уничтожь себя сам

Красный кабриолет Альфреда до ужаса кричащ, наляпист и неуместен в атмосфере безнадежности и анархии, царящей в Москве в начале девяностых. Американский флаг, поблескивающий на капоте, отполированные до боли зеркала, язычки пламени - до ужаса безвкусно. По-американски. Иван совершенно без эмоций смотрит на по-детски хрупкую мужскую фигуру в черной куртке с шипами, прислонившуюся к машине. Альфред курит гордо, с торжеством, как будто не замечает направленных на него со всей улицы ошарашенных взглядов. Прочь, прочь, прочь, думает Иван. И быстрым шагом подходит к гостю. - Садись, Айван, - приглашает Джонс, издевательски открывает дверь. Сегодня корчит из себя полнейшее благодушие, значит. Брагинский садится. Альфред в хорошем настроении. Слегка пьян. Чем-то взволнован. Иван анализирует эти мелочи скорее машинально, как забитая жена пытаясь угадать настроение мужа-алкаша. Будет ли сегодня бить или обойдется? Альфред хлопает лакированной дверкой и с хитрецой смотрит в его ничего не выражающие глаза. Иван ненавидит. Ненавидит всей душой, всеми клеточками тела. Ему кажется, что такое сильное чувство испытывать просто невозможно, но все же вот оно - гнездится у сердца, впивается шипами злости, бессильной ярости. В 1991 году его убивала эта ненависть, сейчас же - медленно опустошала. День за днем, встреча за встречей. Касание за касанием, Альфред отравлял его, заполнял собой все оставшееся пространство, как сорняк. - Нравится машинка? - весело спрашивает Джонс, заводя мотор. Иван терпеть не может этот аляповатый кусок металла, единственное назначение которого - показать власть Джонса над ним. Он хочет собственноручно сцарапать ненавистный флаг с капота, облить бензином и поджечь эту дрянь, пахнущую новой кожей и одеклоном. А потом смеяться, смеяться, смеяться. И напиться, пожалуй. - Нравится. - Стоит больше, чем твоя страна, можешь представить. Когда СССР распадается, Иван остается один. Ему плохо настолько, что когда Джонс появляется в его доме в первый раз, он даже не сопротивляется. Хуже ведь уже не станет, верно? Куда же хуже-то, дно пробито. Он разрушен, гордость растоптана, собственный народ его ненавидит. Когда его интеллигенция массово переезжает заграницу, Ивана тошнит. Он сплевывает кровь и долго смотрит в никуда, избегая взгляда давнего врага. Проблема в том, что он всегда недооценивает Альфреда Джонса и его амбиции. - Как прошел твой день, детка? Я так скучал. У вас тут уныло, как в аду, ты только не обижайся. Нам нужно съездить к морю. Они едут по малолюдным, грязным улицам постсоветской Москвы. Немногочисленные потрепанные прохожие беспокойно провожают их взглядами, и Иван чувствует себя цирковым зверем, который щурится под улюлюканье скучающих зрителей. Не спастись и не скрыться, и некуда бежать. Альфред болтает о чем-то безумолку и прерывается, только чтобы отпить из яркой банки газировки. Девяностые становятся для него временем полного краха, вкуса кока-колы и безнадежности. Иван падает в бездну под звуки бодрой американской музыки. Альфред Джонс часто приезжает в Москву. Вначале, чтобы просто насладиться триумфом от победы над давним врагом. Всегда с ровным загаром, блестящими глазами, он никак не вписывался в обстановку умирающей страны, но его это и не тревожило. Он хотел быть заметным, процветающим - для этой же цели служила и ужасная машина. Было бы перед кем выпендриваться, казалось бы, но для Альфреда это никогда не имело значения. Самое важное было то, что Альфред обещал помощь. Цена спасения казалась невысока - полная покорность. И Иван согласился. Альфреду почему-то нравятся поездки в его непривлекательной компании. Он всегда улыбается, насвистывает знакомые мелодии и косится на него в зеркала заднего вида. Обычно они заезжают в какие-нибудь кафешки по пути и долго молчат, но чаще останавливаются где-то на опушке леса и целуются. Когда Иван послушно подставляет шею жадным ласкам, он скорбно и строго смотрит в голубое небо, будто обвиняя в происходящем высшие силы. Неподалеку слышатся выстрелы. Боже, спаси мой мертвый народ, думает он. - Куда мы едем? - А какая разница, Ванечка?