематомы. Одновременно с этим он притягивает Найтмера ближе, бездумно шарит рукой по его груди, приподнимаясь на локтях, стараясь прижаться к нему всем телом. Ему очень хочется, чтобы Найт снял свою дурацкую, совершенно точно ненужную сейчас одежду, и он смог потрогать его оголенную грудь, прикоснуться к старым шрамам, пройтись языком по всем неровностям его тела… Но Найтмер только сильнее подминает его под себя и стискивает бедра Киллера через грубую ткань джинсов, вырывая из его груди рваный выдох. Киллера невероятно бесит эта породистость Найтмера, проявляющаяся во всем. До ужаса гордый и весь из себя идеальный, он ходит, расправив плечи и высоко подняв голову, будто лишен всей той грязи и похоти, из которой состоят люди. Но даже самые выдрессированные, самые совершенные псы с родословной на десять страниц разрывают котов в клочья прямо на глазах у своих хозяев, поддавшись инстинктам. Зверь внутри всегда побеждает. Они оба прекрасно осведомлены об этом, отчего их маленькая бесчеловечная игра становится только интересней. К тому же, бросив взгляд на привлекательно обтягивающие бедра штаны, Киллер подмечает, что нависшему над ним все происходящее далеко не так безразлично, как он хочет показать. Оскалившись, Киллер тянется к чужому возбуждению, остервенело борясь с молнией, пока его руки не настигают цепкие пальцы Найтмера, в два счета выворачивающие запястья до хруста. Киллер гневно дергает головой, прожигая Найтмера полным злобы взглядом. Тот в ответ лишь фыркает. — Не сегодня, выблядок, — почти нежно сообщает он, обжигая щеку Киллера ледяным дыханием, прежде чем резко сорвать с него успевшие стать тесными джинсы вместе с нижним бельем, едва не разорвав жалобно затрещавшую ткань надвое. Киллер прячет глаза в сгибе локтя, другой рукой цепляясь за простыни, когда Найтмер входит в него всухую, посылая волну мурашек по всему телу. Внизу все адски жжет, ноги сводит судорогой. Киллер смотрит на Найтмера сквозь пальцы и не без удовольствия подмечает поджатые губы вкупе с тенью сомнения, пробежавшей по неестественно белому лицу с неровными пятнами румянца, проступившими на скулах. В отличие от Киллера, с болевыми ощущениями у того все в порядке. Словно прочитав его мысли, Найтмер грубо толкается внутрь, едва ли получая от этого любое другое удовольствие, кроме ментального. Киллер терпеливо ждет, и через пару фрикций, смягченных выделяющимся предэякулятом, Найтмер все же попадает по предстательной железе, выбивая из партнера первый настоящий стон. На мгновенье их подернутые пеленой вожделения взгляды встречаются, и Киллер сипло шепчет, прикрыв рот ладонью: — Люби меня. Слова возымеют эффект разорвавшейся гранаты. Найтмер вдруг срывается на бешеный темп, закинув ноги Киллера себе на плечи и безумно вдалбливая последнего в кровать. Он, кажется, что-то говорит, скорее всего, нецензурное, но Киллер уже не слышит его, полностью утонув в приятной неге и захлебываясь собственными стонами. Перед глазами все плывет, когда он неосознанно подается вперед, заставляя Найтмера входить глубже, резче, быстрее. Пальцы черноволосого по-прежнему скребут его кожу, насаживая сильнее, заставляя выгибаться до хруста в позвоночнике. Киллер все же вынуждает себя открыть глаза, часто моргая, чтобы в них не попал пот, стекающий со лба крупными каплями, и посмотреть на Найтмера, чертовски сексуального и разгоряченного сейчас. Его волосы слиплись и растрепались, а в глазах сверкало самое настоящее животное желание. Вот он, момент, когда ломаются все замки и срываются предохранители. Момент, когда Найтмер перестает играть в хре́нового эстета и обнажает перед Киллером свою истинную чудовищную сущность. Наблюдать за тем, как разгорается в бирюзовых глазах жгучая ненависть, чувствовать его бесконечную жестокость на себе — это все привилегии одного лишь Киллера, то, что