Ничто так не сближает, как спасение мира.
Эйч думает, что прижимать свою напарницу к стене – это не очень хорошо. М убеждена, что он делает это слишком слабо. Её влечёт к нему будто магнитом, а у него крышу сорвало, очевидно, ещё в тот момент, когда она бросила своё досье ему на стол. Белая рубашка открывает острые изгибы и глубокие тени, М глухо стонет в его шею, а Эйч теряется от того, насколько же это, чёрт возьми, приятно.***
Генри не уведомляет её лично – хотя и не должен, в общем-то – но Молли благодарна Агенту О, что та рассказала о его приезде. С хитрым прищуром и явным двойным дном слов, но рассказала. Когда в тот день Молли возвращается домой, она чувствует себя грёбанным спутником, летящим на крейсерской скорости. И странные чувства так непривычно сдавливают грудную клетку и отстранённо смущают душу. Иногда она ещё так юна. Молли к выходу на работу готовится тщательно – даже слишком – принаряжается, вздыбливает кудри, как будто им мало объёма, почти случайно забывает застегнуть верхнюю пуговицу на блузке и совершенно точно забывает, что в чёрных костюмах все равны. Ей практически неощутимо, глухо и едва заметно хочется толком никуда не идти: на работу или, допустим, в кафе – это ведь всё может подождать. Это ведь всё… неважно. Она выскакивает из своей квартиры и замирает с ключами в руках: припаркованный чёрный Lexus кажется до ужаса знакомым, хоть руль теперь и находится с правильной стороны. Фары мигают пару раз, будто приглашая, а М проглатывает комок ругательств и страха. Дверь не поддаётся с первого раза, потому что кое-кто её в отместку запер, но когда Молли оказывается в салоне, она решительно не знает, как себя вести и что говорить. Эйч ухмыляется так беспардонно и тянется – ей на секунду думается, что к её коленке – к коробке передач и подмигивает на обескураженное «привет». Машина трогается, а Агенту М кажется, что мужской парфюм проникает под её кожу и оседает в лёгких. А ещё ей кажется, что иногда этого достаточно, чтобы свести с ума. У Эйча в машине играет какая-то винтажная музыка, но М едва ли в неё вслушивается – плевать – она изучает мужской профиль. Слишком пристально, почти навязчиво, и неконтролируемо часто облизывает собственные губы, теребя крупную пуговицу на пиджаке. Это всё неправильно, до жути неправильно, но ведь Молли ещё юна, а собственные убеждения про логику и мимолётное влечение летят к каким-нибудь инопланетным чертям, когда её взгляд в очередной раз перехватывает английское небо в зеркале заднего вида, что так невообразимо и несправедливо выше её почти на тридцать сантиметров (двадцать восемь!). И даже каблуки не могут убить эту разницу, сравнимую с пропастью, когда мужчина галантно подаёт ей руку и помогает выбраться. Физическое влечение мимолётно, но как же хочется ему поддаться. Как же хочется ощутить эти длинные пальцы на своих рёбрах, проникающие под рубашку и в самую глубину души заодно. М трясёт головой, рассыпая короткие кудри ещё сильнее и покорно идёт за Эйчем к месту своей работы, старательно игнорируя отголоски прошлого, что навязчиво путаются перед глазами, застревая в ресницах и отражаясь в глубине зрачков. Пересечение сигналов может сбивать с толку. Мужчина воодушевлённо рассказывает ей о причинах своего неожиданного визита, кидает на неё взгляды по-доброму нежные, словно действительно скучал и Молли ему не хватало. Если бы он только знал, что, смотря на его лицо, она думает далеко не о его обязанностях в Нью-Йорке, а о несостоявшемся поцелуе на Эйфелевой башне (который был лишь в её стыдливых фантазиях, если честно) или о воображаемом поцелуе где-нибудь на шпиле Эмпайр-стейт-билдинг, чтобы от ветра не было слышно ни звука, дыхание смешивалось и заглушалось, а жар затапливал до самой макушки. Так, чтобы тело к телу, кожа к коже, губы к губам и целоватьцеловатьцеловать, пока не закружится голова от близости, высоты и перманентного осознания при взгляде на город под ногами: Мир принадлежит вам, и