Turn Off the Mic

Дверь квартиры закрывается с громким хлопком, и с этого все начинается. Первым делом он снимает ботинки. Они новые, и он всё ещё разнашивает их. Если бы он знал, что окажется замешан в побоище, когда выйдет из UA, то надел бы старую, менее презентабельную (но куда более удобную) пару, но вместо этого ему пришлось страдать с последствиями непредвиденных рисков геройских будней. Он шипит, когда его стоптанные в кровь ноги царапает обувь, пока он мучительно долго снимает её. Наконец-то свободны после 18-часового дня, полного преподавания, выставления оценок, драк и полицейских протоколов, его стопы теперь пульсируют так, что он может чувствовать боль во всех местах, которые сдавливали ботинки. Он бы хотел снять и носки, но то, как они прилипают к более тёмным (и болезненным) местам, говорит ему, что сейчас они служат повязкой его модной травме. Пока он может передвигаться, он решает игнорировать мольбы ног и направляется в спальню. Ему не с кем здороваться в пустой квартире в 1:30 ночи, так что он идёт в тишине. Затем он берётся за вспомогательное оборудование. Пускай его сегодняшние ботинки новые, его система направления стара, и большая часть обивки, которая была рассчитана на то, чтобы защитить плечи и ключицы от веса акустического динамика, стёрта и изношена настолько, что всё устройство скоро нужно будет или чинить, или вовсе заменить. Он снимает систему, морщась, когда открытые углы царапают кожу, и держит массивный блок в руках, вздыхая. Проблема в том, что он не знает, когда у него будет время, чтобы исправить это. На следующей неделе промежуточные экзамены, радиостанция проводит большое благотворительное мероприятие неделей позже, и ещё через неделю будет крайний срок для продления его геройской лицензии. И это только крупные события в его календаре. Также у него есть небольшое количество маленьких, но обязательных: встречи с учениками, с геройским агентством, с работниками радиостанции, с работниками департамента. И на фоне всего этого, он ещё и очень, очень хочет устроить идеальный романтический вечер со своим мужем, Шотой. Ему было сложно не заметить, как Шота даже не может держать голову ровно, и малейшего дуновения ветра достаточно, чтобы он склонил её – это разбивает Хизаши сердце каждый раз. Если он сможет убедить Шоту взять перерыв на один вечер, он знает, что сможет расслабить его вечно напряжённые мускулы и помочь. Он смотрит вниз, на вес, который держит в руках. Пока никто не видит, насколько обивка изношена, он думает, что может справиться с тем, как острые углы динамика врезаются в ключицы всё глубже, ещё бы пару недель. Он открывает шкаф и устраивает изношенную систему на верхнюю полку. Затем он снимает наушники и стягивает перчатки, и, хоть у обеих этих вещей есть специально отведённые для них места, сейчас он просто кладёт их рядом с устройством. Теперь его основной наряд. Это часть, которой он ужасался и которую хотел в то же время с момента, когда только вышел утром в густой, тёплый и почти душный воздух, который так и не рассеялся за день. Его кожаные куртка и штаны всегда являются изощрённой формой пытки летом, но влажные дни особенно ужасны. В дни, как этот, он почти всерьёз задумывается над тем, чтобы изменить свою эстетику (почти). Снятие одежды требует и времени, и упорства, учитывая, что летний пот заставляет кожу материала прилипать так, будто она является его собственной. Сантиметр за сантиметром, и он становится свободен от её захвата, но это не избавляет его от необходимости выгибать руки и ноги под болезненными углами в процессе. Его извивания открывают несколько ран, полученных в уличной драке, которые только начали заживать, и свежая кровь делает и без того сложную задачу более мучительной, но, после кажущейся вечности, он снимает горячую кожу. После того как он вешает куртку к её менее потрёпанным товарищам, он отправляет скомканные штаны в корзину для одежды, которой нужна ручная стирка. Он идёт в ванную комнату, чтобы снять остаток одежды — майку и бельё, носки и очки. Всё это снимается легко — кроме носков. Их снятие это кровавый, болезненный процесс, который даже заглушает боль остальных свежих порезов и синяков, однако никакого вознаграждения потом он не получает. Его ноги всё так же болят, и он всё ещё не может должным образом обработать их, не пока он не справится с финальным и большим заданием этой ночи: его волосы. Его волосы это и впрямь отдельный процесс. Они требуют расчёсывание, и намокание, и шампунь, и кондиционер, и сушку, и фен. В общей сложности, приведение его волос в гравитационно-правильное положение