Киркволльский инцидент

Если судно сбито прочно, хорошо оснащено и не слишком нагружено, при сильном шторме в открытом море волны всегда словно выскальзывают из-под него; людям, непривычным к морю, это кажется странным, а у нас на морском языке это называется "оседлать волны". Эдгар По, «Низвержение в Мальстрем» 1. - Папочка, - зовет Оливия. Она стоит в тени, и виднеется лишь контур ее фигуры. Сэр Траск оборачивается к ней, улыбаясь. - В чем дело, милая? - Папочка, посмотри, что у меня с шейкой, - голос девочки звенит натянутой струной. – Пожалуйста, папочка. Она выходит вперед, и Траск послушно таращится на ее шею – всю в неестественных складках, похожую на скрученное для выжимания белье. Потом его взгляд скользит ниже: остро торчащие лопатки, ноги коленками назад. Голова Оливии повернута на сто восемьдесят градусов, как у шарнирной куклы. Неуклюже дергаясь, она делает еще один кошмарный шаг. Ее глаза смотрят прямо на него. - Папочка, у меня болит шейка, - плаксиво говорит она. На этом месте Траск всегда просыпался, не от страха, а от чудовищного ощущения потери, и уже не мог уснуть до утра. Когда была возможность, он не спросил у Хоука: какой вы ее нашли; это знание не прибавило бы ему душевного покоя, и, в конце концов, он достаточно повидал одержимых, из которых демоническая сущность выпирает, как сиськи у шлюхи выпирают из тесного корсета. Теперь же Траск сожалел об этом, потому что одновременно и желал, и боялся услышать ответ: «У нее была свернута шея, как у цыпленка, и она ходила спиной вперед». Обычно они встречались с Грейс в часовне Казематов. Она приходила первая, смиренно опускалась подле алтаря на одно колено и, казалось, истово молилась. Траску не слишком это нравилось – подобная набожность со стороны бывшей отступницы была подозрительна, но иной возможности поговорить у них не было. Раньше, помнится, все было иначе – в той, другой жизни, когда магов не запирали в комнатах, Оливия была еще жива, а Мередит иногда даже улыбалась. Теперь же рыцарь-командор с удовольствием запретила бы и посещать часовню, если бы могла – она считала, что молитвы магов лицемерны, потому что все они – от рождения враги Создателя. Но существовала грань, за которую даже Мередит не осмеливалась заходить – возможно, лишь пока. Сама она практически не бывала здесь, но сэр Траск прекрасно знал, как звучит ее молитва – потому что она возносила ее изо дня в день, без устали, не словами, а поступками. «Да будут названы они малефикары, проклятые. Да не найдут они покоя в мире и за его пределами». Монна Станнард презирала милосердие. Если бы существовали демоны милосердия, говорила она сэру Траску – если бы они существовали, я не сомневалась бы, что вы одержимы. Это у нее считалось шуткой, и сэр Траск сдержанно улыбался в ответ, а потом, сменившись с дежурства, запирался в своей комнате, чтобы надраться до полусмерти. - Возможно, потребуется провокация, - монотонно бормотала Грейс – если не вслушиваться, это действительно было похоже на молитву. – Достаточно серьезная провокация, которая вынудит Мередит к действию и выставит ее в неприглядном свете. Тогда вы сможете поднять вопрос об ее отстранении. - Каллен старше меня по званию. Следующим рыцарем-командором, скорей всего, станет он. - Что ж, - прошептала Грейс. Траску постоянно чудилось в ней нечто змеиное – в холодных немигающих глазах, свистящем шепоте, гибких движениях. – Значит, нужно будет позаботиться о нем. - Каллен – неплохой человек, - мягко сказал Траск. – Вы ведь помните, о чем мы говорили в самом начале, Грейс. Я хочу по возможности избежать... - Да, да, - она раздраженно передернула плечами. – Не слышали поговорки – нельзя сделать яичницу, не разбив яиц? Он помолчал секунду. - Речь идет не о яйцах, в этом все дело. Если мы немного подождем, то сможем привлечь на нашу сторону еще кого-нибудь... - И кого же? – Грейс вновь не дала ему договорить. – Пару сопляков-рекрутов, которые боятся Мередит, как если бы она была архидемоном? Учеников, которым вы разрешаете обжиматься в подсобке? - Не совсем, - сказал Траск, смущенно посмеиваясь – слухи про