Страх развалиться на части

Смотреть в зеркало — это не то, на что обычно Цзян Чэн расходует своё ценное время, имея на плечах гораздо более важные способы заполнить свой день, — всё равно он ненавидит отражение по ту сторону, поэтому в этом просто-напросто не было смысла. Сегодня он замечает, насколько измождённым выглядит, и это кажется точным описанием того, как Цзян Чэн чувствовал себя эти дни. Он не знает, когда точно это началось, или же когда все стало настолько плохо, но усталость покрывает каждый миллиметр его тела, которое будто налито свинцом. Жизнь Цзян Чэна — бремя, которому большинство завидует, но не многие способны его вынести. Он никогда не был уверен, откуда берётся его ярость. Даже сейчас она пульсирует в его венах, словно её несет кровь, поддерживающая его жизнь, словно гнев напрямую связан с его жизненной силой. Цзян Чэн часто задавался вопросом — цепляется ли он за злость, чтобы заполнить пустоту внутри, лихорадочно сбрасывая кипящие чувства в разрастающуюся дыру, выплескивая их наружу, когда они становятся слишком велики, слишком объемны и слишком тяжелы, чтобы удержать их внутри. Люди всегда уходят, но непоколебимая бездна остаётся в его сердце, самый честный и верный спутник, который у него когда-либо был. Цзинь Лин думает, будто бы разделяет эту вездесущую боль, и взрослея, пытается по-своему заботиться и успокаивать своего дядю, защищая от самого себя. Интуитивно Цзян Чэн понимает, что попытки его племянника с самого начала обречены на провал — в этом мире нет никого, кто мог бы защитить его, ни прежде, ни сейчас, ни когда-либо ещё. Пускай в этом нет его вины, ведь у Цзинь Лина есть собственные жизнь и обязанности, однако и он оставил Цзян Чэна, достигнув совершеннолетия и заняв свою важную роль. Формально, теперь они оба коллеги — Главы Великих Орденов, но в воспоминаниях Цзян Чэна слишком много ночей, наполненных воплями, криками и истериками, чтобы видеть в нем кого-то, помимо ребёнка, из которого он вырастил мужчину. И в конце концов, Цзян Чэн устал. Вероятно, он не так хорошо справился с воспитанием Цзинь Лина, и, конечно, гораздо хуже, чем справились бы его родители, два человека, которые не просто оставили Цзян Чэна, они покинули своего сына. Даже если это не было их виной, факт остается фактом, они ушли, и это мучает его по сей день. Цзинь Лин всегда был хорошим учеником, жадно впитывал все уроки, что преподносил ему дядя. Теперь Цзян Чэн понимает, что, в основном, они были направлены на то, как быть сильным и горьким, словно тёмный чай, что оставили забытым и нетронутым в хрупкой, изысканной чашке. Теперь, когда Цзинь Лин знакомится со множеством новых людей, различает красоту их характеров, он постепенно раскрывает лепестки, что должны были раскрыться ещё давным-давно. Альтернативные перспективы, что рассеивают облака и показывают ему ореол солнца, яркого и ясного, которое Цзян Чэн непреднамеренно скрыл от него. Теперь он останется совсем один, под покровом своих мыслей, хотя Цзян Чэн и рад, что его племянник наконец вышел из тени. Все тайные истины и откровения прошлого, почти два десятилетия сокрытия и тоски — ничто не может умалить сопутствующую этому боль. Его брат вернулся в этот мир, он вернулся, за исключением того, что он упорно избегает возвращения в жизнь Цзян Чэна. Цзинь Лин настаивает на том, что это исключительно его вина, не дяди Вэя, и он до сих пор не уверен, как это исправить. Ни один из них не безгрешен, они оба одинаково виноваты в том, что сейчас, между их невидимыми границами зияет пропасть, которая, кажется, со временем только расширяется. Вэй Усянь сделал свой выбор: сперва Орден Вэнь, потом ГуСу Лань, и почему-то Цзян Чэн и Юньмэн всегда