Растворяя осколки грез, Мы вспомним вдруг о былом, Тень ошибки из детских слез С ней и живем! Время жить! Время умирать! Не время нам О судьбе другой мечтать Не вернуть былого вновь Прости меня мой дом родной! Firelake. "Live to forget"
Первый раз он пришел в Припять как дерзкий, настырный сталкер с твердым желанием узнать правду, докопаться, разгадать мрачные тайны покинутого города, но ушел ни с чем. Абсолютно. Потеряв все: друзей, цель и самое главное — свою внешность и память. Свою личность. Вернулся как находка с грузовика смерти, без имени и прошлого. Вернулся как Меченый — единственное обозначение его в реальности за отличительную особенность — татуировку на руке, еле живой, с одним заданием — найти некоего Стрелка. И следовал за ним, как ищейка по следу, за крупицу информации о своей цели лез в самые гиблые места Зоны по первому поручению местных торговцев, и выходил оттуда, открывая все новые и новые шкафы с радиоактивными скелетами, которые так старательно прятали ученые. Получая новую указательную ниточку, снова срывался в дорогу, как ненормальный, пока-таки не пришел снова в Припять. Второй раз уже как скиталец, слепец, ведомый далеким голосом, ищущий свое прошлое или смерть в бою. И вернулся легендой. Вернулся тем самым Стрелком, которого искал, которого вся Зона знала как дерзкого безумца с огнем в глазах и демоном-хранителем за правым плечом, хранившим его от всех пакостей Зоны. Вернулся с раскуроченной памятью, слепленной из невнятных ошметков и лагающей как древний компьютер. Он узнал о себе немного, словно досье о ком-то прочел, и информация о том, что он сам был родом из Припяти тогда только вскользь коснулась его, не оставив никакого следа в сознании. Вернулся неодиноким, хотя потерял прежних друзей и нажил уйму врагов. Вернулся с новой целью — защитить то, кого обрел. Рожденную-в-Зоне. Хотя и не нуждалась она в защите, если верить легендам, но он прикипел к ней душой и не мог просто так бросить уже. И злился на себя, не понимая в чем причина, пока она ему не показала. Пока не смахнула одним прикосновением к виску все те хитроумные блоки, которые вбивали в его сознание научники, и не освободила его память. Обновила краски до психоделической яркости, содрала с души кевларовую корку брони, которой та покрылась за почти тридцать лет, от души окунула в забытые страхи, пообещала идти с ним и исчезла. Вернее забрал ее у него тот, кого считают мифом и одновременно боятся. Тогда он снова побывал в городе, но тот случай был не в счет, поскольку в сознании он пробыл от силы минут десять. И то, если считать в целом. Но вернулся он, сам не понимая кем. Разбитой машиной с вывернутой душой, отнятой целью и воскресшей, как феникс из пепла, обновленной памятью, с которой не знал, что делать. И надолго затаился, собирая себя по частям, упорядочивая то, что свалилось на него, борясь с подступающим безумием. На болотах, у единственного выжившего друга, в компании чернобыльских тварей и духов, он пытался снова вернуть себя к жизни. Доктор как мог, помогал Стрелку, но выходило плохо. Тот почти не разговаривал и был погружен в себя. Выполнял все его поручения, помогал с исследованиями, но молчал. Это пугало Доктора, он перепробовал многое — от банального спаивания сталкера в надежде на то, что опьянев, он-таки разговорится, до гипноза, но сознание Стрелка дошло до той точки, после которой податливое железо спекается в несгибаемую сталь, которую уже ничем не пронять. Доктор понял это и перестал биться. Только терпеливо ждал, пока его друг самостоятельно дойдет до своего катарсиса и оживет. Случилось это внезапно — ранним утром старика разбудил тихий оклик и прикосновение к плечу. — Док, слышишь меня? — голос этот он узнал бы и на том свете. Словно включился, открыл глаза. Стрелок стоял над ним в полном снаряжении, с полным рюкзаком и автоматом за плечом. — Стрелок? Как ты? Куда ты собрался? — Спасибо тебе, Док, я, кажется, все понял, — он оставил рюкзак у постели Доктора, крепко обнял сонного старика, и, не отвечая на его вопросы и уговоры, быстро ушел. И в четвертый раз пришел в Припять уже как возвращающийся домой путник. Эдуард Байчурин, гражданин Украинской ССР, уроженец Припяти, он возвращался в родной город с одной целью — остаться там, любым способом, и хоть как-то увидеть ту, которую забрали у него на станции. Он вошел в город со стороны рыжего леса, как и в самый первый свой поход, и направился сразу к своему дому. В первом микрорайоне, он как сейчас помнил — дом номер тринадцать, пятый этаж, пятьдесят четвертая квартира. Желтое закатное солнце косыми лучами падало в просветы между деревьями, заполнившими когда-то широкие, просторные улицы, под ногами мягко пружинил слой прошлогодней листвы. Лето подходило к концу, вот-вот землю должен был покрыть новый ковер из листьев, но пока что они еще крепко держались на ветвях, хотя уже и тут и там большими кусками желтизна отметила подступление осени. Повинуясь инстинктам, Стрелок шел осторожно, внимательно осматривая дорогу и округу, но в этот раз Припять, казалось, встречала его, как сына, вернувшегося из далекого тяжелого похода. Никаких пакостей по дороге не встречалось, аномалии гнездились в зарослях кустарников, то выстреливая из них снопами искр, то пригибая почти к земле, но дорогу не преграждали, было очень тихо. Но не так, как перед выбросом — тревожно, а тихо по-настоящему. Как под конец последних дней лета. Почти без птиц, только шорох ветра и стрекот кузнечиков в сухой уже траве, которая местами доходила сталкеру едва не до пояса. Он, не решившись выйти ни на проспект Ленина ни на улицу Дружбы народов — монолитовские посты никто не отменял — пошел дворами и уже через час ходьбы пожалел об этом. Когда-то ухоженные дворики заросли кое-где простыми, а кое-где невероятно искореженными деревьями, тротуары покрывал слой листьев и обломанные ветви, кое-где лежали даже поваленные деревья. Пустые дома щерились перекошенными дверями подъездов, смотрели, казалось, с горечью на бывшего обитателя города, дышали на его запахом сырости, плесени и кислотных аномалий, гнездившихся в подвалах, иногда окликали глухим булькающим воем непонятных тварей. Стрелок шел не медленно, не быстро, но очень тихо. Автомат в напряженных руках подрагивал, но сталкер понимал, что лучше ему не пускать его в ход, иначе на звуки выстрелов из этих когда-то знакомых домов повылазит такое, что останется только один выход — обнять гранату без чеки. Не понимая до конца, что заставляет его идти той дорогой, которую не выберет ни один адекватный сталкер, тем более на закате дня, он ускорял шаг. Минут через семь ходу он остановился, как вкопанный перед изъеденным ржавчиной, кое-где разрушенным грави-аномалиями ажурным забором за которым, окруженный детской площадкой — такой же дико заросшей, угадывался детский садик «Ивушка». Тот самый, в который ходил он сам и его лучший друг — Пашка Ходемчук. И вот как раз тот снаряд, тот зловредный конь, об который он, Эдик расквасил нос, пытаясь на спор запрыгнуть на него, хотя и был он еще высок для шестилетнего мальчишки… Картины из детства как кадры старой кинопленки вспыхивали перед глазами Стрелка больно контрастируя с тем, что видел он наяву. Детская площадка и тот самый конь поросли буйным жгучим мочалом ржавых волос, чуть дальше, в полумраке павильончик… — Ребята-ребята, все ко мне, быстро-быстро-быстро! — звонкий голос воспитательницы созывает детвору под навес павильона, в укрытие от начавшегося короткого, но сильного летнего ливня. И они с визгом, словно цыплята к квочке, бегут под навес, вот и Пашка рядом и Вовка из младшей группы — драчун и жадина, никогда не делится игрушками, но они все вместе сбиваются в кучу и облепляют кольцевую лавочку и воспитательницу, галдят, спрашивают что-то… Зеленоватая вспышка отгоняет видение из прошлого и Стрелок замечает на том месте неизвестный артефакт, но даже не думает за ним идти. С замирающим сердцем он обходил садик по широкой дуге, по протоптанной местными мутантами, а может, и простыми животными, тропинке, цепляясь взглядом за каждую деталь… Окно на втором этаже, на нем — выцветший, непонятно как уцелевший цветок из бумаги. Это был когда-то цветик-семицветик, который они сами клеили из цветного картона в начале той недели, когда случилась авария. У выхода из садика — перевернутый трехколесный ржавый велосипед, почти незаметный в зарослях сухой полыни — подарок на день рожденья какой-то девчонке, имени которой он не мог уже вспомнить… Насколько крепка детская память, с какой силой въедаются в нее яркие образы — страшные и радостные, что никакие потрясения, ничто не может вытравить их… Или это Грави сделала? Стрелок не знает. С ощущением дрожи в руках, он, все ускоряя шаг, двигается вглубь микрорайона. В проходе между двумя домами на подходе к его дому замечает бледно-сиреневое свечение и низкий электрический гул — тесла. Подвижная электрическая аномалия, летающая вокруг какого-то объекта. В этот раз она выбрала