подсобку были правдивы. – Не они. - Кто же? - Хоук. Грейс нахмурилась. - Вы же не имеете в виду эту безмозглую овцу Бетани Хоук, которая ходит за Орсино хвостиком и смотрит ему в рот? - Она не такая уж овца, - возразил Траск. – Но нет. Я имел в виду ее брата. Магичка скривилась так, как будто раскусила что-то очень кислое. - Он метит в наместники, - продолжал Траск, не обращая внимания на ее гримасы – он уже привык к тому, что Грейс никогда не бывает довольна. – Он метит в наместники, а Мередит стоит у него на пути. - Он осел. - Он неплохой человек. - У вас все люди «неплохие», - передразнила Грейс. – Вы себя хоть со стороны послушайте, Траск, тошно становится. Хоук может и знает, с какой стороны берутся за меч, но он остается ферелденским ослом, бесхитростным и бесполезным. К тому же, именно из-за него я попала в этот треклятый Круг. Траск кивнул. - Я понимаю ваше предубеждение, - сказал он вежливо. – Однако он достаточно благоразумен. Кроме того – и это тоже немаловажно – он действительно любит сестру. Холодные голубые глаза Грейс сузились. В этот момент она как никогда была похожа на змею, готовую к броску. Внезапно она улыбнулась и как-то расслабилась – точь-в-точь сегеронская анаконда, передумавшая нападать и распустившая кольца. - Спасибо, сэр Траск, - сказала она почти нежно. – Я подумаю над тем, что вы сообщили. 2. Иногда, глядя на сэра Траска, Грейс думала – доверчивость свойственна вообще всем мужчинам. Там, где любая женщина давно бы насторожилась, мужчины шли прямо к пропасти – разинув рот и пустив слюни. Они не умели ждать, они привыкли получать то, что хотят – даже если это «что-то» было способом мироустройства. Они хотели получить все и остаться чистенькими. Как если счастливому отцу выносят розового, умытого младенца, завернутого в свежевыстиранные пеленки, и он думает, что все на свете случается именно так – в чистоте и ликовании. Но женщины знают про кровь и грязь. Они знают цену. Децимус единственный был не таким, как остальные. Он тоже знал о грязи и цене. И о крови; и это он показал Грейс путь. Он пролегал среди снов – и подобно гиду, Децимус провел ее по изнанке чужих разумов. Грейс никогда не практиковала настоящую магию крови, ту, которая требует человеческой жертвы – когда душа, выходящая из тела вместе с кровью, прокладывает себе путь в Тень, и этой узкой, как кинжальное лезвие, тропой, может пройти и маг. Но и того, что они делали с Децимусом, было достаточно. Децимус показал ей, каковы люди изнутри – и подобно тому, как под кожей прячется желтый крупинчатый жир, влажное мясо и неопрятные потроха, за внешним фасадом из вежливости и разумных речей скрывалась внутренняя мерзость. Грейс наблюдала сны пятидесятилетней церковницы, которой снилось, как на людной площади ее трахают сразу трое: безликие фигуры с здоровенными, будто конскими, херами. Еще был шестилетний мальчик – он был робок, тих, и, как говорили, до сих пор еще делал ночами в постель. Ему снились котята, целая корзинка толстых пушистых котят – он топил их в отхожем месте и при этом почему-то плакал. Однако больше всего ей почему-то запомнился сон одного жизнерадостного юноши – он был ярок, почти осязаем, и повествовал о какой-то катастрофе, которая – и это было известно совершенно точно, с той не имеющей сомнений определенностью, что бывает лишь во сне – должна была стереть с лица земли все живое. Юноше снилось, что он стоит на высоком холме, и оттуда видит толпы людей, в панике покидающих город. Люди рыдали и прощались со своими любимыми. Одинокий сновидец смотрел на них с холма. Он улыбался. - Во сне люди воплощают свои желания, - сказал ей потом Децимус. – И не само содержание этих видений отвратительно. Отвратительны трусость и лицемерие, с которым люди отрицают их существование. С тех пор Грейс не могла смотреть на собратьев по Кругу прежними глазами. Только Децимус оставался особенным – недоступным, как вершина горы. Грейс никогда не видела его снов. Когда Децимус поджег постылый Круг, Грейс почувствовала лишь облегчение. Оно не ослабло, даже когда она, убегая от пожара, натыкалась на трупы