Гортензии.

      Он докурил последнюю сигарету, кинул её на мокрый асфальт и растоптал подошвой вычищенных до блеска туфель.       Накрапывал раздражающий дождь, холодные капли которого, казалось, лезли под кожу и разбавляли своей грязью кровь. Сехун ненавидел такую погоду. Он вообще в этой жизни мало что любил, кроме оружия, крепких сигарет и секса — остальное шло прямиком на хуй. Хмурые тучи и собачий холод лишь ухудшали его настроение, но плюнуть на всё, развернуться и съебать домой не давала совесть.       Хотя совести у этого человека не занимать. Тут скорее шла в бой некая упертость, присущая только вредным овнам, и нежелание видеть Чондэ, который с точной вероятностью будет снова трепать его мозги очередными рассказами о своей охрененной работе.       О бы ни за что не связал свою жизнь с той же деятельностью, что и Ким.       Как только в поле зрения показался нужный человек, Сехун медленно пошел на встречу, пряча оружие в рукаве кожаной куртки. Все так, как предсказывал Ким: пустая улица, жертва, столкновение плечами, в ходе которого он засаживает нож в живот парня и бьет пистолетом по голове, отключая и добивая еще одним острым ударом в район сердца. Было бы прекрасно, если бы не одно «но».       Чья-то тень мелькает в близком закоулке и О хмурится, напрягаясь. Им не нужны свидетели.       — Исин, возьми его.       Старший бросает не докуренную сигарету на землю и кидается за ускользающей тенью. Сехуну даже немного жалко того человека: всего-то из-за какой-то случайности стать свидетелем убийства и новой жертвой — такая себе радость. Но его, в общем-то, это совсем не ебет. Он снова вытягивает из мятой пачки сигарету, пару раз чиркает зажигалкой, прикрывая огонек ладонью от дождя, и глубоко затягивается, закрывая глаза.       Знает, что Чжан с пустыми руками не посмеет вернуться. Но лучше бы он время не тянул: скоро рассвет и люди начнут просыпаться, а Чонин и Кенсу еще должны успеть подчистить за ними следы преступления и составить алиби.       Эта работа стала слишком муторной. О и не помнил, когда в последний раз позволял себе расслабиться и забыть о насущных проблемах, проживая хотя бы несколько часов, как нормальный человек.       Когда он открыл глаза, глядя на потухшую сигарету, китаец уже снова был в его поле зрения.       — Там тупик, ему даже некуда было бежать. Зажался, как зайчик в клетке, и угрожал мне тем, что позвонит, кхм, легавым.       О перевел взгляд с обмякшего бычка на напарника, а затем и на его улов, едва вскинув брови в удивлении.       — Да он же блядский ребенок, — китаец пожал плечами, сжимая локоть мальчика – что есть, то есть.       — Я не ребенок, мне почти восемнадцать.       Сехун хмыкнул, осматривая подростка: темные лохматые волосы, рассерженный взгляд, чуть оттопыренные уши, высокий рост. Красивый. Он снова чиркнул зажигалкой, пригубил новую сигарету, глубоко затянулся и приблизился к лицу незнакомца, выдыхая в него дым.       — «Почти» – это удел слабых, — сказал он, наблюдая за тем, как тот корчит гримасу. — Запомни, шкет. Хотя... — О посмотрел на наручные часы и перевел взгляд на Исина. — Тебе осталось жить не долго, так что можешь не запоминать.       — Увы, но свидетелей мы не щадим, — улыбнулся Чжан и свободной рукой похлопал подростка по плечу, после чего толкнул к машине и открыл заднюю дверцу, повелевая садиться побыстрей. — Давай-давай. И даже не пытайся расстегнуть наручники, всякие дрянные фокусы мы не любим, так что сиди на попе ровно, если хочешь оттянуть время своей казни, хах, — закрывая за мальчиком дверь, Исин кинул младшему ключи от машины и кивнул головой в сторону водительского места. — Вы езжайте, а я дождусь наших. Мало ли что случится... И это... пацана не мучай. Я же знаю, что, выбирая между смертью и диалогом с тобой, все нормальные люди предпочтут первое.       — Иди в задницу, Чжан Исин, — О показал китайцу фак на прощание и залез в его машину, мельком глянув на мальчишку через зеркало заднего вида.       Почему тот совсем не боялся, он не знал.       Дорога до офиса не занимала долго времени, но от одной лишь мысли о том, что позади сидел незнакомый ему человек, хоть и в наручниках, становилось не по себе. Во-первых, потому что Сехун терпеть не мог людей, которые не входили в его узкий круг общения.       Во-вторых, потому что спокойствие этого подростка знатно напрягало.       В-третьих, потому что вести машину среди дождливых сумерек он не любил.       Хотя, как упоминалось раньше, он вообще ничего не любил, кроме того, что относилось к трем категориям: оружие, сигареты и секс.       Не было бы пацана, не было бы сейчас и проблем. Когда он представлял то, как мог сейчас ехать прямиком домой и уже заваривать тошнотворный растворимый кофе, раздражение поднималось на шкалу выше, и, плюнув на все, что только можно, О свернул в другую сторону и выехал на трассу, ведущую в его жилой квартал.       — Посидишь сегодня у меня, а завтра мы тебя убьем, окей?       В ответ тишина. Сехун с опаской поднял взгляд на зеркало, ожидая увидеть все, что угодно — начиная от пушки у его виска, — но замечает лишь то, что парень просто уснул.       Хмыкает. И больше назад не смотрит.       Слишком милый и невинный, когда спит.       Через несколько минут он паркуется возле дома и поднимает спящего подростка на руки, небрежно хлопая дверью и направляясь в подъезд, молясь на то, чтобы Чондэ не оказалось в квартире. Все-таки доверять ему свои ключи было плохой идеей. Теперь Ким имеет тысячи копий и врывается на его порог, словно хозяин.       Дома чадила пустота и холод, который пробрался через распахнутое окно. Мужчина уложил подростка на диван и задвинул створки, после чего включил настольную лампу, слабо освещающую зал, и снова устремил взгляд на спящего брюнета. В наручниках было чертовски неудобно — О знал, но никак не думал, что внутри него проснется сочувствие, которое подтолкнет к тому, что в следующую секунду он щелкнет замком и снимет железки с чужих тонких запястий.       Это было не в его характере, но... издеваться над детьми он тоже не любил.       Оставив мальчика в зале, Сехун поставил чайник кипятиться и ушел в ванную. Горячая вода обожгла ладони и в водосток отправилась отмываемая засохшая кровь, которую он так и не стер. Мерзость.       В квартире пахло нитроглицерином — скорее всего Чондэ снова работал со взрывчатками, несмотря на все угрозы О оторвать ему за эту химию яйца. Мужчина закрывает кран, срывает бумажные полотенца и вытирает ими влажное лицо, после чего смотрит в зеркало и ухмыляется, видя позади себя подростка со стволом, направленным прямо под затылок.       — Хэклер глупым детям не игрушка, — Сехун не боится. Еще чего? Какой придурок в двадцать восемь лет, с целой преступной историей за спиной, будет бояться семнадцатилетнего шкета? — Опускай давай и кидай на пол. Руки вверх.       — Я не дите, — брюнет хмурит брови и холодным дулом упирается в шею мужчины. — Сейчас ты медленно выйдешь отсюда, достанешь свой ноутбук и наберешь пароль, после чего скинешь все данные на флешку и отдашь ее мне. Иначе я выстрелю.       — Стреляй, — О пожимает плечами и сверлит взглядом парня через зеркало. Тот, видимо, на взводе.       — Я даю тебе последний шанс, О Сехун.       У старшего рвутся нити последних нервов и он разворачивается, ловко выбивая пистолет из рук подростка, толкая его самого к стене и зажимая собой. Их лица находятся слишком близко и О скалится, неимоверно злясь на самоуверенного мальчишку.       — Ты, крыса, какое имеешь право давать мне какие-то шансы?! — младший жмурится и отворачивает голову, чтобы не видеть яростное лицо перед собой, от которого его разделяло всего несколько считанных сантиметров. Даже их дыхание смешивалось воедино. — Ебанный в рот, блять, приволочил бедного ребенка домой, впервые пожалел и проявил сочувствие, а что в замен? Да лучше бы я тебя сразу на расстрел отвез, чтоб ты сдох.       — Это был пр-..       Сехун грубо льнет к чужим обветренным губам своими и толкает язык в приоткрытый рот, очерчивая им ряд зубов и верхнее небо. Глаза подростка расширяются, сердце замирает, а ногти больно впиваются в мягкую кожу собственных же ладоней. Колено старшего скользит чуть вниз и давит на пах, провоцируя младшего на сдавленный стон и бурную реакцию в штанах.       — Ч-что ты...       — На «вы», — брюнет сглатывает ком в горле, не отводя взгляд от черных бездонных омутов впереди. — Имя?       — Пак Чанель.       — Ястреб? — название ненавистной группировки стягивается с языка, словно пропитанное ядом.       — Ястреб.       — Чунмен там совсем крышей поехал, что отправляет на такие задания школьника? — он мимолетно смотрит на приоткрытые губы мальчика и отстраняется, заламывая его руки за спину. Сам пристраивается сзади и пахом упирается в чанелевскую задницу, предупреждая о том, насколько тот влип. — Ну что ж, Пак Чанель... приятно познакомиться. Я, как ты знаешь, О Сехун и, как ты догадываешься, собираюсь хорошенько тебя оттрахать. ***       Сехун жадно втянул подростка в поцелуй, толкая его на широкую кровать и руками скользя под безразмерную толстовку, оглаживая твердый пресс. Честно говоря, он ожидал, что парень в таком возрасте будет тощим, но то, что было на самом деле, хорошо порадовало. Чанель промычал в его рот что-то невнятное, когда старший снова коснулся чужого паха коленом и пальцами коснулся твердого соска, сжимая и растирая.       Перед глазами все размывалось. О никогда не думал, что какой-то подросток сможет завести его настолько сильно. Чанеля хотелось отодрать так, чтобы он потом неделю ходить не мог. И порвать, чтобы слышать сорванные крики, рыдания и мольбы о завершении. Образовались настолько нереально сильные желания, что мужчина готов был выть от пульсирующего возбуждения в штанах.       Он мазнул губами по шее и челюсти Пака, зубами сомкнул нежную кожу под подбородком, и оставил несколько ярких отметин, помечая.       Руки спускаются вниз — Сехун не любит долго ждать и тратить свое время на прелюдии, — и возятся с чужим ремнем, после чего он рывком стягивает джинсы вместе с узкими боксерами, и небрежно бросает их куда-то в сторону, больше заботясь о происходящем, нежели о том, куда улетят вещи и что с ними станет. Пак втягивает воздух сквозь зубы, когда перестает чувствовать давление на член, и приподнимается на локтях, помогая старшему снять с себя толстовку. Он не против.       И Сехун снова задается вопросом: почему?       Но, вообще-то, ему похер.       — Девственник? — голос Сехуна охренительно красив даже с легкой хрипотцой. Чанелю кажется, что этот человек идеален вообще во всем, и улыбается своим мыслям.       — Я только... сам...       — Пальцами? Фаллосом? — О понимает, что слишком заботится об этом наглом школьнике из ненавистной группировки, но ничего с собой поделать не может.       Этот секс должен был стать наказанием для Пака, так почему же сейчас кайфуют оба, находясь в преддверии скорого?       — Да.       — Что, блять, да?       — Я трахал себя и пальцами, и резиновым членом, доволен?       — Я буду доволен, когда ты трахнешь себя пальцами при мне, — горячее дыхание мужчины касается уха Чанеля и тот крупно вздрагивает, чувствуя краску на щеках и пульсацию в члене. — Давай, я посмотрю. Ты же хочешь загладить свою вину передо мной, Пак Чанель?       