для себя одиннадцатый дом, где как раз и жил Пашка с его отцом и бабушкой. Объект большой, так что можно не беспокоиться сильно — пока тесла сделает полный круг — он успеет проскочить между домами. Так и вышло — Стрелок прошел по заросшей деревьями и колючими кустами улочке, и уже сворачивая к своему дому, встретился с теслой. Неспешно, мерно гудя и разбрасывая искры, она пролетела под самыми окнами дома по выжженной в зарослях просеке, отбрасывая призрачные отсветы на темные разбитые окна дома и ветви деревьев, кое-где пробивающиеся в опустевшие комнаты. Стрелок вздрогнул, заметив в одном из окон мелькнувший силуэт ребенка, и, не отдавая себе отчета, взмахнул рукой, словно приветствуя его. Призрак ответил тем же жестом, сердце сталкера сжалось и ударило с особой силой. — Ты меня приветствуешь или мне мерещится? Или… Сталкер не додумал. Мимо воли, тело его привело к родному дому. Он не помнил подъезда, не помнил нужной двери, но мышечная память и дальше повела его безошибочно. Мимо перекошенного заборчика, застрявшего в стволе клена, к некогда синей, а теперь облупленной и висящей на одной петле, двери, второй двери в длинном доме, в подъезд, в котором была его квартира. И, хотя, инстинкты сталкера, рассудок и предчувствия кричали «Не входи! Стой, погибнешь!», Стрелок решительно ступил в полумрак заброшенного подъезда. Стараясь не шуметь, он стал подниматься по искрошившимся ступеням, умоляя мысленно Черного Сталкера, чтобы нигде путь ему не преградили аномалии. Но Припять в этот раз его не остановила. Этаж за этажом он поднимался наверх, оглядывая кое-где открытые, кое-где закрытые двери квартир и перед глазами его мелькали образы…лица. Четкие и расплывчатые всех тех, кто жил с ним в этом подъезде. Тетка Роза с третьего этажа и ее смешная собака на коротких ножках, дед Осип с четвертого, Семен, его сосед, молодой парень-автомеханик, который несколько раз чинил деду машину… Перед квартирой с номером 54 на ободранной двери, он остановился с бешено бьющимся сердцем, словно открыв дверь, он действительно вернется в родной дом, где его встретят родители… В горле пересохло, он протянул руку к ручке двери, заметив, как дрожат его пальцы. В другой руке он все так же сжимал рукоять автомата… Тихий скрип…затхлый выдох сквозняка и хруст обвалившейся штукатурки под ногами. Стрелок кинул взгляд на счетчик Гейгера на запястье — он тихонько потрескивал, сообщая о не слишком высоком фоне, прошел вглубь квартиры, минуя темную прихожую. Весь обратившись в слух, напряженный, как пружина, он ждал чего угодно, нападения, аномалии, призрака, но…войдя в зал, увидел только разруху. Еще до второго взрыва, видимо, квартиру обобрали мародеры, жадные до наживы и чхавшие на радиацию. Обходя квартиру, в которой когда-то жил, сталкер с какой-то горечью понял, что вынесли все, что только можно было протащить в двери. На полу везде валялись вещи, обрывки бумаги, газеты и старые тетради, в кухне — битая посуда, ржавые кастрюли и кружки, в спальне — истлевшие перья, сбившиеся комьями по углам, дополняли картину. А память все подсовывала образы из детства… Вот на полу шляпка соломенная, серая-серая от грязи с едва заметной блесткой брошки на боку — мамина…. — Борь, посмотри, как мне в этой шляпке? — голос мамы…она стоит у зеркала, в белом платье с яркими красными цветами и в новой шляпке, отец высовывается из ванной с лицом, до половины покрытым пеной и бритвой в руке. — Нани, ты прекрасна будешь хоть в мешке для картошки, — усмехается он, — Лучше поторопи Эдьку, что-то он там копошится долго. Не успеем на наш сеанс, — они собирались в кино… Стрелок нагнулся, хотел подобрать шляпку, но та от прикосновения рассыпалась в серую труху, только брошка глухо звякнула об пол. Он подобрал ее, сдунул пыль и сунул в кармашек на поясе, затем закусив губу, поднялся и зашел в маленькую комнатку напротив комнаты родителей… Окно выходило на юго-восток, вдали, едва различимое в закатной мгле вырисовывалось очертание высокой ступенчатой трубы АЭС, в углу под окном валялся перевернутый письменный стол без ножек и дверц, кровать, маленькая, на ребенка лет до десяти, была разбита. Всюду на полу то же самое — обрывки вещей, бумага и перья из разорванных подушек. Да еще игрушки. Вернее то, что от них осталось. Что-то темное, с резкими очертаниями лежало под обломком спинки кровати. Стрелок нагнулся, достал этот предмет — и сердце у него сжалось. Тайный сундучок, в который в детстве Эдька Байчурин прятал свои страхи, чтобы