занимает у него добрый час. В душе он пару раз чувствует себя так, будто сейчас уснёт, но ощущение того, что он проваливается в сон, приводит его в чувство. С волосами, опущенными вниз, и чистым телом, он идёт к раковине, чтобы умыться и снять всю подводку, что осталась на его веках. Ему всё ещё нужна медицинская обработка, но больше всего он хочет просто пойти в кровать. Вздыхая, он тянется к очкам в роговой оправе, покоящимся на раковине, и снова смотрит в зеркало, когда надевает их. Отражение в зеркале заставляет его замереть. Он пялится. В тишине ночи Сущий Мик был возвращён в шкаф, оставляя нагого Хизаши Ямаду. Несмотря на то, что он снял стереосистему с шеи и убрал пот с тела, ему даже тяжелее так, как Хизаши. Он и выглядит тяжелее, с поникшими плечами и морщинами на торсе, которые проявляются, когда он заматывается в полотенце. Прописанные ему очки выделяют мешки под глазами, которые он обычно прячет за тональным кремом и оранжевой подводкой. Он пытается улыбнуться, пытается посветлеть и выглядеть легче, но улыбка спадает, будучи слишком тяжёлой, чтобы её можно было держать. Зеркало отражает все трещины в его образе, его игре. Сущий Мик всегда был способен справиться со всем и сразу со своей громкой и яркой персоной, но Хизаши? Хизаши едва справляется со своей жизнью. Хизаши отрывает взгляд от зеркала и отступает обратно в спальню, его ноги плачут при каждом его шаге. Первая помощь может подождать. Он просто хочет спать. Уже 3 на часах, и через пару часов ему придётся вновь вставать, вновь надевать весь метал и кожу, но ему плевать. Он хочет просто забраться в постель и закрыть глаза на то время, что мир отведёт ему. Если он просто поспит, ничего не случится. Всё будет хорошо. С ним всё будет хорошо. Хорошо. Он открывает тумбочку, полную домашних вещей, и морщит нос, когда в него ударяет стойкий неприятный запашок. Лежащие тут вещи давно не использовали по назначению. Ни у него, ни у Шоты не было времени надевать их. Им едва хватает времени, чтобы видеть друг друга вне работы. Запихивая эти мысли подальше, пока они не утащат его во что-то, на что ему сейчас не хватит энергии, он копается в шкафчике, пока не находит старые зелёные шорты, сложенные в углу. Он достаёт их, и затем чувствует, как его пальцы касаются чего-то ещё, похожего на маленькую коробочку, спрятанную под вещами. Заинтересованный, он берёт коробочку вместе с шортами, но, как только видит её, его мысли сразу мрачнеют. Когда Хизаши ещё только начинал карьеру героя, он делал немало глупых вещей, пытаясь сделать образ Сущего Мика «круче», и одна из этих вещей, а, точнее, одна плохая привычка, застряла с ним и дальше. Привычкой было курение. Шота ненавидел, когда он курил. Всегда говорил, что терпеть не может запах. Хизаши тоже ненавидел себя, когда курил. Даже когда он только начинал, он знал, что курение плохо скажется не только на его здоровье, но и на карьере. Из всех возможных про-героев, было иронично то, что именно голосовой герой пыхал раковыми палочками. По мнению Шоты и его собственному, он бросил. Бросил долгое время назад. И всё же, на протяжении лет, во время самых слабых своих моментов, больше всего ему хотелось, чтобы дым обжёг лёгкие. Эта коробочка ощущается довольно изнурительным весом в его руке. Это напоминание о моменте, когда он был настолько слаб, что поддался своим порокам. После семи лет без единой затяжки, он купил упаковку недалеко от больницы, в которой Шота лежал после нападения Лиги на UA. Хизаши выкурил больше половины пачки, прежде чем Шоту выпустили. Сигареты были оправданием, чтобы выйти из палаты, чтобы получить немного свежего воздуха, но, после каждой выкуренной сигареты, его накрывало невыносимой виной из-за того, каким слабым он был, когда его муж больше всего нуждался в нём, так что он сдирал запах со своей кожи, прежде чем снова шёл к Шоте. Это было ужасным временем для всех. Хизаши не любил говорить об этом, всё ещё не любит. Он смотрит на красные цифры, горящие с столика у кровати. 