Мужчина, издеваясь, отстраняется от него и покидает кровать, вальяжно размещаясь в мягком кресле напротив. Чанель следит за его движениями, ловит внимательный взгляд черных глаз на себе, снова сглатывает нарастающий в горле ком, и, отдавая своим инстинктам полный контроль над телом, выдавливает на пальцы немного холодной смазки, тюбик с которой подкинул старший, и легко вводит указательный в себя.       Сехун даже остается разочарован, не увидев хотя бы малейшего дискомфорта от данного действия — на его удивление школьник был хорошо подготовлен. Будто бы заранее предвидел эту ситуацию и решил лишить его сказочного наслаждения от долгожданной картины.       Еще одна страсть О Сехуна: смотреть на то, как другим больно. Чувствовать власть, доминировать.       Чанель был слишком притягательным. Он словно магнитом манил к себе, вызывал желание дотронуться, попробовать на вкус, трахнуть. То, как он стонал от собственных пальцев и выгибался в спине, сводило с ума, не говоря уже о том, что ожидало мужчину дальше.       Это чертовски охренительный улов. Сехун позволить себе не мог вернуть его обратно в руки Чунмена. И мысли о том, что этот грязный Ястреб, может быть, так же смотрел на этого мальчика, лелея свои извращенские желания, вымораживали. Хотелось глотку перерезать этому человеку. Пристрелить. Подорвать.       О был блядским собственником. И сейчас он решил, что Пак Чанель принадлежит ему и только.       Он сдернул с себя ремень и избавился от ненужной одежды, сопровождаемый расфокусированным взглядом школьника. Кровать прогнулась под его весом и мерзко скрипнула, а брюнет глухо охнул, когда оказался вжат в твердый матрас грудью и грубо схвачен за бедра. Кажется, останутся синяки.       Мужчина носом уткнулся в чужую шею, членом надавливая на тугое колечко мышц и прикусывая нижнюю губу от нетерпения. Молочная кожа подростка едва уловимо пахла цветами гортензии и потом, О провел языком между лопаток, подтянулся к мочке уха, кусая, и жарко выдохнул, разом толкаясь на всю длину в горячую узость. Чанель заскулил и выгнулся в спине, меж пальцев сжимая белую простынь; его колени, до этого вжатые в жесткий матрас, задрожали, и старшему пришлось просунуть руку под живот, чтобы прижать подростка ближе к себе и не дать рухнуть на простыни.       — Во время секса я обожаю слышать свое имя, — шепнул Сехун тому на ухо и толкнулся еще раз, набирая темп. — А еще... ты такой узкий и горячий, что я готов кончить прямо сейчас.       Чанель прогнулся в спине сильнее, когда на его поясницу грубо надавили рукой, и простонал сквозь сомкнутые зубы. У Сехуна был огромный, такими размерами школьник никогда себя не баловал. Даже близко не стояло.       Было все-таки больно. Мужчина не нежничал: тянул за волосы на затылке, кусал шею и лопатки, оставляя россыпь ярких засосов и следов от зубов, грубо вбивался в него, насаживаясь по самые яйца, и сжимал пальцами бедра, ногтями впиваясь в нежную кожу. Сехун был везде.       Член скользил по простате, срывая с губ мальчика громкие стоны, которые смешивались со шлепками тел друг о друга и с рингтоном мобильного телефона, на который никто не обратил внимание.       — С... сука, — Пак сомкнул между зубов ткань подушки и зажмурился, когда его снова прошибло болью. Все представления о первом сексе рухнули разом, как только О вошел в него, не церемонясь на более тщательную подготовку.       Казалось, что его разрывает. Было и охренительно хорошо, и чертовски хуево. Было жарко, но равнодушие человека над ним прошибало собачим холодом.       Сехун ладонью провел по крепкой спине подростка, очертил пальцами линию лопаток и обхватил его шею, сдавливая. Чанель задыхался. А у старшего сводило крышу от горячей узости и сорванного голоса школьника, когда с его губ срывалось одно-единственное имя.       Се... С-сехун, Сехун, Сеху-ун, п-пожалуйста...       