учеников, задохнувшихся в дыму. Они были ничем не лучше остальных, сказал Децимус, и Грейс поверила ему - как всегда. Огонь, в котором сгорел старкхевенский Круг, был очистительным. Глупые, слабые и неудачливые погибли, для них же с Децимусом это был момент истины, триумфа, высочайшей, невыносимой любви, равной которой не случалось до этого на земле. Лишь Андрасте, сгоревшая на тевинтерском костре, могла бы ее понять - этот костер обвенчал ее с Создателем, так же, как среди пылающей преисподней горящей башни, Децимус и Грейс стали не просто любовниками, но супругами - одни мысли, одна плоть; и казалось, даже смерть отныне не сможет разлучить их. Они, конечно же, ошибались. 3. Встреча с другом Децимуса была назначена на поздний вечер. Рваный Берег за день раскалился, как сковородка, и теперь отдавал в воздух накопленный жар. Децимус шутил, что вся рыба в море наверняка плавает уже вареной. Он покинул пещеру один, но Грейс последовала за ним, прячась за камнями, снедаемая тайной ревностью - смешно, но она думала, что этот таинственный «друг» - какая-то женщина. Но нет - он оказался мужчиной лет сорока, невысоким, толстым, с бледным одутловатым лицом, по которому градом катился пот. Он был слащав, как евнух, и кланялся нарочито низко, но, подкравшись поближе, Грейс услышала, как мужчины переругивались – Децимус становился все злее с каждым произнесенным словом, но толстяк оставался спокоен и благодушен. Грейс знала, чего хочет Децимус – сбежать подальше отсюда; сделать это без посторонней помощи не представлялось возможным. Они говорили все громче и громче, пока она не начала различать слова. - Храмовники напали на ваш след, - сказал толстяк. – Я ничего не могу с этим поделать, друг мой, совершенно ничего. Децимус посмотрел на него взглядом, не предвещавшим ничего хорошего. - Ничего? Его пальцы крепче сжались на посохе. - Ничего?! И это после того, что я сделал для вас? Толстяк добродушно хохотнул. - Вы что, думаете, что убьете меня и вытащите средство к побегу из моего кармана? Вынужден огорчить вас – кораблей я при себе не ношу. А тридцати серебряков, которые вы найдете у меня в кошельке, хватит только на дешевую шлюху в «Розе». Децимус скрипнул зубами. - Поверьте, мы вам благодарны, - сказал толстяк, не уточняя, кто эти загадочные «мы». – Мы благодарны, и умоляем вас подождать. Мне понадобится три дня, чтобы зафрахтовать подходящий корабль. Децимус угрюмо улыбнулся. Толстяк ответил ему широкой ухмылкой, которая сделала его похожим на жабу, и добавил неожиданно серьезно: - Не бойтесь, вы не одиноки. Никто не одинок, ведь все мы – лишь часть чего-то большего. Три дня, и я клянусь, вы будете свободны. На следующее утро пещеру, в которой скрывались отступники, обнаружил храмовник по имени сэр Траск. Он привел с собой смерть – в обличье кудлатого ферелденского наемника и его передвижного зверинца с эльфами и мабари. После гибели Децимуса Грейс оставалось лишь одно – устроить ему достойный погребальный костер. И, возможно, самой взойти на него – она слышала, что у каких-то варварских народов было в обычае самосожжение вдов. Нужно было лишь дождаться подходящей возможности. Часть старкхевенских отступников усмирили, остальных посадили под замок, и овчарки Мередит следили за ними, угрожающе ворча. Потребовалось немало времени, прежде чем они ослабили бдительность, но Грейс никуда не спешила, пусть жажда мести глодала ее изнутри. Она выносила ее, как вынашивают дитя – и вот была готова явить ее миру. О пожаре в Старкхевене забыли быстро, пожар в Киркволле не забудут никогда. Благонамеренный идиот Траск, трусливый Ален, беспощадная Мередит и проклятый, трижды проклятый Хоук – все они станут поленьями в великом костре. В последнюю ночь Грейс приснился город, замерший в предчувствии неминуемой катастрофы. Сама она стояла на холме, глядя сверху вниз на людей, которые пытались спастись бегством – сверху они были похожи на насекомых. Грейс стояла на холме и наблюдала. Она улыбалась. 