3:12. Шоты не будет дома ещё минимум час. Хизаши не думает, что сможет уснуть, и он чувствует себя плохо. Нет, не плохо. Он чувствует слабость. Он снова смотрит на сигареты. К чёрту, думает он, и ему хватает приличия надеть шорты, прежде чем он направился к балкону квартиры, опираясь руками на холодное ограждение, он зажигает одну из раковых палочек. Курение даёт ему мгновенное — хоть и временное — облегчение. Сущий Мик этого времени никогда бы так не сделал, безжалостно и ядовито напоминает ему мозг. У Сущего Мика есть образ, который нужно поддерживать, и курение в него не входит. Это Хизаши тот, кто слаб. Это Хизаши тот, кто ставит под угрозу жизнь их обоих с этим токсичным покаянием (я хз честно, мне пришлось гуглить чё такое индульгенция). Но это не слишком честно, говорит какая-то более мягкая часть его сознания. Сущему Мику больше не нужно курить, ведь он слишком занят, настолько, что ему едва хватает времени раздумывать. Ему не нужно волноваться о недостатке нормальной еды в холодильнике или о счетах, лежащих на кухонном столе. Ему не нужно отчаянно сдерживать тысячи «Я люблю тебя» в те десять минут, что он может провести с его трагически героическим мужем, пока какие-то обстоятельства не разделят их вновь. Мику не нужно ничего делать, кроме как улыбаться и развлекать, и он отлично справляется с этим, так что он едва ли вообще волнуется. Хизаши же, с другой стороны, волнуется постоянно. Он волнуется о всех тех вещах и больше. Он волнуется о том, что подводит людей, когда отменяет встречи. Волнуется, что может отправить учеников неподготовленными в этот неопределённый и опасный мир. Волнуется о своём муже, который, кажется, принимает на себя вес этого мира сильнее других. Сущий Мик это возможность сбежать, и он оставляет проблемы реальности на Хизаши. Это нечестно, но что могут стороны его личности сделать? Это их ответственность — не допускать оплошностей, пока они на свету, и прожектора всегда на Сущем Мике. Он стучит пальцем по сигарете, чтобы стряхнуть пепел, и смотрит, как огоньки взлетают и умирают в влажном летнем воздухе. Прожекторов нет сейчас. Никто не видит его. Он делает долгую затяжку и позволяет дыму наполнить его, поглотить его. — Кто Хизаши Ямада вообще такой теперь? — горько выдыхает он. Он смотрит, как слова растворяются в воздухе вместе с дымом, который может видеть только он. Тишина становится ответом. Может, из-за усталости, может, из-за чего другого, но он необычайно тих этой ночью. Он почти чувствует, как исчезает в этом мягком, тихом гуле города в три часа. Его тело затихает. Его мозг затихает. Это словно притупляет все его чувства и эмоции, но он несколько удивлён, когда понимает, что вовсе не возражает. Было бы хорошо, думает он, раствориться вместе с дымом на день… Неожиданная ладонь на его руке затягивает его обратно в реальность так быстро, что он не успевает прийти в себя. Его голова резко поворачивается направо, сталкиваясь лицом к лицу с его мужем. Когда Шота пришёл домой? Когда Шота пришёл сюда? У Шоты тоже есть вопросы. Хизаши видит, как они рождаются в его голове, когда он хмурится, но никто из них не говорит. Они просто смотрят. Тишина становится тяжёлым безмолвием. — Значит, эм… ты рано пришёл. — Хизаши говорит с улыбкой, бездумно растягивающейся на его лице. Тишина была нормальной. Безмолвие — невыносимо. Хизаши сделает и скажет что угодно, лишь бы убрать его, но Шота не отвечает. Вместо этого его взгляд медленно переходит от лица Хизаши к сигарете, всё ещё горящей в его руке. Неожиданно Хизаши отчётливо осознаёт все уродливые части себя, которые успешно прятал неделями, месяцами, даже годами. Он чувствует все свежие порезы, которые не скрыл, каждый старый синяк, только начавший проходить. Мешки под глазами, которые он видел в зеркале, вдруг обретают вес, а сигарета в руках становится раскалённым железом. Одетый в одни лишь пижамные шорты, он полностью, ужасающе открыт. — Ты… куришь, — наконец говорит Шота, и Хизаши не может понять, утверждение это или же вопрос. Его взгляд снова возвращается к лицу Хизаши, и он выглядит… удивлённым. — Почему ты куришь, — спрашивает он низким голосом. Хизаши не знает, что сказать. Ни одна ложь не будет убедительной, а правду нельзя озвучить вслух. Его горло сжимается, а рот бесполезно открывается. — Хизаши, что происходит, — Шота давит, и его голос более требующий, чем был до этого. Хизаши понимает, что Шота давит не из-за того, что зол, а из-за того, что обеспокоен, и Хизаши ненавидит это. Хизаши ненавидит себя. У Шоты и так достаточно вещей, за которые ему приходится волноваться, и он не должен волноваться ещё и о Хизаши. — Ты не должен был увидеть это, — выпаливает Хизаши. Плечи Шоты дёргаются так, будто ответ физически толкнул его. — Я не должен был… — глаза Шоты обыскивают его, и Хизаши молится, что растянутая улыбка скрывает что-нибудь, хоть что-нибудь. — Не должен был увидеть что? Курящего тебя? Хизаши смеётся, чтобы скрыть то, как меняется его лицо. — Да! Курение! Ты действительно не должен был увидеть, эм… — он быстро тушит сигарету об ограждение и начинает высвобождаться из хватки Шоты. — Давай, эм… давай просто вернёмся внутрь, и… Хватка Шоты лишь усиливается, когда он