***
Фил начал замечать неладное, когда его вторая половинка взяла за привычку спать по пятнадцать часов в сутки. Он сам купил Рэну снотворное, чтобы тот мог спать, но страшно было предположить, насколько тот в свою очередь отклонялся от рекомендуемой дозировки. Порой Филберт пытался оградить любимого от подобной крайности, но тогда Рэн ударялся в другую и ходил, как утопленник: с выбеленным до цвета бумаги лицом, взберошенными спутанными волосами и широко распахнутым глазом. На контрасте с белизной кожи особо нездорово проступали тонкие рыжеватые губы. И пусть Форс находил привлекательным подобный вид, он не на шутку боялся за парня. В конце концов пришлось махнуть рукой и позволить японцу баловаться со снотворным. Все же это немного, но лучше. Филберт хотел, чтобы его близкий человек был счастлив, так что пытался раскрасить совместные минуты теплыми цветами заботы и любви. Чтобы его Рэнни хотел просыпаться хотя бы ненадолго. Как ему казалось, это немного помогало. Рядом с ним мальчик становился более расслабленным и чаще улыбался, немного кривовато, но невероятно приятно. — Я люблю тебя. — Если говорить это чаще, то и Вильфор чаще будет заливаться краской, невольно робея и тщетно пытаясь не заплакать. Именно этого Фил и хотел. Чтобы с ним одним японец был счастлив. Именно с ним. Фил старался ограничить общение Рэна с другими людьми, отчасти потому, что они могут быть потенциальной угрозой для столь хрупкого создания. Больно было видеть, как паренек еще сильнее отдаляется от всего окружающего мира и закольцовывается в себе, но такова цена его безопасности. Фил хотел бы заменить Рэну мир. Создать один для них двоих, полный спокойствия и уюта, такой, где Рэн не будет засыпать в слезах, неловко подгибая к себе острые коленки, где он не будет превращать свои хрупкие запястья в мешанину из мяса и костей. Никто не посмеет его обижать, а значит рано или поздно Вильфору станет лучше. И все шло по плану. Фил заметил, что Рэн уже почти не плачет, и его блуждающий взгляд больше не выражает того беспробудного отчаяния. Он улыбается. Улыбается и даже смеется ему, обнажая неровные зубы, прикрывая уцелевший глаз бархатными ресницами. Его плечи слегка подрагивают.***
Твой мир уже давно побился на мелкие осколки, и их разбросало по комнате калейдоскопом, что-то за шкаф, что-то за кровать. Глотаешь горькие таблетки, что-то там успокоительное, что-то там для настроения, что-то там для сна — и падаешь. Злополучные шкаф и кровать, напротив, спокойно стоят, осколки покоятся на полу, а ты тонешь в вязкой темноте и боли. Кроме боли у тебя ничего и нет. Люди напиваются, чтобы почувствовать себя лучше, а тебе еще хуже, чем было. Плачешь, выдираешь комьями волосы и чудом не хватаешься за нож. Фил же увидит. Ты перед ним периодически предстаешь голый, и не найдется укромного лоскута кожи, который можно было бы изувечить. Приходится только если биться о стену. Все будто в дымке, в своеобразном тумане. Ты видишь не события, реальные и цветные, а пропущенные через дурацкий фильтр картинки. Вся жизнь — это примитивное слайд шоу. Фил — тоже картинка. Просто приятно покрашенная, при виде которой не тянет блевать и даже немного спокойно. — Я люблю тебя. — Я тебя тоже. Как давно ты начал отвечать на автомате? Как голос, прежде переполненный нежной привязанностью, стал таким равнодушным? Наверное это потому, что ты правда не чувствуешь. Не чувствуешь, что это по-настоящему. Даже не понимаешь, что ты такое — не просто ли безжизненная груда костей? Что толку от того, что ты волочишь скелет по картинкам? Пожалуй, что никакого. Фил спрашивает, лучше ли тебе. Ты отвечаешь, что лучше, потому что не хочешь его расстроить, наверное. А может еще почему-то. — У тебя красивая улыбка, Рэнни. В ответ улыбаешься еще шире. Рядом с Филом ты в безопасности.***
— Я бы хотел посмотреть на океан. — Рэн моргает, всматриваясь в бежевые обои с непонятным и откровенно нелепым узором, — Волны будут накрывать берег под шум прибоя, и я буду умиротворен. — Мы могли бы накопить на поездку. — Фил улыбается. Ему приятно слышать, что у Вильфора, уже несколько дней говорящего односложно и безэмоционально, все-таки остались мечты. — Полетим на самолете куда-нибудь подальше отсюда, может быть даже не вернемся. — Да. Рэн выдохнул это короткое слово и застыл, мысленно рисуя по обоям новые линии. — Рэнни, тебе же становится лучше? Парень наклоняет голову, задумывается. Медленно кивает. Фил не хотел, чтобы кто-то еще вмешивался в их жизнь, но все-таки решил, что помощь психолога не будет лишней. Эта мысль пронзила его, когда он смотрел, как подрагивает нижняя губа Рэна, а он неподвижно сидит и смотрит вперед. Как живая статуя. Даже такая же белая.***
— Как думаете, что будет с Вашими близкими, если Вы умрете? — Лучше скажите, что будет со мной. — Не могу сказать. Но… скорее всего ничего не будет. Вы просто прекратите жить. Пустота, соответствующая мыслям и чувствам, но уже не внутри, а вокруг. Ты бы желал этого? Раньше — нет. Чувства Фила очень важны для тебя, но ты этого не чувствуешь. Не понимаешь, как можно сопереживать картинке. Как же ты это делал раньше? Океан разливается в твоих ушах. И ты тонешь. В темноте и боли. Жаль, что когда ты умрешь, ты не будешь вечно сидеть на берегу и слушать звук прибоя. Это немного лучше абсолютной пустоты. Хотя все приедается. Как же шумит в ушах.***
— Рэнни, это слишком. Уже четыре часа дня, неужели ты спишь? Филберт подходит к мирно лежащему на кровати пареньку. Рядом с ним стоит баночка со снотворным. Форс тормошит возлюбленного за плечо, но тот никак не реагирует. Банка почти полностью пуста.***
Ты открываешь глаза.