Всех до единой

Мнилось: сияюще-алая Твердыня воздвиглась в моей душе. А там – пепелище. Ёсано Акико Случилось что-то... ужасное? И продолжает происходить. В комнате много людей, все говорят вполголоса. Он слегка шевелится, локтем ощущая спинку позади – очевидно, что-то вроде дивана. Но почему здесь?.. Он не связан. Кончиками пальцев незаметно касается шеи - дыхание свободно. Страшные смертельные раны тоже исчезли. Как и большая часть его одежды – должно быть, рубашку пришлось разорвать, да и всё равно она вся пропиталась кровью. Но плащ здесь, под его головой. Чистый. Ему вовсе не нужен плащ, чтобы Расёмон превратил эту комнату в блендер, но внезапно он чувствует досадную благодарность тому, кто его оставил. Нечто успокаивающе знакомое в чужой враждебной остановке. Это странно для него, просто лежать, ничего не делать. Однако он лежит и ничего не делает. Непохоже, что чем-то накачали. Просто во всём теле истома и почти приятная слабость. Может, подавляет чья-то способность? Наконец Акутагава решается приоткрыть один глаз и на первый раз замечает только окно. Здесь ему бывать не приходилось, но, возможно, это то самое окно, через которое когда-то вылетела Гин вместе с Чёрными Ящерами в полном составе. Как же она психовала, но больше ругала себя, чем всех этих людей. Говорящих сейчас о ней, между прочим. - Кто стрижёт этого парня, его сестра? Ножами в темной кладовой? - …здесь? - …сказал, что на виду наблюдать проще. - …даже не связали. - Правда считаешь, есть смысл его связывать? Акутагава тоже думает, что нет. Он укрыт одеялом, достаточно длинным, чтобы можно было вытянуть ноги, но он всё равно этого не делает. В детстве у него был грязный обрывок ткани, слишком короткий, чтобы укрыться целиком. Поэтому приходилось греть тело и ноги попеременно. Он ненавидел то куцее покрывало и дорожил им одновременно. Это было тёплым и пахло тем же кондиционером, что и его плащ. Акутагава ловит себя на идиотской мысли, что следует забрать его с собой, если останется жив. Он не понимает, почему до сих пор жив. Вообще ничего не понимает. Помнит лишь, как осколки ребер разрывали его лёгкие, пока он пытался вдохнуть, как поперхнулся собственной кровью. А потом… - Мы что, попросим выкуп? Как бандиты? - Бандиты требуют, не просят. Мори-сан практичный, может и заплатить. Ни к чему зря сорить бойцами, тем более такими свирепыми. Хотя и дрессированными не лучшим образом. Наконец Акутагава снова на секунду приоткрывает глаза – в комнате длинный с книжкой, оборотень и деревенский мальчишка. Тот, что спросил про выкуп, с противным голосом, сидит подальше. Он вроде детектив – тут все детективы, но этот какой-то особенный. - Как дела? – спрашивает женский голос, и Акутогава вдруг начинает дрожать. - Ацуши-кун проверял полчаса назад. - Да, - отвечает оборотень. – Спал беспокойно, даже бредил, сбрасывал покрывало. А потом затих. Он что, прикасался ко мне?! Акутогава сжимает зубы, но гнев на удивление слабый, будто выхолощенный. Его уверенность в себе оказалась хрустально хрупкой и пала, ещё когда Дазай-сан впервые врезал ему при всех, разбив при этом не только лицо. Нелегко признаться, как она хрупка до сих пор. И как зависима. Дазай-сан и его высокие стандарты. Он имеет право. Он и без своей способности кое-чего стоит. - Что говорил-то? – голос длинного. – Что-то ценное? - Да нет. Что-то среднее между «заткнись», «не прощу» и «Дазай-сан». Я не разобрал. Шорох перчатки, на лоб ложится прохладная ладонь, и притворяться спящим становится сложно. Женщина-врач. Акутагава сроду ничего не боялся, но она вызывает у него глубинный безотчетный ужас. Мучительный. Он помнит её касания, запах мыла, когда она… она… Чёрт. Он хочет убивать, сражаться, рыдать, выпрыгнуть в окно, но по-прежнему ничего не может. - Температуры нет, всё в порядке. Здоровее чем был, гадёныш мелкий. Стоит ей отойти, Акутагава жмурится почти до боли и, еле слышно всхлипнув, наконец сглатывает слезы страха и стыда. И ещё чего-то похуже. - А так кричал, что, думали, помрёт. Как только барабанные перепонки целы. Нас когда-нибудь выселят, ей-богу. Хлопок двери. - Уверен, он и сам так думал. Дазай-сан. - Шшш, - хором отзываются длинный, оборотень и деревенщина. - Ой, прошу пардону. И довольно издеваться, вы все бывали на его месте и тоже орали так, что в бухте Нэгиши было слышно. - Хорошо тебе говорить. - И правда. На его месте я бы