внезапно тянет руку Хизаши ближе и рассматривает её в свете отдалённых уличных фонарей. — Хизаши, у тебя кровотечение. — Правда? — Хизаши отслеживает взгляд Шоты и видит несколько когтистых царапин, повредивших кожу над запястьями, доставшихся ему в награду от злодея, когда он добрался до Мика и схватил его. — Я хочу сказать, да, и правда! Я… Ну, я как раз собирался заняться этим, просто ещё не добрался, но-! — Давай, — командует Шота, затаскивая Хизаши через открытую балконную дверь. — Мы займёмся этим. Сейчас. — Шота, всё в порядке. — протестует Хизаши. — Я в порядке! Я просто… — Это не в порядке. — Шота закрывает стеклянную дверь за собой с, может, несколько излишней силой. — Необработанные раны становятся только хуже со временем. — Говорит человек, которого мне неоднократно приходилось чуть ли не подкупать, чтобы отправить его в больницу, когда у него очевидно были сломаны несколько частей тела. — бурчит Хизаши. — Как раз потому, что я этот человек. я и говорю это. — он указывает на кровать. — Садись. — Но-… — Садись. Концы волос Шоты начинают подниматься в воздух, как они всегда это делают, когда он устал и не в настроении, и вместо того, чтобы начинать ссору, Хизаши напряжённо опускается на край кровати. Шота кивает и его волосы успокаиваются. — Я схожу за аптечкой. — Шота, ты правда не должен. Ты только пришёл с патруля, ты даже не переоделся! Я справлюсь сам, расслабься, я-… Шота кладёт руку на плечо Хизаши, чтобы тот успокоился. — Всё в порядке. Сиди здесь. — Но-! Шота разворачивается, уходя в ванную и не оставляя Хизаши даже шанса продолжить спорить. Когда Шота исчезает из виду, Хизаши опускает голову. Он точно проебался. Ему нужно было просто пойти спать. Теперь из-за него не спит ещё и Шота, а Шоте сон нужен куда больше, чем ему. Шота неделями не появлялся дома раньше 4:30. Иногда Шота и вовсе не приходил домой, просто отправлял Хизаши сообщение о том, что увидит его в школе. То, что Шота рано вернулся («рано» теперь такая абстрактная концепция в их жизнях), значит, что это или была тихая ночь, или он настолько устал, что не может доверить себе продолжение патруля. Зная Шоту, последнее из двух более возможно, но теперь он не может отдохнуть и поспать, и это всё вина Хизаши. Что ещё хуже, так это то, что теперь… теперь Шота знает. Он знает, насколько Хизаши плох под всеми слоями, что он накладывает на себя, становясь Миком. Он знает, насколько слабым Хизаши стал. Хизаши слышит приближающиеся шаги, чувствует, как кровать рядом с ним прогибается под аптечкой, но он не поднимает взгляд. Что-то проходит через завесу его волос, за которыми он прячет лицо, и он чувствует огрубевшие пальцы, гладящие его щёку. Вот тогда он поднимает голову, чтобы улыбнуться Шоте, но последний лишь сильнее хмурится в ответ. Сердце Хизаши замирает. Нет, нет, нет, кричит его сердце. Это не то, как это должно быть. Я должен быть твоим счастьем. Не выгляди таким несчастным из-за меня. Его улыбка растягивается шире. — Прекрати, — говорит Шота. — А? Прекратить что? Шота щурится. — Тебе не нужно вымучивать улыбку. Я не один из твоих фанатов. Я твой чёртов муж. Я знаю, когда улыбка ненастоящая, так что прекрати. Это чувствуется ударом в грудь. Улыбка Хизаши трескается по кусочкам. — Я, я не… — Хизаши закрывает рот руками. Он и правда делает это. Он пытается убедить Шоту, что всё хорошо, одной из улыбок Сущего Мика. — Шота, я- мне жаль, я-… Рука Шоты переходит с поглаживания щеки на его плечо, мягко сжимая его. — Хизаши, всё нормально. Хизаши выдавливает смех, смотря в никуда. — Нет, вовсе нет. Это не нормально. Ты заслуживаешь лучшего, чем приходить домой к… этому. — Хизаши, о чём ты, чёрт возьми, говоришь? — Просто посмотри на меня, Шота! — Хизаши резко переводит взгляд на Шоту, указывая на себя. — Я же полнейшая развалина! Я весь в порезах и синяках, я- ты застал меня за курением, и мы оба знаем, что ты ненавидишь, когда я курю, и ты- ты не заслуживаешь этого! Ты и так волнуешься из-за сохранения учеников и их безопасности, и из-за драк с злодеями, и, и, и из-за всего, и меньшее, что я могу сделать, это держаться, чтобы тебе не пришлось волноваться ещё и из-за меня! Но нет! Я не могу сделать даже такую малость ради тебя! — он чувствует влагу на щеках, но слова не останавливаются, лишь ускоряясь. — Я… Я развалина! Разочарование! Подделка, обманщик! И, и я… мне жаль. Мне так жаль, что тебе приходится видеть это. Прости, я-! Хизаши пытается встать, пытается убежать отсюда, убежать от себя, но Шота держит его за плечи, держит его на месте. — Шота, — вскрикивает он, и слово звучит сломленной мольбой о