занимали второе место в гигантском, безрассудном сердце его брата. Было время, когда он верил, что встанет на первое, не считая А-Цзе, которою они оба поставили на высочайший постамент, что она непременно заслуживает — гораздо выше их посредственных голов. В прошлом Цзян Чэн был достаточно самонадеянным, чтобы думать, будто его любили и признавали за то, какой он есть, в том числе и за то, кем он мог бы стать, но именно поэтому ножи его родителей и Вэй Усяня резали так глубоко и болезненно, мучительно проливая кровь из него на протяжении огромного количества времени, что теперь он удивлен, как что-то ещё осталось внутри его тела. Цзян Чэн хочет выбрать Вэй Усяня, жаждет протянуть руку и забрать из наполненного их юностью и жизнью места, что захоронено в них обоих, отряхнуть годы уродливой конкуренции и причиненного самому себе вреда, сцепив руки и сердца, просто двигаться дальше. Что-то сдерживает его, и он уверен — это его глупая и непоколебимая гордость. Как он может признать, что был неправ, когда все, что он когда-либо делал, было направленно на его дом, семью и Орден — Вэй Усянь постоянно отворачивался от всего этого, от всего, что так важно для Цзян Чэна, словно это — ничто. Как будто он — ничто. Ему не нужно, чтобы Вэй Усянь подтверждал что-либо, Цзян Чэн уже знает, что это правда. Он осознает, что его удерживает лишь память о невероятной силе его матери, которая, впрочем, никогда не верила в него, как и его отец. Быть может, это просто сила Цзыдяня, которая связывает его в некое подобие человека и заставляет двигаться вперёд каждый день. Цзинь Лин часто достает его по поводу открытия Пристани Лотоса для жителей Юньмэна и для всех, кто нуждается в помощи, а в особенности для одного человека, который хочет вернуться домой, но чувствует себя нежеланным. Видимо, Вэй Усянь часто разговаривает с племянником, и, учитывая, как редко Цзинь Лин навещает Пристань Лотоса в последнее время, эти личные беседы с его братом значительно превосходят те, которые когда-либо были у них. Цзян Чэн скучает по их разговорам, черт возьми, он просто скучает по Цзинь Лину, по мальчику, который обременён миссией доказать свою значимость, но все же находит время, чтобы поговорить с теми, кто не рядом с ним. Просто с кем-нибудь, но больше не с ним. У Цзинь Лина есть друзья в ГуСу — те, кто был необходим ему на протяжении всей жизни, но внутри Цзян Чэна всё замирает при мысли о том, что его советы и наставления больше не нужны. Как одинок и жалок он должен быть, чтобы скучать по присутствию ребёнка. С насмешливым, презрительным фырканьем Цзян Чэн отворачивается от зеркала. Ещё один день маячит перед ним, ещё больше возможностей доказать свою ценность каждому, кто когда-либо сомневался в нем, избегал, боялся, оставил ради того, кто лучше, чем он когда-либо сможет стать. Люди думают что он неприступный, мстительный и злобный, что у него нет сердца, бьющегося в груди. Но правда всегда была в том, что сердце Цзян Чэна слишком большое и хрупкое, словно стекло, разбитое и собранное воедино так много раз, что ему кажется удивительным, как оно ещё способно биться. Его шрамы уродливы, они грубы и кровоточат. Каждая тонкая, затвердевшая трещина несет в себе одну из его вороха ошибок — это утлые швы, служащие лишь для поддержания статуса живого, дышащего человека, всё ещё совершенствующегося только из-за ненужного, героического поступка его брата, который все ещё недосягаем. Цзян Чэн ни в коем случае не считает себя никчемным, нет, есть целый орден, зависящий от него, люди, которые в равной мере боятся и уважают его. У него никогда не было иллюзий, будто он бесполезный, легко заменяемый кем-то другим. Цзян Чэн слишком много