Перед глазами плясали цветные круги от удушья. Пак кончил, так и не тронув себя, обмяк в руках старшего и упал в какую-то прострацию, плотно граничащую с эйфорией. В голове было пусто. Клонило в сон. Сехун, ощутив, как мышцы сжались вокруг его члена, излился следом.       Лэй: (4:26am)       «Я, блять, клянусь, что надеру тебе твою девственную задницу, О Сехун. Если этого пацана завтра не будет в офисе, то пеняй на себя. Босс в ярости, педик ты хренов.» ***       Душный кабинет, пропахший гексогеном, не давал здраво мыслить. Мужчина постукивал по столу в такт метроному и сверлил взглядом невидимую точку на стене, пока Чондэ заканчивал со взрывчаткой.       Время длилось слишком медленно, а в голове путались мутные мысли, действуя Сехуну на нервы.       Разблокировав ноутбук, он еще раз проверил доступ к камерам Ястребов, перелистнул пару комнат и открыл подробную карту здания, изучая строение. Если незаметно пробраться через вентиляцию, то можно вполне удачно подкинуть взрывчатку в большинство кабинетов. Или же...       — А что, если подорвать саму вентиляцию? Если ты сделаешь хорошую бомбу, то...       — Крис сказал, что отправим туда твоего пацана. Подорвет и себя, и этих сук.       — Какого черта?       Чондэ перевел взгляд на мужчину и вопросительно выгнул бровь. Затем самодовольно усмехнулся, сощурил глаза и подпер подбородок рукой, прожигая напарника превосходством в карих глазах.       — А ты, случаем, не влюбился, а?       Сехуна словно током прошибло. Он ударил ладонью по клавиатуре, сбивая набранные команды, и нахмурился, смотря на Кима с яростью.       Да как он мог влюбиться?! И, тем более, за одну ночь.       — Почему из твоего рта всегда вылетает такая редкостная поеботная чушь? — Чен пожал плечами, улыбаясь, и вернулся к работе. — Даже если влюбился... Ревнуешь, что ли?       — А вот... ревную.       Но Сехун знал, что он не влюбился и что старший не ревнует:       У Чондэ был Исин, а у самого О... травма из прошлого, похуизм и, как он думал, асексуальная ориентация. ***       — Я тебя ненавижу, — шепчет Чанель и знает, что Сехун его прекрасно слышит. И даже не только он: кажется, за ним следит вся группировка Змей. — Терпеть не могу. И когда ты меня трахал, я тебя тоже ненавидел. Чтоб ты сдох, старик.       На самом деле все это не правда.       Чанель любит и, если честно, достаточно долго. Еще с пятнадцати лет, когда он только пришел к Ястребам и увидел на доске для дартса фотографию Сехуна, перетыканную острыми дротиками.       И Чанелю невъебически больно идти навстречу собственной смерти лишь потому, что так приказал не какой-то там Ву Ифань, а сам О Сехун. Взрослый, неприступный и дьявольски красивый.       У Чанеля колени дрожат, когда он проходит в офис и здоровается со старшими хенами, и сердце бешено бьется о ребра, когда на него смотрит Ким Чунмен и растягивает свои губы в доброй улыбке.       Семнадцать лет — блядский возраст. Ты еще не взрослый и уже не маленький, но на плечи наваливается всякий шлак, который вдавливает в землю и ломает, провоцируя на бешеные поступки. Ему вот предстоит подорвать себя и тех, кто о нем заботился на протяжении двух с половиной лет.       Чертовски блядский возраст. Хуже этих лет есть только одно: любовь.       — Я тоже тебя ненавижу, шкет, — слышится знакомый голос где-то между двумя смешанными каналами, а потом кто-то ворчит и просит его заткнуться.       Единственное, что Пак успевает понять — это открытое сомнение в словах старшего. И громкое «взрывай!», когда он оказывается в самом центре здания, и вокруг начинают разлетаться обломки. ***       Сехун ненавидит запах нитроглицерина, но любит запах цветущих гортензий.       Поэтому он смывает свою ненависть мылом с экстрактом цветов, и прикрывает глаза, позволяя несуществующему образу обнять себя.