свободе. — Хизаши, хватит. Как… как долго ты считал так? — Я не… Это не имеет значения! Просто… просто отпусти меня! Хизаши рвётся вперёд, но Шота толкает его назад с равной силой и удерживает на месте. — Это имеет значение. Конечно же, это имеет значение. Как ты… как ты можешь говорить, что это не важно? — Потому что я- я не говорю! — отчаянный и разбитый крик вырывается из его горла. — Я просто Хизаши! — Что? И что с этого? Что плохого в том, чтобы быть Хизаши? — И то, что я- я даже блядского понятия больше не имею, что такое «Хизаши»! Всё, что я знаю, это что Хизаши истощён, и постоянно волнуется, и я… я не хочу быть этим человеком! Я хочу быть Сущим Миком! Я хочу помогать людям! Я хочу делать их счастливыми! Я хочу делать тебя счастливым, и чтобы ты мог на меня положиться, но я не могу делать это, будучи Хизаши, потому что он- я- я всего лишь обУЗА! Истерика Хизаши включает его причуду, но мгновенный проблеск красного в глазах Шоты не позволяет ему причинить какой-либо вред. Пару длинных и напряжённых секунд они смотрят друг на друга, их тяжёлое дыхание заполняет пространство между ними. В конце концов, Хизаши сдаётся первым, опуская голову, всхлипывая, и он не уверен, что может различить, где заканчивается сдавливающее чувство в его горле из-за причуды Шоты, и где начинается давление из-за подступающих слёз. Он не думал, что сможет почувствовать себя хуже, чем когда он решил выйти на балкон, чтобы покурить. Он ошибался. Он чувствует себя в сотни, тысячи раз хуже сейчас. Его чёртов язык без костей не смог сдержать его эмоции, и теперь вся его неуверенность в себе, вся уязвимость переполняет его и воздух между ними. Шота проявляет милосердие и позволяет ему всхлипывать в относительном покое. Через некоторое время его руки на плечах Хизаши расслабляются, скорее всего, в тот момент, когда он понял, что Хизаши совершенно не в том состоянии, чтобы пытаться двигаться куда-либо. — Хизаши, ты знаешь, почему я схватил тебя там, на балконе? Вопрос Шоты звучит лишь после того, как всхлипы Хизаши несколько успокаиваются и становятся больше похожи на икание. Хизаши кажется, что он знает, к чему ведёт этот вопрос, и скребущее чувство вины усиливается. Он сжимает ткань шорт. — Потому что я курил, верно? Я клянусь, это- это было случайностью сегодня! Я не курил долгое время, клянусь! Сегодня я просто-… — Нет, — перебивает его Шота. — Не из-за этого. Я даже не заметил сначала, что ты куришь. Я… — он делает паузу. — Я схватил тебя, потому что ты чертовски напугал меня. — Я, — это достаточно неожиданная причина, чтобы Хизаши снова посмотрел на Шоту. — Я сделал что? А? Теперь, когда Хизаши смотрит на него, Шота старательно избегает его взгляда. — На балконе ты выглядел так, будто… был где-то далеко, будто ты сейчас просто, блять, исчезнешь. Это иррационально, и я запаниковал, но… на секунду мне показалось, что я потеряю тебя. — он всё же смотрит Хизаши в глаза. — Поэтому я схватил тебя. Чтобы вернуть тебя до того, как ты уйдёшь куда-то, куда я не смогу дотянуться. У Хизаши нет слов. Он просто в шоке пялится на Шоту. Шота вздыхает, глубоко и тяжело, и затем садится на корточки перед Хизаши. Последний продолжает пялиться. — Хизаши, меня не волнует, что ты куришь. Не волнует, что ты избит и устал, мы герои, боже, блять, мы больше, чем герои. Нам тоже нужны передышки, нам тоже приходится справляться, это нормально. То, что меня волнует, так это то, что тебе кажется, что тебе нужно скрывать что-либо из этого, — он указывает на Хизаши, — всё это, от меня. Ты правда думаешь, что ты недостаточно важен, чтобы быть для меня в приоритете, быть всегда важнее всего, что происходит? Хизаши отрывает взгляд от Шоты, чтобы вместо этого сфокусироваться на кулаках, сжимающихся на коленях. Ложь бессмысленна, но и правду нельзя сказать, так что… — Тебе не понравится мой ответ, — говорит он. Краем глаза он замечает, что Шота хмурится. — Слушай, я вышел замуж не за Сущего Мика. Я сыграл свадьбу с Хизаши Ямадой, и, когда я сделал это, я пообещал тогда, что буду заботиться о нём. Очевидно, в последнее время я хуёво справлялся с этим- — Нет, Шота, ты- — Да, я справлялся хуёво, — настаивает Шота. — Я не обращал на тебя достаточно внимания, и теперь тебе настолько плохо, что ты почти разваливаешься. Это не твоя вина, Хизаши. Никто из нас не может справиться с этим дерьмом самостоятельно, даже я не могу. Я не слишком хорош в заботе о себе, и мне и не нужно, потому что ты всегда здесь, чтобы поддержать меня, и убедиться, что я ем, и сплю, и функционирую настолько близко к тому, как должен нормальный человек, насколько