работал, чтобы восстать из трагического пепла, эмоционально сгоревший феникс, с мечом, хлыстом и ядром, что бьётся предательской энергией, чужой духовной поддержкой, отданной ему задаром. Но все же не его. Он не заслуживал такого поступка тогда, и не чувствует, что заслуживает сейчас. Хотя Цзян Чэн всегда стремился быть праведным и справедливым, он задается вопросом, не причинил ли наибольшего вреда тому, что имеет для него самое высокое значение, людям, что наиболее важны для него. Насмешливый шепот доноситься из темных уголков его спальни. Цзян Чэн надежно закрепляет Саньду на талии и возвращает Цзыдянь в форму кольца. Они оба обеспечивали его жизнь спокойствием, жизнь, которая не принадлежит никому, кроме него самого. Цзян Чэн последний раз смотрит на своё лицо в зеркале, прежде чем делает шаг в сторону двери. За пределами его личных покоев ждёт жизнь, заполненная бесчисленным количеством людей: ученики, ждущие его наставлений, Ордена, явившиеся за помощью, однако неведомым никому образом он всё ещё до краёв наполнен одиночеством. Всё порядке, рассуждает Цзян Чэн, потому что он единственный человек, который никогда не подводил его. Ложь, возражает он в ответ, ни с кем не споря за пределами своей головы. Цзян Чэн прекрасно знает, сколько раз он разочаровывал самого себя. Морщины врезаются в его черты, напряжение оседает на плечах. Краем глаза он отмечает, как слуги рассыпаются в разные стороны, когда могучий Саньду Шэншоу целенаправленно движется через Пристань Лотоса. Хотя он никогда ещё не чувствовал себя более неподвижным — он наедине с хаосом своего разума, иглами, пронзающими душу и броней над его сердцем. А-Цзе, А-Нян, стены привычно заглушают голос внутри него, взывающий к помощи, к силе, к чему угодно, что поможет ему покинуть прошлое, в котором он, кажется, застрял навсегда. Это не то, каким все должно было быть, он не там, где хотел быть, он никогда не хотел видеть, как его будущее рассыпается на кусочки — но Цзян Чэн ничего не может сделать, кроме как продолжать идти по избранному курсу, твердо и решительно, намеренно собирая каждую унцию сил, чтобы пережить ещё один день в роли главы Юньмэн Цзян, убеждая других, что он контролирует свою собственную судьбу. Убеждая самого себя. И Цзян Чэн действительно может, он сделал достаточно заслуживающих одобрения поступков, чтобы быть уверенным в этом, и все же все его ошибки сгущаются у него над головой, словно грозовые тучи, готовые в любой момент готовы пролиться смертоносным ливнем. Нет, упрекает он себя и качает головой, сжимая челюсти, что заставляет ученика отступить, когда он проходит мимо. Я не готов спуститься вниз. Ещё нет. Цзян Чэн выпрямляется, раскручивая Цзыдянь вокруг пальца. Он боец, во всяком случае, мужчина может заверить себя, что сегодняшний день будет гораздо лучше, чем предшествующие ему. Цзян Чэн не может контролировать все, он вряд ли контролирует хоть что-либо, однако в его власти определять своё отношение и ответ на каждый брошенный в его сторону вызов. Слуга подходит к нему, кланяясь и передавая сообщение о том, что глава Ордена Цзинь неожиданно прибыл и привел с собой гостя, который останется неназванным, пока Цзян Чэн лично не встретит их обоих у входа в Пристань Лотоса. Брат, его сердце пропускает удар, бьётся в изменённом ритме, пронизанным надеждой и решимостью, хотя затяжное предчувствие пульсирует прямо под ним. Гость мог бы оставаться анонимным, не знай Цзян Чэн слишком хорошо своего, их племянника. Внезапно он понимает, что никогда не был так благодарен ему. Его жизнь может быть одинокой, ведь столько людей оказалось далеко позади, но он определённо не был оставлен всеми. Сегодня не тот день, когда Цзян Чэн сдастся.