4. Сорок лет назад Орсино ходил поглядеть на медведя. Вольный город Ансбург был похож на жирную купчиху – пальцы-сосиски, лоснящийся от жира подбородок, резкий запах пота и духов. На праздники он принаряжался, выставляя напоказ сиськи своих шлюх и «кошкодеры» своих кондотьеров, хрипел и визжал, заходился в истошном хохоте, переходящем в рвоту. Дутое золото и помои – таким Орсино запомнил этот город. Даже сейчас, спустя столько лет, он ненавидел его всем сердцем, больше даже, чем сам «город цепей». У Киркволла, вопреки всему, было некое мрачное достоинство. У Ансбурга, если оно и было когда-то, его давно уже продали. Орсино было семь – тощий эльфинажный попрошайка, одни мослы да уши. Он шнырял по рыночной площади, прикидывая, что бы стянуть, и слушая голодное урчание своего желудка, когда заметил странное скопление народа. Он шмыгнул туда, заинтересованный больше возможностью запустить пальцы в карман какого-нибудь лопуха, чем самим представлением, но, протолкавшись вперед, забыл обо всем. Прежде он никогда не видел медведей – косолапый лобастый зверь мотал башкой и звенел цепью, а толпа смеялась и швыряла в него яблочными огрызками. Хозяин медведя, плюгавый мужичонка, обряженный в пестрые скоморошьи тряпки, кланялся и отпускал сальные шутки. Потом он достал бубен и принялся в него бить, и, заслышав знакомые звуки, медведь вдруг поднялся на задние лапы и стал переступать с ноги на ногу в уродливом танце. Смех людей сливался со звоном бубенчиков и медных монет. В тот момент Орсино подумал, что цепочка, удерживающая медведя, слишком тонка – стоит тому как следует рвануться, и он сможет освободиться. Наброситься на мучителей, откусить им руки, распороть животы – все, что угодно. Орсино пялился на медведя в упор, будто пытаясь внушить ему эту мысль, но бубен звенел, а медведь плясал. Возможно, он был слишком глуп и слишком труслив, и потому заслуживал своей участи, а возможно - он уже пытался освободиться прежде, но у него ничего не получилось, и в конце концов, он был большим мохнатым медведем, а Орсино – всего лишь маленьким глупым эльфенышем – что он мог знать о цепях и танцах? Медведь плясал, и в его маленьких глазках стыли угроза и тоска. Про заговор Грейс доложил один из магов – неприятный хитроватый парень, у которого буквально на лице была написана его нечестность – Орсино тогда подумал, что на месте Грейс совершенно точно не стал бы такого вербовать. Это не стало неожиданностью, но хотя сам заговор был достаточным поводом для беспокойства, куда больше Орсино опасался другого: у Мередит тоже есть свои осведомители, и если знает он, то, скорее всего, знает и она. И одному Создателю ведомо, что она предпримет. Мередит, впрочем, не спешила: те, кто считал ее истеричкой, способной только размахивать мечом и грозиться Правом Уничтожения, горько ошибались. Заговор цвел пышно, как яблоневое деревце по весне, а Мередит терпеливо ожидала, когда созреют плоды. Кабинеты рыцаря-командора и Первого Чародея были напротив: пялились друг на друга через коридор закрытыми дверями. Изнуряющая, невыносимая игра в гляделки. Орсино не выдержал первым. Прибегнуть к помощи наемника – пусть бывшего, выбившегося, как говорится, в люди – было немного унизительно. Но сестра Хоука состояла в Круге, а сам доблестный Защитник спал и видел, как бы избавиться от Мередит, закрывавшей ему путь к креслу наместника. Бетани была чрезвычайно милой и доброй девушкой, а ее брат производил впечатление человека грубого, простоватого, но незлого. Может быть, им можно будет управлять. Если медведя можно научить плясать, то чем хуже ферелденский мабари? Это будет даже по-своему справедливо - разве сам Орсино не плясал - все эти сорок лет, прошедшие с того дня, когда под его пристальным взглядом распались железные звенья, и медведь подмял под себя вопящего дрессировщика? Орсино было сорок семь, и о танцах и о цепях он теперь знал все. 5. Усмиренная Эльза не сомневалась, что она – единственная, кому рыцарь-командор хоть в какой-то степени доверяет, однако, как для любого усмиренного, это знание оставалось для нее лишенным всякой окраски фактом. Мередит была окружена врагами. Это тоже было фактом. Мередит была подозрительна и чудовищно, бесконечно одинока. Если бы