могу. Несмотря на шок, Хизаши чувствует слабое желание растянуть губы. Слова Шоты в конце почти заставляют его улыбнуться. Почти. Рука Шоты ложится на кулак Хизаши. — Ты не обуза, Хизаши, — бормочет он, и это спирает Хизаши дыхание. — Ты мой муж. Теперь дай мне наконец взять вес в этих отношениях и позаботиться о тебе хоть один раз. Хизаши решается посмотреть в лицо Шоты, и выражения его лица неописуемо. Не из-за того, что оно невыносимо сложное и запутанное, а из-за того, что его простота разбивает сердце: Я люблю тебя. Я волнуюсь о тебе. Пожалуйста, впусти меня вновь. Плотно сжатый кулак под ладонью Шоты медленно расслабляется и раскрывается. — Х-хорошо. — проговаривает Хизаши. — Хорошо? Хизаши дрожаще вдыхает и кивает. — Хорошо. Шота остаётся на месте на пару секунд, прежде чем медленно забирает руку и поднимается. Хизаши пытается выпрямиться, готовясь к тому, что будет дальше, но его плечи вскоре снова опускаются. Аптечка открывается с мягким щелчком, и с этого все начинается. Шота начинает с его волос. Длинные светлые волосы Хизаши не только закрывают его, но и прячут несколько ран на верхней части его тела. Чтобы открыть обзор на все повреждения, Шота тянется, забирает волосы на затылке Хизаши и подвязывает их в свободный хвост, используя резинку с запястья. Эта позиция ставит их в неловкое положение, в котором Хизаши может чувствовать пот и копоть города, плотно въевшуюся в одежду Шоты, но ещё он чувствует комфорт, который приносит это полу-объятие. Затем, когда Шота отодвигается, он начинает оценивать масштаб ран Хизаши. Его пальцы легко пробегаются по рукам Хизаши, обводя синяки и порезы, будто пытается выучить их. Это напоминает Хизаши, как давно они действительно виделись в последний раз вне своих образов героев. Хизаши знает все основные шрамы Шоты, но что насчёт меньших, неизвестных ранений, которые теперь покрывают кожу Шоты? Достаточно ли их, чтобы он не узнавал тело, находящееся под чёрной тканью? В это время Шота продолжает своё исследование торса мужа, и он натыкается на отметины на плечах и ключицах Хизаши. — Хизаши, это… — он проводит по меткам снова и снова, так легко, чтобы не навредить Хизаши. — Они выглядят так, будто это из-за твоей системы. — О, да, там, эм… там обивка внизу немного истончилась, — быстро объясняет Хизаши. Шота щурится. — Это навредит тебе, — говорит он и наконец убирает руки с груди Хизаши. — Нам нужно будет заменить её. — Я знаю, знаю. Я просто… не знаю, когда у меня будет время для этого. — Но у тебя ведь есть запасная система, да? Просто надень её и отнеси старую в департамент поддержки. Хизаши раздражённо стонет, будучи раздражённым не на Шоту, а на себя. — Это и есть запасная. Предыдущая была разбита около месяца назад. — Она- что? — руки Шоты замирают. — Я… Я не знал об этом. — А, ну, это потому что я, эм, я не… рассказал… тебе? — Хизаши пытается сдержать защитную улыбку. — Это просто взволновало бы тебя без причины, милый. — Без причины? Хизаши, если кто-то разрушил твой динамик, значит, они были близки к твоему горлу. — Ну, да, но они не причинили никакого особого вреда, так что- — Так значит, что, мы дошли до того, что ты бы рассказал мне, что что-то не так, только если бы это действительно убивало тебя? Хизаши пожимает плечами. — Честно? Может, и тогда бы не рассказал, ха. Он осмеливается посмотреть на Шоту и немедленно жалеет об этом. Лицо Шоты выражает такую искривлённую эмоции, будто Хизаши физически пырнул его ножом пару раз. — Я- Я шучу! — тут же отступает назад Хизаши. — Я шучу. — Нет… Нет, не шутишь. Ты и правда не рассказал бы мне. — осознание на его лице сменяется правомерным гневом. — Хизаши, как ты мог бы не рассказать мне? Хизаши мягко снимает руки Шоты с себя. — Ну, если бы я действительно умирал, это было бы бессмысленным, разве нет? — он специально надевает улыбку Сущего Мика. — «Привет, дорогой! Я знаю, что ты занят, но просто хотел тебе сказать, что я умираю, и ты ничего не можешь с этим сделать! Хорошего тебе дня! Люблю тебя! Пока!» — его улыбка сползает. — Да ладно, это тупо. Я бы никогда не сделал такое с тобой, тем более в такие времена. — Но ты мог бы, блять, умереть, не дав мне знать, и это было бы нормально?! Тем более в такие времена? — Стой, нет, это не то, что я-! — Да, это именно то, что ты сказал. Чёрт возьми, Хизаши! Ты находишь время болтать о полнейшей чуши, но когда это доходит до действительно важного, ты никогда-! Шота обрывает себя и рывком приближается к стене. Он заносит руку для удара, но, несмотря на то, какую силу он вкладывает в это движение, сам удар выходит почти бесшумным. Хизаши