они никогда не сбылись и чтобы никто о них не узнал. Жестяная коробочка вся проржавела, попытавшись открыть ее, Стрелок не рассчитав силы, раздавил истончившуюся крышку, осторожно откинул остатки. Внутри лежал лист бумаги, сложенный вчетверо. Сталкер вынул его, попытался развернуть — получилось, но истлевший лист разломился. Несмотря на это было понятно, что на нем нарисовано. Какая-то странная труба и черное облако, тянущееся от ее основания и до половины закрывающее солнце. Внизу вроде бы как речка, но она тоже черная, а дерево рядом — голое и кривое. Детский рисунок с такой точностью предсказавший будущее. Как он мог знать об этом тогда? Как чувствовал? Стрелок не понимал этого. Заглянув снова в коробок, он ощутил, что перед глазами все плывет. На дне лежала фотография, на которой молодой мужчина с открытым, волевым лицом в темных брюках и клетчатой рубашке и красивая девушка-грузинка в длинном белом платье стоят возле виноградника. Мужчина обнимает девушку за плечо одной рукой, а на другой у него сидит мальчишка лет трех с большими темными глазами и смешно оттопыренными ушами, в комбинезоне и с мишкой в руках. Взрослые улыбаются, а мальчишка с интересом смотрит на огромную гроздь винограда, свисающую почти над самой головой его матери. Что-то теплое сползло с подбородка на шею, сталкер вздрогнул, коснулся пальцами и поспешно одернул руку. Затем резко вытер лицо, огляделся, словно кто мог заметить это, потом выхватил из кармана на руке ПДА и быстро сделал несколько фотографий снимка, не вынимая его из коробочки, боясь повредить. Подошел к разбитому окну, поставил коробочку на подоконник и вдруг сел на него сам. Низко опустил голову, сжал кулаки, глубоко вздохнул, но на выдохе не выдержал. Плечи его задрожали, он вцепился пальцами в прорезиненную ткань штанов комбеза на коленях, снова прерывисто вздохнул и резко выдохнул. Дрожь прошла по всему телу. Некоторое время Стрелок сидел, напряженный и неподвижный. Он замер, борясь с собой, силясь вырваться из воспоминаний, накативших горячей волной, отделаться от мыслей, бьющихся в сознании… «Что же мы наделали! Зачем?» «Сколько людей погибло, сколько разрушенных жизней…». «Никогда прощения нам не будет, и Зона — наказание». «Что же мы натворили….люди…что же я натворил…» Очнулся, он когда в квартире уже стало темнеть. Нужно было искать место для ночевки. На улицу соваться в такое время было полным самоубийством, хотя…весь поход в спальный район Припяти на ночь глядя был самоубийством. Но в доме было все же безопаснее, чем снаружи, поэтому, понимая, что стены родной квартиры уже не дадут никакой защиты, он вышел на лестничную клетку, быстро осмотрел остальные, спустился этажом ниже… Там, найдя подходящую квартиру с целыми дверями и окнами, он забаррикадировался в ней, в самой уцелевшей комнате — маленькой спаленке. На полу развернул спальный мешок, не разводя огня, кое-как поел сухих галетов с чаем из фляжки, и, не залезая в спальник, лег поверх, обняв автомат, прикрыл глаза, прислушиваясь к тишине, оживавшей за окнами с наступлением темноты. — Мне больше некуда идти…прости меня, мой дом…прости и прими, прошу, — тихо прошептал сталкер в надежде пережить эту ночь дома.***
На рассвете он вышел из своего дома с ощущением полной разбитости. Ночь прошла тихо, но не спокойно. Коротая часы, он то пытался записывать свои мысли в ПДА, то проваливался в липкую дремотную муть, где мысли его продолжали течь. Уже какие-то тяжелые, словно разбухшие и шершавые, они неповоротливо шевелились, царапая воспаленное сознание, не давая отдыха. Временами он вырывался в реальность, не понимая где он, и что с ним, и тут же его подхватывала новая волна невыносимо ярких, воспоминаний, уносила в далекий восемьдесят шестой год, где он еще маленький мальчишка, скоро майские праздники, и они с родителями собирались ехать в деревню к бабушке, но она сама тогда к ним приехала, привезя маленькому Эдьке своих вкусных булок с черной смородиной. А потом картинка менялась, в голове нарастал вой заводских сирен, от низкого гула вздымающийся до высоких пронзительных нот и снова скатывающийся вниз, к утробному вою; толпились люди, полные автобусы караваном отъезжали от центральной площади и других более-менее широких улиц. Их время еще не настало, им нужно было выходить в пять вечера, и Эдик видел из окна, как стремительно пустеет его родной город. В считанные часы большая часть людей, съедаемая все подъезжающими автобусами, была вывезена из Припяти. Это