вы не в силах от этого отказаться. - Ты в порядке? Его голос вырывает из мыслей, будто из-под толщи воды. Молли чересчур громко вдыхает воздух через приоткрытые губы и чувствует, как его запах оседает на корне языка. Кивает, натягивает улыбку, мол, всё хорошо, да-да, и проходит вперёд, чувствуя как чужой взгляд своей синевой жжёт затылок. И лишь где-то между рёбрами и в самом низу живота мечется кусочек абсурда, обрывок предположения, что Эйч что-то знает. Когда он нагоняет её и обнимает за талию, будто бы случайно сжимая бок сильнее положенного и перебирая ткань пиджака, забираясь кончиками пальцев в карман, М бьёт током, но она остаётся рядом и старается не прижиматься теснее.***
Молли его с ума сводит, определённо. Своим поведением, своими глазами, своей улыбкой и фактом своего существования на одной с ним планете. Её эти кудряшки, которые хочется сжать в кулаке на затылке и оттянуть голову назад, открывая доступ к горлу. Эти немилосердные каблуки, которые она носит не для удобства или красоты, а так – чтобы рост сравнять, хоть и не получается совсем. Эти руки, которые от волнения оглаживают круглую пуговицу на пиджаке, и эта её привычка закусывать изнутри щёку, когда она не знает, что сказать и теряется от смущения. Генри не знает зачем приехал или не хочет признавать очевидные причины. Просто вырваться на несколько дней из дождливого Лондона в душный Нью-Йорк и попытаться посмотреть на мир её глазами. Только и всего, никакого глупого желания схватить её за запястье и утянуть за собой куда-нибудь на край света, где их никто не найдёт хотя бы пару счастливых часов. Он судорожно моргает, теребя подкладку кармана её пиджака и заводя её в кабинет Агента О. У них, наверное, задание, вот только едва ли кто-то вслушивается в слова главы американского подразделения ЛВЧ. Они стоят рядом, скрестив перед собой руки на уровне паха, и вздрагивают от каждого случайного прикосновения плеч или локтей. Эйч пытается не смотреть на Молли, когда она облизывает губы, задавая какие-то вопросы, и как она кивает, разворачиваясь на каблуках и уходя прочь из кабинета. Он провожает её долгим взглядом, косится на Агента О, подозрительно вскидывающую брови, говорит ей какую-то чушь и заворожённо следует за М. В спину ему ударяется обречённый и почти сердитый вздох. Он наблюдает за Молли, прокручивает их прошлую совместную миссию и невольно сравнивает девушку, которую видел пару месяцев назад, с той, что сейчас сидит на месте водителя – потому что «я поведу, это мой город!» – и понимает, что М изменилась. Вроде бы несильно и почти неощутимо, но волны от неё исходят такие, что у него мутится рассудок. Они вместе столько всего повидали (а он один – ещё больше), что попрощаться с уравновешенной психикой и впасть в уныние казалось единственным верным вариантом. Но они всё еще здесь, в одной машине – чёрном сгустке скорости между небом и серым городским асфальтом, ловко лавирующем в потоке других автомобилей и высоток – и Эйч чувствует себя грёбанным счастливчиком. Но это, разумеется, вовсе не значит, что этим нужно злоупотреблять. Он тянется переключить песню, а когда убирает руку, то будто бы случайно задевает её бедро. Девушка не дёргается, лишь сильнее стискивает кожу руля. Эйч решает идти ва-банк и касается снова: скользит кончиками пальцев по ткани штанов, медленно и тяжело опуская ладонь на острую коленку и едва сжимая. Молли ведёт уголком губ, пряча ядовитую улыбку, и вздёргивает бровь, поймав его взгляд в зеркале. Между ними безумие. Эйч чувствует, как в висках пульсирует манящая нелепость, а шум крови перекрывает все посторонние звуки. Вы – часть прошлого, но сейчас вы – олицетворение будущего. Они поднимаются на какой-то небоскрёб – Эйч бы обязательно запомнил его название, если бы не смотрел на покачивающиеся бёдра идущей впереди девушки – и встречаются с курьером. Он передаёт конверт М, они обмениваются любезностями, курьер шевелит лишней парой ушей, одобрительно рычит