Идеальный тандем балбесов

      Посреди кромешной темноты не звучит ни единый шорох.       Внутренний глаз не улавливает движение – вокруг тишь да гладь, даже докопаться не до чего. Как-то уж больно скучно: сделать засаду ещё более очевидной, наверное, вовсе невозможно.       Внезапный удар кулака мог бы прийтись в челюсть, если бы только достиг цели.       Под мужскими пальцами хрустят кости.       – Слабовато начал, – растекаясь в усмешке, шепчет в чужие поджатые губы Шимазаки и отталкивает от себя источник побагровевшей от злости ауры, впечатывая юнца в пол и упиваясь рыком, выбитым из его горла.       Он подхватывает противника за грудки – ожидание становится муторным.       – И это всё, что ты можешь мне показать? – острая ухмылка режет скулы, за что мужчина едва не платит сломанным носом, но отклоняется на градус от выбранной чужой силой траектории.       То, как разгорается подожжённое поле пшеницы, запертое в молодом теле, от любого жёсткого, колючего слова, Шимазаки до мазохистского трепета обожает.       Три принятых удара против одного пропущенного, но это только вполсилы. Мужчина уворачивается от вспышки за спиной, мельтеша перед неидеальным взором голубых глаз, заламывает руку и издевательски кусает за ухо.       Удар локтем под дых – что ж, он заслужил.       – Старайся лучше! – кричит Шимазаки, не выпуская из зрительного плена энергетический след. – Кому, как не мне, знать, каким гибким ты можешь быть?       Лопатки пробивают бетонный пласт, и ноги едва успевают затормозить, вспахав землю, но в последний момент чужая тонкая щиколотка выбивает из-под него почву.       Мужчина оказывается пригвождённым к земле сплетёнными из золотых нитей путами, пока его грудную клетку и основание горла сдавливают грубые тяжёлые ступни.       Над его головой – зачаровывающий ореол света и пульсирующей юной силы, взбудораженной всплеском адреналина.       Сгусток крови стекает с края разбитой губы.       – Неплохо, малыш. .       – Давай возьмём это?       Невинная упаковка свежего тофу в руках сменяется на всунутую под нос пачку чего-то яркого, острого и вредного. Взгляд тяжелеет. Упаковка настойчиво шуршит и покидать поле зрения совершенно не собирается.       – Во-первых... – тянет Теруки, и скептицизм на его лице приобретает вселенские масштабы. Парень склоняет голову, чтобы заглянуть в нагло-невинное лицо Шимазаки, вальяжно опёршегося на стенку холодильника. Ну да. А чего он ожидал? – ...что это?       Шимазаки усмехается и ненавязчиво пожимает плечами, как будто это не он схватил первую попавшуюся упаковку с первого встречного стеллажа, просто чтобы разыграть партию мазурки на нервах уставшего Теруки из соображений чистого любопытства.       – Хрустящая упаковка, – беззаботно отвечает он с тлеющей на губах полу-улыбкой и тут же в притворном ужасе вскидывает брови. – Я же слепой. Ты что, издеваешься над инвалидом? Где тебя воспитывали, молодой человек?       Глаза закатываются сами – серьёзно, прям против воли Теруки. Один вопрос: как его нелёгкая занесла связаться с этим чудиком?       – Во-вторых... – продукты в безопасном месте – в тележке, что означает: желание кинуть их в самодовольную мордашку ещё можно попытаться сдержать. Теруки демонстративно забирает выбранную упаковку соевого сыра и едет дальше по проходу, даже плечом не дотрагиваясь до Шимазаки – обойдётся. Но колёсики, крутящиеся по кафелю, грохочут достаточно громко, чтобы его не потеряли. – ...завязывай со своими плоскими шуточками.       Звучный смешок доносится ему в спину, следом – чеканные удары каблуков новеньких, но уже износившихся туфель (которые, между прочим, были куплены на деньги Теруки – вот же нахлебник).       – Мой психотерапевт сказал, что юмор помогает справиться с проблемой, – с деланной бесстрастностью роняет Шимазаки, когда пальцы парня шустро выкладывают на прилавок кассы выбранные продукты.       Теруки улыбается, размышляя, может ли он за три минуты закатить глаза дважды или же это будет выходить за рамки приличия. В принципе, Шимазаки всё равно не увидит.       – У тебя нет психотерапевта, Рё, – по-доброму усмехается он, наслаждаясь видом: уголки рта мужчины подрагивают в плохо (халтурно) скрываемой улыбке. Теруки вздыхает, глядя, как Шимазаки безучастно стоит, будто к тому, что делает парень, не имеет никакого отношения. – Может быть, мне купить тебе поводок и оставлять, как хорошего мальчика, перед входом в магазин?..       Реакция мгновенная – мужчина напрягается.       – Что?       – Продукты, говорю, помоги сложить в пакеты, – полушёпотом объясняет Теруки, расплачиваясь за покупки, и его голос лоснится нежностью столь очевидно, что успокоило бы Шимазаки даже на поле боя. Парень виновато улыбается продавщице, многозначительно косящейся на них, и поспешно выбегает из помещения вслед за скользнувшим на улицу мужчиной, унёсшим пару небольших пакетов.       