смотрит на него, парализованный. Инстинктивно, он чувствует, что должен подняться и успокоить Шоту, но он просто не может двинуться. Он никогда не был причиной ярости Шоты, не таким образом. Это просто усталость, говорит он себе. Они оба очевидно устали, и им не стоит проводить этот разговор сейчас, но, ну, «сейчас» это единственное время наедине, которое они получили за недели. Будто все их эмоции за то время были сжаты и превращены в лаву, и сейчас, когда они вместе, с недостатком сна и отдыха, всё взрывается. — Ты идиот. — шипит Шота, и, если бы в комнате не было так тихо, Хизаши пришлось бы напрягаться, чтобы услышать его. Но в комнате тихо, и слова ощущаются почти болезненно громкими. — Ты думаешь, что я слишком слаб, чтобы помочь тебе и поддержать, но достаточно силён, чтобы потерять тебя? — Я-я… — это меньше похоже на слово, и больше на сломленный звук, но Хизаши не может выдавить ничего больше. Шота качает головой. — Ты можешь быть умным, Хизаши, но иногда ты полнейший придурок. Всё, блять, наоборот. Я… Шоте не нужно говорить это. Хизаши уже без слов понимает его. Я достаточно силён, чтобы помочь тебе, но слишком слаб, чтобы потерять тебя. Хизаши чувствует новую порцию слёз, давящих его горло. Он больше, чем идиот. Больше, чем придурок. Пряча свою боль, пытаясь самостоятельно нести весь вес на своих плечах, он был эгоистом. Неважно, насколько хорошими были его намерения, он сделал Шоте больно. Он сделал Шоте больно. — Мне жаль. Этих слов недостаточно, они слишком слабые. Они не похожи на что-то, что сказал бы Сущий Мик, но это потому, что из них двоих именно Хизаши позволено быть слабым. Шота поворачивается, и в первых лучах рассвета Хизаши видит своего мужа впервые за долгое время. Он истощён. Он травмирован. Он выгорел и не выдерживает. Хизаши будто смотрит в зеркало. — Давай, — начинает Шота с вздохом, снова подходя к кровати, — давай подлатаем тебя до конца. Хизаши кивает. — Да. Да, хорошо. Тишина возвращается, пока Шота достаёт предметы, нужные для очистки и наложения бинтов на разные мелкие ранения Хизаши. Время от времени Хизаши шипит и морщится, когда спирт попадает в открывшиеся порезы или царапины, но в целом он спокоен и не двигается. Но это только пока Шота не добирается до финальной задачи: ноги Хизаши. Хизаши чуть не пинает Шоту в лицо, когда он впервые касается их. — Какого дьявола произошло, — спрашивает Шота, аккуратно держа ногу, чтобы избежать повторения пинка. — Новые ботинки, — отвечает Хизаши. Шота мычит и изучает ногу поближе. — Выглядит так, будто они причиняют много боли. Хизаши усмехается. — Знаешь что? Они, чёрт побери, и впрямь причиняют. Шота смотрит на него пару секунд, прежде чем вернуться к промыванию. — Да? Как сильно? Это приглашение, возможность поныть, как сучка, и Хизаши не собирается проёбывать этот шанс. — О, настолько, что ты бы не поверил, малыш. Они убивали меня весь день, но довели до этого, когда я ввязался в уличную драку. Я боялся, что, когда я сниму ботинки у двери, вместе с ними отпадут и мои ноги. Не думаю, что я сегодня смогу надеть что-либо, кроме кроксов. — Кроксы, а? — призрак улыбки посещает лицо Шоты. — Весьма умное решение, признаю. Хизаши вздрагивает, когда Шота протирает одну из его разбитых пяток. — Да, думаю, пора Сущему Мику обновить внешний вид. — И ты собираешься начать изменения с обуви? Честно, я думаю, есть варианты получше. Твои ботинки, наверное, самая практичная вещь из всех, что ты носишь. — Эм, мои наушники очень практичны, спасибо тебе огромное. — Лишь наушники? Ничего больше? Хизаши мычит, думая. — Эээ, да. Остальное? Лишь для эстетики, милый. — Вау. Ты наконец признал это. Спустя все эти годы. Хизаши смеётся, и это звучит почти искренне. — Эй, это одна из вещей, которые я и не слишком-то скрывал. — Хм. Может быть. Разговор логично заканчивается на этом, и после него Хизаши чувствует себя легче и лучше. Было приятно пожаловаться. Было приятно подтрунивать. Приятно снова быть больше похожим на себя, кем бы этот человек ни был. Хизаши фокусирует большую часть своей энергии на то, чтобы не пнуть Шоту, пока тот заканчивает промывание и подвязывание его ступней. Они всё ещё пульсируют, когда Шота заканчивает, но им лучше. Намного лучше. Разница как между днём и ночью. — Что-нибудь ещё? — спрашивает Шота, скорее всего спрашивая про повреждения Хизаши. Хизаши трясёт головой. — Неа! Шота поднимает бровь, и Хизаши не может винить его в сомнениях. — Ты уверен? Он смотрит вниз и улыбается Шоте одной из патентованных, личных улыбок Хизаши. — Клянусь. Ты охватил всё. Шота всматривается в его лицо, ища малейший