длилось бесконечно, Стрелок потерял счет времени и не понимал уже, спит он, бодрствует или бредит наяву. В какой-то момент он даже подумал, что его морочит контролер, но мысль эта тут же потерялась в вертящемся хаосе, растворилась, оставив только отголосок-ответ — «Если бы контролер — я бы ощутил это…». И круг повторялся заново. В какой-то момент в темную комнату сквозь пыльное окно пробился луч бледно-голубого света, скользнул по ветхим доскам пола, лизнул обломки мебели в углу, выхватил скрюченную фигуру человека, завернувшегося во что-то плотное. Он вздрагивал и поводил плечами, бессознательно как-то дергался, но не издавал ни звука — один из въевшихся в подсознание, инстинктов заставлял тело молчать, даже когда сознание барахталось где-то в водовороте кошмаров. Задержавшись на некоторое время на нем, бледный луч скользнул в сторону и исчез из окна. Комок светло-сиреневых молний поплыл вдоль стены дома дальше, словно заглядывая и в остальные окна, но сталкер этого так и не увидел. По-настоящему заснуть он смог только под утро, вымотавшись окончательно. Очень крепко, тем сном, которого хватает и десяти минут, чтобы выспаться, глубоким, похожим на кому, и резко проснувшись, испугался того, что позволил себе так отключиться. Лихорадочно собрал свои вещи в рюкзак, проверил автомат, кое-как съел банку консервов и выскочил из дома, словно его кто выгнал. Только на улице опомнился окончательно. Холодный воздух отрезвил голову, разогнал остатки ночной мути. Стрелок согнулся, уперся руками в колени и тяжело выдохнул, словно после долгого бега. «Мой город…мой дом… Припять, что же с тобой стало…» думал он, оглядывая уже в лучах рассвета заросший до состояния лесопосадки, дворик. Под окнами лавочка развалилась, оставив только ржавый чугунный остов ножек и спинки, да и те поросшие ржавыми волосами; чуть дальше, на другой стороне дорожки, где раньше на брусьях развешивали ковры для сушки, сейчас была ровная до блеска площадка, над которой непрерывно дрожал и пузырился воздух. «Аномальное поле» — подумал сталкер, и снова прикусил губу. Нужно было выдвигаться, иначе можно так снова на весь день застрять, блуждая в пустых квартирах и своей памяти, пока не нарвешься-таки на нынешних обитателей города. Гораздо менее дружелюбных, чем прежние, и голодных. Он и ночью в полубреду и уже утром, собираясь, слышал постоянно какие-то звуки вокруг. На улице, за стенами в соседних квартирах. Шорохи, скрипы, утробное булькание и еще что-то, что трудно было описать, но что говорило о наличии жизни вокруг. Аномальной, нездоровой, враждебной, но, почему-то не интересующейся им самим. Долго это продолжаться не могло. Ни один мутант не станет слушать никакую силу, когда он голоден, а за стеной сидит добыча. Бросая болтики в подозрительные места, огибая «горячие пятна», о которых то и дело трещал гейгер на запястье, Стрелок стал пробираться к выходу из квартала, к центральной площади, которую, если верить новостям, падающим в ПДА, уже две недели как удерживали нейтралы, выбившие оттуда фанатиков «Монолита». Ему пришлось делать выбор: заложить большой крюк и пройти мимо девятиэтажек, расположенных дугой на северо-востоке района и облюбованных монолитовцами, или продираться через заросший центр квартала, мимо садика номер три и спальные пятиэтажки, где могло водиться вообще черт знает что. Эта местность даже не отмечалась в карте ПДА, как обследованная. Был такой квартал, были там дома, но ни сталкерских троп, ни застав монолита там не было отмечено. Можно было войти туда и не вернуться. Немного замявшись, Стрелок попытался вспомнить что-либо о той части города, дорога через которую была короче, но так ничего и не вышло. Что ж. Да и монолитовская пуля все-таки лучше смерти от неизвестной дряни. Собравшись с мыслями, он-таки двинулся в дорогу. Близко к девятиэтажкам подходить не стал, обогнул школу — справа от многоэтажек его прикрывало невероятно заросшее здание, разглядеть и вспомнить которое так и не удалось, а дальше пришлось все же выйти на открытую местность. Хотя открытой она называлась весьма условно. Парк, заросший молодыми дубками и лохматым орешником не меньше, чем совершенно неизвестными ему аномалиями. Они искажали все вокруг, воздух казался жидким полупрозрачным стеклом, качался и вибрировал то-тут, то-там, при этом, не причиняя вреда растениям. Они не ломались, не скручивались и не обгорали, но Стрелок всеми силами старался не приближаться к странным образованиям ближе, чем на