Эльза могла, она бы, возможно, позлорадствовала. Но злобы не было - одни факты. Она проводила сэра Траска в кабинет рыцаря-командора вечером, когда тот сменился с дежурства. Траск был нервозен и неловок - зацепился локтем за дверную ручку, едва ее не сорвав, своротил с места одно из кресел. Еще он был упрям, сентиментален и неэффективен - обычные, неусмиренные люди, маги или нет, часто бывали такими. Слишком сосредоточены на себе и своих переживаниях - мало кто из них мог отстраниться в достаточной степени, чтобы принимать действительно непредвзятые решения, основанные исключительно на целесообразности. - Рыцарь-командор, - Траск поклонился. - А, - сказала Мередит. - Наконец-то. Траск развел руками. - Я прибыл по первому требованию, как видите. Просто был занят. - Занят, - повторила Мередит с непередаваемой интонацией. - Да, сейчас все мы чрезвычайно заняты. Малефикары не дремлют, и нам тоже приходится бодрствовать. Траск поджал губы. - Да, - ответил он. - Разумеется. - Вы когда-нибудь задумывались о сущности нашего общего дела? - тихо спросила Мередит. - Люди забывчивы, сэр Траск. Они забывают, что если не будет ордена храмовников, то некому будет стоять на страже и беречь их от предвечного хаоса. Демоны ждут за Завесой, а их пособники среди людей готовы отворить им двери, как только мы отвернемся. Вы думали о предназначении храмовников, сэр Траск? - Да, - снова ответил он. - Мы должны беречь людей от демонов. Конечно. - От демонов и их пособников, - Мередит слегка улыбнулась краешком губ, но ее глаза оставались ледяными. - Наше служение тяжело, жертвы велики, и нам не стоит ждать благодарности. Я знаю, меня ненавидят - нет, избавьте меня от лицемерных разубеждений. Но иная ненависть дороже иной любви, если дается в награду за выполненный долг. - Кроме долга, есть и другие добродетели. Сострадание, быть может. - Сострадательны могут быть сестры в церковных приютах - мы не можем себе этого позволить. Мередит встала с кресла и отвернулась к окну, заложив руки за спину. - Подумайте над моими словами, сэр Траск, - сказала она. - Как прикажете, рыцарь-командор. Я могу идти? - Идите. Когда дверь захлопнулась за ним, Мередит неожиданно повернулась к Эльзе и спросила: - Что вы думаете о нем? Эльза задумалась, подбирая слова. Вопрос был необычен - рыцарь-командор никогда не спрашивала мнения секретарши. - Он неэффективен. - Он хороший человек, этого у него не отнять. Хороший человек и плохой храмовник. Поэтому я дала ему шанс. Мередит помолчала секунду и добавила совсем тихо: - И поэтому он им не воспользуется. 6. Квентин любил говорить: времени не существует. «Времени нет», - вещал он, посмеиваясь и выдирая из помятого серого пера невесомые пушинки. – «Время – величайшая из иллюзий нашего мира: слабое смертное сознание выстраивает события в линейной последовательности и конструирует причинно-следственные связи, чтобы не остаться с хаосом лицом к лицу. Нет ни прошлого, ни будущего, ни настоящего, есть лишь одна, застывшая вне времени вечность». Орсино улыбался и качал головой – иногда его друга, мягко говоря, заносило. Блестящий ум, но совершенно не от мира сего. Квентин был мертв уже давно, но Орсино до сих пор вспоминал его – его теории и слова, и этот совершенно особенный, отрешенный взгляд: раз времени для него не существовало, то Квентин видел собеседника и пухлощеким младенцем, и дряхлым стариком, и гниющей кучей останков – и все это, демоны его забери, одномоментно. Сам он иногда казался лунатиком – не бодрствующим, но и не спящим, а как будто постоянно находящимся наполовину здесь, наполовину в Тени – вот уж где такие особенности восприятия были бы уместны. В Тени, меняющейся прихотливо и хаотично. Еще Квентин говорил – то, что мы называем Тедасом – это тоже часть Тени. Он, конечно, был не в себе с самого начала. Неудивительно, что он обратился к магии крови. Орсино скучал по нему: ему не хватало тех странных разговоров. И немного завидовал – его лишенной сомнений одержимости, ледяной вечности, в которой он существовал, даже самому его безумию. Орсино считал себя достаточно здравомыслящим, и