и дёргает кроличьим носом. Косится в сторону Эйча, но Молли что-то ему объясняет и зверёныш успокаивается. Он не очень высокий, точно ниже М, яркий как чёртов хвост павлина и очень подозрительный – Генри кажется, что он этой твари уж точно не нравится. С трудом успевает выцепить, как М передаёт ему флэшку, как они кивают друг другу и задней мыслью понимает, что их задание здесь окончено. По дороге обратно к машине Молли объясняет, что было на той флэшке, щебечет о чём-то ещё, наверное, о плёвом задании, что она справилась бы со всем сама и вовсе необязательно было выдёргивать его из Англии. Ведёт себя так, будто не было никаких искр между ними в машине, будто они снова старые напарники и это вовсе не она краснела рядом с ним ещё с утра, когда он так любезно приехал за ней. Генри это злит. Генри с трудом дожидается окончания этого дня, а напряжение между ними становится практически физически ощутимым. М очень хорошо врёт, но он замечает её ёрзанье на стуле и нервное покусывание губ. Поэтому когда он касается её под столом, поддевая носком ботинка штанину, её трясёт так ощутимо и дрожь в пальцах так заметна, что Эйч выдыхает громче положенного. Он перехватывает её взгляд и видит в карих глазах россыпь разрядов молний. Сегодня они точно просто так не разъедутся по домам.***
Молли разрешает ему доступ к своему телу и душе, распахивая последнюю, как и свою строгую белую рубашку, лишь бы он скорее прикоснулся к её животу и провёл вниз, за ремень и дальше. Если бы Эйч был в состоянии, он бы непременно отругал её за беспечность, с которой она ему отдаётся – вся их работа построена на лжи и так слепо доверять нельзя никому, даже самой себе. Но жадные до поцелуев губы выбивают все посторонние мысли, заставляя поддаться той настойчивости, с которой М тянет его на себя. Она буквально разрывает на нём пиджак, стягивает с плеч рубашку, приникает губами к ключицам, выбивая хриплый выдох. Касается ремня штанов и дёргает его, расстёгивая. Замечает оставшийся несусветной глупостью галстук и зажимает его в кулаке, оставляя россыпь мелких поцелуев-укусов на линии челюсти Эйча. Дико. Неистово. Ещё. - Тонкая черта проходит между клубным стилем и мужской безвкусицей. Помнишь? В её голосе звенит раскалённое добела железо, а в смехе – яд, такой манящий, что хочется поддаться и к ногам сложить все девять миров. Она теряет своё смущение где-то между его поцелуем в яремную впадинку и проникающими под ткань белья пальцами, стонет на ухо откровенно, распаляя. Эйч рычит, сжимает её бёдра, скользит вверх – не знает за что ухватиться, её хочется всю – и чувствует, что она горит в его руках. Генри понимает, что имеет полную власть над ней, когда закидывает её ногу себе на бедро, а она надрывно скулит и притирается ближе. Он снова целует её губы, слышит голодное шипение и улыбается. Его девочка. - Тонкая черта проходит между простым влечением и женской одержимостью. Молли понимает, что имеет полную власть над ним, пока беспрерывно шепчет, прихватывая мочку, раззадоривающее «не волнуйся, милый», когда в противоположную стенку начинают стучать обескураженные соседи, явно поражённые такими переменами обычно в тихой и угрюмой девчонке. В ответ на это она лишь хохочет, запрокидывая голову, и ловит губами его ответный смех, ахая от чересчур настойчивого прикосновения внизу. Между ними безумие, они сумасшедшие, определённо и бесповоротно. М плевать достойна ли она его, достойна ли после этой ночи носить чёрный костюм, достойна ли грядущего. И судя по желаниям, действиям и поцелуям – после которых на её шее однозначно будет ожерелье засосов – Эйча, такой её порыв он разделяет целиком и полностью. Это всё – весь мир и все его инопланетные проблемы – неважно, потому что им достаточно того, что они ещё юны и влюблены. И такое осознание круто на всех уровнях, даже на субатомных и межгалактических. А с остальным можно разобраться в другой раз.Don’t worry, baby. Don’t worry, baby. Don’t worry, baby.