два метра. Раз бросил гайку в один из восходящих потоков стеклистого воздуха, и та исчезла, словно и не было ее. Не рассыпалась крошками, не улетела и не расплавилась, а просто не выпала с другой стороны аномалии. Проходя мимо КБО, с обсыпавшейся со стен плиткой, разбитыми окнами и искрошенными ступеньками, сталкер внутренне содрогнулся. На тропинке, ведущей к комбинату, валялся перевернутый автомат для газированной воды. Когда-то он стоял внутри здания и папка его каждый раз покупал ему там крем-соду, когда они приходили сдавать вещи в химчистку. Еще один зазубренный стеклянный осколок памяти. Еще одно видение из прошлого. Стрелок яростно мотнул головой, отгоняя непрошенные мысли, ускорил шаг, и, огибая комбинат, едва не грохнулся на землю, споткнувшись о засыпанный старыми листьями бордюрчик, отделявший тротуар от газона. Точно так же тут давно навернулся Пашка Ходемчук, когда они пытались запускать воздушного змея, которого сделал дядь Валера, Пашкин папка. Пашка тогда здорово рассадил колено и разревелся, испугавшись крови, а Эдик побежал за мамой, которая стояла в очереди за своей одеждой в холле комбината. Ох и ругалась она тогда… Мысль о проделках псиоников снова вернулась к Стрелку, когда он вышел-таки из дворов на улицу Курчатова и направился к центральной площади. Эти кадры из прошлого, мелькающие в голове, выматывали его, и в итоге могли привести к смерти, потому, что он абсолютно ничего уже не мог видеть перед собой, и, беспомощный, останавливался на полушаге, не в состоянии даже спрятаться. Чудом было, что еще ни одна пуля и ни одна аномалия не нашла его, поэтому, порывшись в подсумке на поясе, он вынул оттуда нечто, похожее на блютуз-гарнитур на оба уха. Два черных завитка, соединенных гибкой толстой проволокой. Две Черных искры, которые отдал ему Болотный Доктор для Грави, но которые уже не пригодились девчонке. Он сделал себе из них защиту от пси-излучений и теперь носил сам иногда, когда этого требовалось. Искры были довольно радиоактивны. Может, помогли артефакты, но на некоторое время идти стало легче. Видения отступили. В просвете между деревьями уже замаячила громада шестнадцатиэтажки на центральной площади, а это значит — он уже на месте. «Хай буде атом робітником, а не солдатом» — гласила надпись на длинной девятиэтажке, совсем маленькой рядом с шестнадцатиэтажной громадиной, нещадно облупленной и побитой не-то аномалиями, не-то выстрелами из НУРСов. Но атом, несмотря на заверения авторов надписи, стал даже не солдатом, а слепым разрушителем в неумелых руках человека. Выйдя на центральную площадь, Стрелок увидел это здание и мимо воли тихо вскрикнул. Медленно опускаясь на колени, тряся головой, он все же видел. Видел. Высокая, белоснежная гостиница «Полесье» с колоннадой, ведущей к «Энергетику», возле него, на широкой площади — фонтаны и клумбы с яркими цветами, алыми и желтыми, красные флаги развеваются на ветру, и люди… Много людей, нарядные, праздничные, они ходят по площади, стоят в тени на ступенях ДК, покупают мороженое и что-то еще в киоске на выходе, разговаривают, смеются…выходят из ресторана или переходят широкую дорогу на пешеходном переходе, радостные и озабоченные, скучающие, ждущие, грустные…живые… Солнце майское, яркое заливает новый город, в котором даже деревьев еще насажать не успели толком, где еще то-тут, то-там выглядывают жирафоподобные строительные краны. Яркие алые плакаты на стенах домов, жилые дома — полосатые, кирпично-белые, новые совсем… Его город, его родная, юная Припять…теперь словно огнем опаленная, почерневшая и разрушенная, с лужами ведьминого студня в бассейнах фонтанов и лохмотьями ржавых волос вместо флагов на ржавых флагштоках, призраками в разбитых окнах домов, и безумными фанатиками в актовом зале дворца культуры. От почти физической боли у него все сжалось внутри, он сильно закусил губу, чтобы не застонать. «Что же мы наделали… Что я наделал?!» — яростная мысль взорвалась в голове стеклянным ежом. «Если бы я не полез в первый раз сюда — удалось бы избежать новых катаклизмов, обрушившихся на Зону, если бы не пришел второй раз и не уничтожил О-сознание — Зона все же оставалась бы под контролем, а сейчас… она доразрушает то, что осталось от города, что не разрушили воюющие здесь люди, и все больше и больше расширяется теперь во все стороны, грозясь поглотить другие города …». Стоя на коленях у входа на площадь, качаясь, будто монолитовец в трансе, Стрелок вдруг дернулся от звука сообщения, упавшего на