скрыто от других глаз двадцать четыре часа в сутки и семь дней в неделю. Никто больше не знает этого Найтмера, ломающего запястья и оставляющего темные синяки на бедрах в порыве бессильной злобы. Это их личная смертельная битва, освобождающая от старых обшарпанных масок и сближающая на каком-то другом, духовном уровне. Битва, из которой Киллер всегда выходит победителем. Ведь наполненный негативом, лишенный эмоционально баланса Найтмер так легко ведется на провокацию… С тихим рыком Найтмер притягивает его к себе, не переставая двигаться, вновь кусая за шею. Киллер запрокидывает голову ему на плечо, плавясь в чужих руках, все еще невообразимо холодных, хотя тело самого Киллера сейчас горячее, чем солнечный ожог. Не до конца понимая, что делает, он слепо утыкается носом куда-то в ухо Найтмеру, пытаясь дотянуться до губ, за что тут же огребает — Найтмер, кажется, сломал ему обе ключицы, прежде чем его рука в перчатке, которую он так и не удосужился снять, сдавливает горло, лишая Киллера обжигающего его легкие кислорода. Рефлекторно он отворачивает голову в сторону, слабо сопротивляясь, в то время как по подбородку уже течет слюна. В окне напротив него идеально круглая луна, единственный немой свидетель, постепенно теряет четкие очертания. Нехотя Найтмер убирает руку с его шеи, но судорожный глубокий вдох перерастает в сдавленное мычание, стоит Киллеру почувствовать прикосновение к своему ноющему члену. Найтмеру хватает всего пары смазанных движений, прежде чем все тело Киллера сводит судорогой оргазма, а через несколько секунд с глухим стоном кончает и Найтмер, и Киллер заходится в крике наслаждения, чувствуя, как внутри него разливается расплавленная сталь. Они вместе валятся на кровать, ни капли не заботясь о том, что испачкают простыни. Найтмер жмурится, пытаясь отдышаться, и постепенно возвращается в свое обычное состояние надменного-горячего-зануды-с-непроницаемой-маской-вместо-лица. Жилка на его виске исчезла. Киллер расплывается в широкой улыбке. Он довольно неплохо выполняет свою работу, не так ли? Поэтому, несмотря на дикую усталость, он аккуратно обхватывает пальцами лицо Найтмера, вынуждая повернуться к нему. — Чего тебе? — Найтмер привычно хмурится, но руки Киллера, удерживающие его голову в нужном положении, не встречают никакого сопротивления. — Поцелуй, — требует он, несильно надавливая ладонями на чужие щеки. Найтмер закатывает глаза, но в итоге придвигается ближе, позволяя Киллеру переплести свой язык с его, кусая мягкие податливые губы. — Люблю тебя, — выдыхает Киллер ему в рот с таким подобострастным трепетом, что Найтмеру становится не по себе. Он разрывает поцелуй, отворачивается, шипя что-то про то, какой Киллер беспросветный идиот, и что ему следовало бы следить за языком, если он не хочет его лишиться. В ответ на это Киллер самым наглым образом закидывает на него ногу. Киллер знает: Найт не будет злиться. Не спихнет с себя его ногу, не вытолкнет из кровати. Он проснется в пустой постели, и всю следующую неделю Найтмер будет старательно его избегать, а задания, порученные Киллеру, будут исключительно легкими. Он не считает, что быть ведомым менее престижно, чем быть ведущим. Он следует за Найтмером, беспрекословно подчиняясь ему, и обретая тем самым незримую для других власть над остальными людьми, над ситуацией, над самим ведущим. Это та самая власть, благодаря которой он сейчас по-собственнически обнимает Найтмера со спины и устраивает подбородок на его макушке. Киллер знает границы дозволенного. Найтмер знает, что он давно пересек их. Они засыпают в обнимку в растрепанной постели, освещаемые бледным светом идеально ровной луны, а когда ее сменяет солнце, Киллер просыпается один. На месте Найтмера лежит его одежда, заботливо сложенная в стопку, а на столе из темного дерева дымится чашка свежезаваренного кофе.