Проворная рука ловит чужую раскрытую ладонь.       – Не обиделся? – потрясывая в воздухе их переплетёнными пальцами, осторожно, будто крадучись, спрашивает Теруки и заглядывает исподлобья во флегматично-равнодушное ко всему живому лицо Шимазаки. Хватка заметно крепнет.       Шимазаки один из тех, кто просто так не затыкается. Он отвечает на что угодно, у него всегда есть, что сказать; парировать, устно унижать собеседника, выставлять его дилетантом и круглым идиотом и при этом получать удовольствие – одна из свойственных ему садистских черт характера.       Но за год совместной жизни Теруки успевает заметить, что рядом с ним Шимазаки гораздо проще промолчать и улыбнуться.       Это не пугает. Это завораживает.       Сцепленные пальцы окутывает невесомое дыхание, и тыльную сторону ладони Теруки украдкой целуют, мягко сотрясая почву под ногами.       Ну что за дурак? .       Чувствительной шеи касается краткий жаркий выдох.       – Что ты готовишь?       Шимазаки материализуется за его спиной, в сантиметрах от зажжённой плиты, отчего Теруки поспешно шагает вперёд, лишь бы ненароком не поранить мужчину.       – Мисосиру, – будничный тон. Операция по спасению выполнена успешно: задница мужчины, обтянутая раздражающе узкими джинсами, вновь вне угрозы. Остаётся только провести инструктаж по безопасности и объяснить нарушителю порядка, что нужно быть аккуратнее. Шикнув на Шимазаки и ущипнув его за бедро (исключительно в профилактических целях), парень расслабляется в тесном кольце из рук и откидывается на гостеприимную грудь, обмякая. Иногда Теруки кажется, что придурковатость заразна – ну, или же они идеальный тандем балбесов.       Прерывая тихий уютный смех, раздаётся вибрация на телефоне, и на экране высвечивается сообщение, что заставляет Теруки отвлечься и от готовки, и от ласковой волны поцелуев, накрывшей его обнажённую шею и местечко за ухом.       – Кто пишет? – сопит на ухо Шимазаки, признавая своё поражение перед незаинтересованностью Теруки, и стискивает его в сильных руках. Спину вжимают в широкую грудину, а на растрёпанную макушку опускают подбородок, и Теруки жмурится – чувствует, как по стенкам нутра вязкой патокой растекается тепло.       – Кагеяма-кун, – отвечает он и, откладывая мобильник, тянется рукой выше, чтобы дотронуться до мягких после душа прядей Шимазаки. – Он давно звал нас заскочить в офис Рейгена.       Мужчина многострадальчески вздыхает, заслышав уже знакомое имя «великого учителя» и, поёжившись от неприятных воспоминаний далёкого прошлого, выпускает парня из захвата, но далеко уйти не успевает – Теруки ловит его за карман злосчастных джинсов, проскальзывая ладонью внутрь, и тащит его за собой к плите.       – Я не настаиваю, – простодушно произносит Теруки, помешивая томящийся суп в кастрюле, крышку которой ему вежливо приподнимают – даже просить не приходится.       Шимазаки не то чтобы необщительный – как раз наоборот, но вот вливается в компанию Теруки он тяжело и с большой неохотой. Теруки не знает, почему, но и не спрашивает: некоторые вещи должны оставаться личными, – а для себя решает, что Шимазаки банально не понимает, как вести себя в обществе людей, которых нельзя побить или унизить. Со временем ему станет проще – Теруки позаботится об этом.       Шимазаки пытается выскользнуть из чужих рук, как только откладывает за ненадобностью крышку, но парень вовремя переключает всё своё внимание с готовки на одного очень нуждающегося в любви и заботе мужчину.       – Поможешь мне с домашкой? – капризно не желая отпускать, утягивает он натренированное тело в цепкие объятия и бубнит в район верхней впадинки меж рёбрами. – Там опять это дурацкое сочинение, ты же придумаешь что-нибудь?       – А ты скажешь мне, куда спрятал сигареты? – незамедлительно касается его уха, отчего Теруки вздрагивает и отстраняется, чтобы посмотреть на хитрую наглую морду своего вконец потерявшего страх сожителя.       – Это что – торг? – Теруки поражённо вскидывает брови, не сводя удивлённого взгляда с Шимазаки.       А тот, гадёныш, улыбается – чудовищно привлекательно.       – Ну, может быть, немного шантаж.       Теруки думает, это невероятно – то, что в целом мире не найдётся человек, которого он сможет полюбить сильнее, чем вредного, инфантильного нахлебника, беспардонно ввалившегося в его квартиру, как к себе домой, без предупреждения и права на обжалование решения.       И потому парень не испытывает никакой жалости к болезненно зашипевшему Шимазаки, когда встаёт носками на мужские ступни.       И целует, притянув его за ворот футболки, трепетно и мучительно-нежно.       Шепча прямо в губы:       – ...одна сигарета – не больше.       И получая послушный кивок в ответ.       Пусть Шимазаки диктует правила на тренировочном поле и упивается властью старшего.       Не-эсперскую жизнь Теруки оставляет за собой.