ПДА. «Эй, мэн, с тобой все норм? Помощь нужна?». Буквы прыгали у сталкера перед глазами, но он разобрал письмо. Свободные, скорее всего. Их манера общения. Нужно было ответить — такое письмо своеобразная проверка на зомбирование. Зомби или фанатик не ответит сталкеру. «Да, все в порядке. Где я могу найти нейтралов?» — отправил сообщение раза с третьего. Пальцы не попадали в кнопки. «Давай топай к нам, на главный вход в ДК. Тут все, поговорим на месте». Чувствуя странную слабость в ногах, Стрелок поднялся и пошел к стоянке сталкеров. Что с ним происходит? Он не мог понять, что могла с ним сделать Грави, от чего его так накрывает? Он уже не был уверен, что это не галлюцинации, ни в чем не был уверен, потому что не мог человек так явственно перед собой видеть картины далекого прошлого. Может, у него-таки сдвинулась крыша? Уже взойдя на полутемную, поросшую молодыми деревцами, лестницу к дому культуры, Стрелок почувствовал, что падает. Ноги не держали. Из темноты выскочили двое в камуфляжных комбезах, подхватили, помогли добраться до бочки с костром и матрасами рядом. — Эй, да ты не иначе как с креста снятый, — забурчал рядом свободовец, — Откуда шел? — Первый микрорайон, — проговорил сталкер, чувствуя, как немеют губы и лицо. — Э, чуваки, слышали? Этот чудик по Полю чудес лазил! — О, нифига себе. И как? Живой? — послышались еще несколько голосов из глубины здания, приближающиеся шаги. — Та живой, сейчас полежит немного — оклемается. Потом водки ему нальем — и совсем отпустит. — Поле чудес? Какое еще поле… — произнес Стрелок, тяжело дыша. Отдельные мышцы неприятно дергались. Казалось, что он отходит после очень долгой пробежки в полной снаряге. — Нууу… аномальное, какое же еще. Пси-аномалии там водятся. Незаметные такие, падлы. Ты видел там такие штуки…как жидкое стекло? — говорил молодой голос, сталкер не видел ничего перед собой. — Да, видел… — А теслу? — Видел… — А привидения? — Стрелок помедлил, вспоминая… — Да… — А маленькие летающие синие огни? — Да отстань ты от него, Нафталин! — другой голос, грубее и тише. — Не знаю… — А что видел? — названный Нафталином не унимался. — Прошлое свое… детство… — Хе-хе, да это еще нормально. Мог вообще розовых летающих кровососов с голыми всадницами на спине увидеть, — с гоготом выкатился откуда-то еще один человек, — Аномалии там действительно незаметные, но по мозгам долбят нещадно. Видя, что гость не реагирует, стал тормошить Стрелка, дергать за руки, но в лицо не лез. — Ну, давай, чего разлегся? Дыши глубже, сейчас полегчает. Кажется, он был одет в экзу, сталкер слышал свист сервоприводов и чувствовал, что тормошивший его человек старался сжимать его плечи и трясти в десятую часть имеющейся силы. — Так, что там все-таки было? — спустя несколько минут, когда уже перестал сбиваться с дыхания, спросил Стрелок. Из мути перед глазами вырисовывались фигуры пятерых человек в камуфляжной и серо-зеленой броне. Нейтралы и «Свобода». — Ууу, мэн, мы сами не знаем, что оно. Но знаем, что нагребает оно похлеще самой отборной шмали! — молодой парень, свободовец, которого называли Нафталином, плюхнулся на колени рядом со Стрелком, поближе пригляделся к его лицу. — Тьфу ты! Уйди, наркоман проклятый, — высокий фримен с седыми волосами и молодым еще лицом попытался оттащить пацана за капюшон комбеза, но тот упирался. — Да ты чего, Ахим! Стой, подожди, это ж Стрелок! — Шо? Хто? — в круг сунулась еще одна физиономия в камуфляжной бандане на башке. Усатый свободовец округлив черные глаза, вытаращился на полулежащего на матрасе Стрелка. — Слуушайтэ, хлопци, а правда вин! — Ты уверен? — тот, кто был в экзе и тряс сталкера в начале, хмуро глянул на Стрелка, а затем на свободовца, — Ничего не путаешь? — Та не, не може буты. То вин, я ж бачив його, коли вин к нам на базу приходив. До Лукаша, ще навесни. Туди його ще называлы Меченым, а выдалось, шо вин и е той самый Стрелок. — Тьфу, зараза. Шо ж ты тараторишь так, Хохол, и так нифига не понятно из твоей болтовни. — Он прав, — тяжело поднимаясь на ноги, произнес Стрелок. Его еще немного шатало, но в целом уже почти отпустило. Силы возвращались. Высокий, немногим ниже сталкера в экзе, он спокойно оглядел всю компанию. Вокруг него уже стояло семь человек, еще четверо наблюдали за происходящим из полутьмы холла ДК. — Значит, ты тот самый Стрелок, который побывал на ЧАЭС и угробил О-сознание? — в голосе седого Ахима не слышалось ни удивления, ни любопытства. Только холод с вплавившейся примесью