наконец-то не выжил. Шаги? Контролировать вдох-выдох еще сложнее, чем при ней, настолько, что впору отключиться от одних стараний. Пауза разглядывания, а потом кое-что похуже - лёгкость бесцеремонных пальцев на горле, под ребрами, и покрывало поддёргивается до самого затылка. Акутагава и сам провёл этот ритуал, очнувшись. Вдруг всплывает воспоминание – безумная тряска, Дазай-сан по локоть в его скользких кишках, держит, одновременно зажимая глубокую рану на шее, но боли нет, только тьма в рваных пятнах, тошнотворный запах крови и его голос. Очнись, идиот. Слабак чёртов. Не смей мне тут сдохнуть. - Выглядит, будто сто лет не высыпался. Отличная работа, Ёсано-сенсей, впрочем, как всегда. Докторша фыркает, зловеще, но по-доброму. - Ты быстро вернулся. - Туда и обратно. Переживал, что наш гость-колосажатель уже нашинковал вас кубиками и нанизал на шпажки, как канапе. - Переживал, ну-ну, – голос детектива-умника. - Скажи ещё, что спас его и притащил сюда из милосердия. Кстати, а в самом деле, зачем? Ты же безжалостный, Дазай-кун, это подтверждённый факт. - Жестоко, Рампо-са-ан! Говоришь такие жестокие вещи, – голос стал насмешливым. – Никто из нас до конца не безжалостен, даже я. Даже он. И с ним я ещё не закончил. Что это значит?.. - Ты же не собираешься его вербовать? - Опять?! Дазай-сан хохочет, весело и заразительно, остальные на него шипят, а Акутагава под одеялом неизвестно почему обижен. Он недостоин? Безнадежный случай? - Не знал, что у тебя есть чувство юмора, Куникида-кун! Запиши в тетрадку, чтобы не забыть. Предлагаешь ходить с ним за ручку до конца дней? Нет уж, я не буду его ножнами, сделал все что мог. Пусть их босс теперь сам отдувается. А мне личная жизнь ещё дорога. - Кажется, ты сейчас сказал что-то непристойное. - Не я сказал, а ты услышал. Это тоже запиши. - Ах ты! Снова хлопает дверь. - Директор! Ничего себе. Босс Портомафии всегда вызывает, а не является запросто. Пользуясь тем, что все отвлечены, Акутогава высовывается с мрачным интересом, но с его ракурса за спинами почти ничего не видно. И это значит, что… Они не преклонили колени?.. Никто? Ни один даже не склонил голову, а детектив и ноги со стола не убрал. Его самого приучил кланяться Накахара Чуя, считавший это не унижением, а естественным порядком вещей. Акутагава, пожалуй, в чём-то с ним согласен, но… Дазай-сан никогда не кланялся. Если случалось, то всегда с издёвкой или с какой-то целью. А этим всем… им не нужно. Им не страшно? Слышен голос Кёки, негромкий, робкий, но в то же время бодрый. Изуми Кёка смеет запросто говорить с начальством?.. Выслушав, тот что-то бросает, устало и раздражённо, потом снова хлопок двери. Несмотря на то, что это мог быть его смертный приговор, Акутагава чувствует почти злорадство. Босс тоже любит общаться неформально, но после этих бесед не самые впечатлительные имели бледный вид, прочие же начинали заикаться, а то и спешили прямиком в петлю. Однако предвкушение не оправдалось - никто не напуган и не подавлен, не бежит куда-то со всех ног, в кабинете не повисает тяжёлое молчание. Как он руководит, в чём секрет?.. - Что ж, Кёка-чан, не принесёшь ли чаю? – голос докторши. - Думаете… он захочет чаю? - Думаю, нет причин отказываться. У меня там был пакетик имбирных конфет, в кабинете, рядом с инструментами для вскрытия. Не знаешь, он ест сладкое? - Я вообще… никогда не видела, чтобы он что-то ел. - Так вот почему твой бывший сэмпай такой угрюмый выродок, - хмыкает детектив. – Хронический стресс плюс недостаток конфет в организме. - Как всегда великолепно, Рампо-сан, что б мы без вас делали. Я купил пироженки, кстати. Но их нужно заслужить. - Как?! - О, тебя это не касается, Ацуши-кун. Ты угощайся. Акутогаве становится дурно. Он куда больше готов к пыткам и смерти, чем к чаепитию в безумной компании. Те, кто считает его безумцем, – видели бы они этих всех. Нет сил кипеть, ревновать и изводить себя. Фамильная черта, похоже... Сейчас он почти верит в то, что не в состоянии осмыслить в принципе, – его просто отпустят на все четыре стороны. Действительно. Он почти верит в то, что осознать ещё труднее, – он просто уйдёт, без боя. Голова кругом. Пора сдаться? Написать нелепый унизительный рапорт? Признать, что даже смысл ожиданий Дазая-сан непостижим для него? Как исполнить то, что непонятно? Он и не замечает, что глаза его широко раскрыты. - Ой-ой. Кто тут у нас проснулся.