признак лжи. — Хорошо, — вздыхает он, как только убеждается, что ему не врут. Затем он поднимается на ноги, чтобы тут же завалиться на кровать рядом с Хизаши. Хизаши мягко усмехается, рассматривая уставшую форму своего мужа. Хизаши хотел бы присоединиться к нему на простынях и уснуть, но, увидев, как комната светлеет с медленным приходом рассвета, он понимает, что ему скоро пора будет собираться и готовиться к новому дню. — Спасибо, сладкий. — бормочет он, нежно гладя Шоту по руке. — Теперь отдохни. Ты заслуживаешь. — Что насчёт тебя? — спрашивает Шота, лениво поворачиваясь, чтобы посмотреть на Хизаши прищуренным глазом. Хизаши грустно улыбается. — Мне пора собираться на работу. Шота, кажется, обдумывает эту информацию, прежде чем озвучивает решение: — Нет. — Нет? — Хизаши не может сдержать смешок. — Милый, да. У меня на сегодня запланирована встреча с английским отделом, так что мне стоит прийти пораньше. — Нет. — настаивает Шота, поднимаясь, чтобы уткнуться лбом в плечом Хизаши. — Останься здесь. — Оуу, ты очень милый, но- — Возьми выходной. — Взя- взять выходной? — Хизаши заикается в шоке. — Ты же не серьёзно. Шота поднимает голову, и, несмотря на то, что Хизаши думает, он выглядит очень серьёзным. — Шота, я… я не могу. У меня слишком много обязанностей. А у детишек ещё и экзамены на следующей неделе, и я- — Я знаю. Я знаю, что ты занят. Я знаю, что у тебя много дел. У тебя всегда так. — он находит руки Хизаши на матрасе и берёт их в свои. — И я говорю тебе взять выходной. Со мной. — С- с тобой? — это должно быть шуткой. Шота шутит над ним. Хизаши неуверенно улыбается. — Ладно, кто ты такой и что ты сделал с моим мужем? — Я серьёзно, Хизаши. Улыбка исчезает. — Но ты… ты не пропустил ни одного дня, кроме того, когда ты- — Всё в порядке, — встревает Шота, и Хизаши, честно говоря, немного благодарен. Последнее, что им нужно сейчас, так это напоминание о нападении злодеев (ещё одно напоминание в случае Хизаши). — Мне нужен отдых, тебе нужен отдых, и мы оба сошли бы с ума, если бы остались дома сами, одни. Лучшее решение это остаться дома вместе. — Как у тебя выходит заставить это звучать таким логичным? — Потому что это логично. — Это не так! Шота! — Хизаши, — Шота сжимает его руку. — Ты не можешь продолжать вот так. Мы не можем продолжать. Мы оба знаем, что нам ещё многое предстоит обсудить, и я не хочу рисковать и откладывать это ещё дальше. Я не… — брови Шоты вновь кривятся, и он выглядит так, будто не уверен, стоит ли говорить. Хизаши может видеть, как он принимает решение, потому что стена трескается, и нашумевший учитель 1-А становится поразительно уязвимым. — Я не хочу, чтобы мы стали незнакомцами. Какие бы у Хизаши ни были аргументы, они умирают, не сойдя с языка. Ни встречи, ни экзамены, ни фанаты, ни лицензия — ничто из этого не может быть важнее его отношений с Шотой. Его забинтованное тело наконец-то двигается, и он всё же делает то, что хотел сделать долгое время, и он мягко обнимает Шоту. Шота пахнет грязью и потом, и Хизаши, наверное, пахнет сигаретами и шампунем, но ему плевать. Ему плевать, как они выглядят или пахнут, потому что вместе им намного лучше, чем было по отдельности. — Я тоже не хочу, — выдавливает он, пытаясь сдержать слёзы и проваливаясь в этом, когда он утыкается лицом в шею Шоты. — Я тоже, я- я не- я думаю, что прохожу через кризис личности сейчас, потому что- я не знаю. Может, я был Сущим Миком слишком долго и старательно, и теперь я весь перемешан и запутан, но я- я тоже не хочу, чтобы мы стали незнакомцами. Не хочу. Я никогда не хотел подобного. Никогда. Я люблю тебя, Шота. — Всё хорошо, — мягко бормочет Шота в ответ, и его руки сильные, и тёплые, и удобные, и Хизаши нравится, как он обнимает его. — Я тоже люблю тебя, солнце. Мы разберёмся с этим. Вместе. Хизаши тихо всхлипывает, когда он слышит ласковое прозвище, которое Шота дал ему. — Почему- как ты всё ещё продолжаешь называть меня так? — Называть как? — Солнцем. После всего, что ты видел сегодня, и после всего, через что я заставил тебя пройти… — Потому что это правда, — говорит Шота, и Хизаши слышит в его голосе улыбку. — Не важно, что ты делаешь, кем являешься, через что «заставляешь проходить», ты всегда будешь моим солнцем. Им предстоит ещё много работы. У них всегда есть работа, даже когда они берут выходные. Будут люди, пытающиеся написать ему, дозвониться, узнать детали, но это проблемы Сущего Мика. Он займётся ими позже. А пока что, Хизаши Ямада сидит в объятиях своего мужа и всхлипывает из-за того, насколько благодарен за то, что, пусть он сломлен и выгорел, его всё равно любят.