неприязни. — Да, — Стрелок знал, что никто ему спасибо не скажет за это, несмотря на то, что проход к центру Зоны теперь был свободен. Слишком много она людей угробила, вырвавшись тогда в очередном сверхмощном выбросе, слишком много новых пакостей создавала людям теперь, оставшись без узды О-сознанцев. — И зачем ты теперь сюда пришел? Какой катастрофы нам еще ждать от твоего появления в Припяти? — в голосе седого уже слышалась нескрываемая язвительность. — Я вернулся домой, — не зная, как ответить иначе, произнес сталкер, и Нафталин уже открыл было рот, чтобы тоже ляпнуть что-то ехидное на эту тему, но отделившийся бледной тенью из темноты холла, человек, не дал ему ничего сказать. Вышел в светлой, почти как у фанатиков, броньке, но по конструкции больше напоминающей научную, прощемился в круг людей, окруживших Стрелка. — Домой, говоришь? — тихо спросил он, открыто и прямо глядя в глаза сталкеру. Худой, невысокий, с какой-то лисьей мордочкой и тоже темными, но мелкими, глазами, он внимательно разглядывал злополучного легенду. — Да. Я родом из Припяти. — Так чего ж ты натворил тут такого, что город теперь аномалии на части раздирают?! — выкрикнул один из нейтралов, стоявший дальше всех. — Тихо вы, не кипятитесь. Людям свойственно ошибаться. — Ну, нифига себе ошибки… У нас под тем выбросом накрыло три квада бойцов, кто спрятался не в основном бомбоубежище, а в другом, что помельче! — откровенная злость уже звучала в голосе седого сталкера. — Тихо ты, Ахим, не ори. Твоих людей не вернешь, а у нас есть хорошее предложение, — Лисья морда, как окрестил его про себя Стрелок, примирительно глянул на свободовцев, нейтралов, а затем на самого сталкера-одиночку. — Потому, как никто из вас не согласен с нами работать — мы заберем с собой его, — он ткнул острым подбородком в сторону Стрелка, — И вас он не будет нервировать и нам помощь. — А меня не забыли спросить? — мрачно буркнул сталкер. — Да ты сам согласишься, когда узнаешь, куда и зачем мы хотим тебя забрать. — Слушай, мэн, ты уверен, что хочешь в свою научную богадельню забрать эту ходячую катастрофу? Не боишься, что он тебе там все планы твои порушит? — сталкер в экзе удивленно уставился на человека в сером комбезе. — Научную? — сталкер-легенда теперь уже сам подозрительно смотрел на чужака. — Да, НИИЧАЗ. Научно-исследовательский институт Чернобыльской аномальной зоны. — И чем же вы там занимаетесь? — Исследуем…новые условия Зоны, — невнятно пробормотал научник. — Ага, по правде говоря, пытаются разгребсти то, что ты тут наворотил, — невысокий, крепкий нейтрал с конопатой физиономией и огненно-рыжими волосами высунулся из-за колонны, на которую до этого опирался плечом. — Это действительно так? — тихо спросил Стрелок, глядя на научника с лисьей мордой. — К сожалению, в какой-то степени наш солнцем любимый товарищ прав. — Да иди ты, Опоссум! — Бандикут, — ворчливо отозвался ученый на выпад рыжего сталкера, и уже к Стрелку, — Не обращай внимание. Они уже третью неделю тут сидят, того такие и злые. Нам действительно катастрофически не хватает опытных людей, которые знают Зону и смогут нам помогать в нашей работе. Соглашайся, сталкер. Наш НИИ размещается в длинном доме неподалеку от пятой школы, на севере города. Там тихо, есть все, что необходимо, но мы не можем безвылазно сидеть там. У наших людей нет нужной подготовки для проведения работ в условиях Зоны, а так, сидя в лаборатории никаких исследований не получится. Нужны умные, здравомыслящие и опытные люди, которые могут работать в поле. Понимаешь? — Понимаю, — тихо ответил сталкер. Все он прекрасно понимал, и чувствовал, что снова стоит на пороге выбора. Все его естество кричало, да, соглашайся, так ты действительно сможешь помочь, может, излечить от заразы Зоны свой родной город, или хотя бы обратить зло Зоны на пользу людям, Доктор же и аномалии как-то приспосабливает в полезных целях, но холодная интуиция шептала, что никакого обращения зла во благо не будет. И если он сможет хоть крупицу чего-то сделать для того, чтобы действительно исправить последствия сотворенных им катастроф — это уже будет, нет, не искупление, но шаг к нему. Быть может, никогда ему не получить его, никогда не исправить своих ошибок до конца, но он будет идти к этой цели. Он будет в своем родном городе, где рядом, пусть незримо, ходит еще одна душа Припяти, потерянная навсегда и навсегда оставшаяся с ним, и поэтому, даже если ему придется умереть, исправляя свои ошибки — ему уже не будет страшно…