сам страдал из-за этого: здравый смысл позволял ему видеть пропасть, к которой двигались события, но не предлагал никакого способа эту пропасть пересечь. Если и существовал мост через нее, то он был настолько узок, что пройти по нему смог бы только лунатик – обычный же человек, увидев разверзшуюся перед ним бездну, мог только отскочить, в ужасе закрыв лицо руками. Мередит была в более выгодном положении. Уж она-то всегда была уверена в том, что поступает правильно. Драгоценный, в сущности, дар. Защитник Киркволла мог быть ценным союзником – но только если он сам того пожелает. Пусть преданность (как и упрямство) ферелденцев вошли в поговорку, но в Вольной Марке куда как больше ценилась выгода. Хоук быстро принял условия игры. Первый Чародей прекрасно понимал, что не может предложить ему ничего – его собственное влияние, и так небольшое, сейчас уменьшилось еще больше. Он мог взывать к совести Хоука, к его чувству справедливости, к его братской привязанности, наконец – жалкая, слабая опора. Он прокручивал разговор в голове множество раз, проигрывая различные варианты, и все же был обескуражен той прямотой, с которой Защитник спросил: - Вы хотите свалить железную бабищу, Орсино? Право, на такое было даже как-то неловко отвечать. У Хоука были полные карманы крепких лиловых слив. Время от времени он доставал одну, пожирал ее со смачным хлюпаньем, и сплевывал косточку в кулак. Его наглые синие глаза смеялись. - Я хочу сохранить жизни своих людей. Хоук кивнул. - Да, конечно, и решить дело миром. Поэтому вы обратились к тому, кто сколотил состояние, убивая за деньги. Сливу? - Благодарю покорно. Ваша ирония неуместна, мессер Хоук. Я обратился к вам, как к человеку, который умеет эффективно решать проблемы. К человеку, сестра которого тоже является частью Круга. - Малышка Бет, - Хоук вздохнул. – Я знал, что рано или поздно вы о ней вспомните. Конечно, я сделаю что угодно, чтобы малышка Бет осталась живой, здоровой и без клейма во лбу. Впрочем, я верю вам, мессер Орсино. Вы действительно хотите сохранить Круг. Это-то и печально. - Печально? - Вы единственный этого хотите. Повисло тягостное молчание. Было слышно, как за окном печально, протяжно кричат морские птицы. - Я проткну нарыв до того, как он созреет, - нарушил тишину Хоук. – Я расследую этот заговор для вас – и для Бетани. И по возможности не дам Мередит использовать его как предлог для Права Уничтожения. Наши интересы совпадают – я тоже хочу, чтобы все это разрешилось по возможности бескровно. А еще я люблю сестру. Сливу? - Вы уже спрашивали. Хоук ухмыльнулся и сплюнул очередную косточку. Даже в одиночку он ухитрялся создавать ощущение толпы – как будто в кабинет набилась дюжина косматых невоспитанных детин, пожирающих сливы. Больше всего Орсино хотелось бы немного поджарить ему пятки каким-нибудь слабым огненным заклинанием – не до смерти, конечно, а так - в качестве воспитательной меры. Квентин сказал бы - для вечности этот человек еще не родился, и для вечности же - он уже мертв: глупо сердиться на его манеры. Но это был Квентин: тот, кто отрезал голову Леандры Хоук и пришил ее к своему кадавру. Гаррет трескал сливы, обтирая липкие пальцы о собственные манжеты, и доброжелательно улыбался. Орсино смотрел на него через стол, и в его голове неотвязно крутилась мысль: я был другом того, кто убил его мать; я вел с ним переписку и иногда даже посылал ему редкие книги. Что будет, если сейчас я встану и сообщу ему об этом? - Я чрезвычайно рад, что мы пришли к соглашению, мессер Хоук, - церемонно сказал он. (А еще я знал Квентина - ну, того самого. Который убил твою мать. Которого ты убил. Он был моим другом. Знаешь ли ты об этом? Нет, не может быть - я никогда не подписывал свои письма. Мало ли в Киркволле людей, эльфов или гномов, чье имя начинается на «О»). - Ага, - сказал Хоук безмятежно, и резко поднялся с кресла, едва его не уронив. - Уж я обо всем позабочусь. 7. Встречу с имперским агентом устроила госпожа Селби - на следующий день после того, как Мередит и Орсино поцапались прямо на городской площади. Агент был толст, бледен, угодлив, и - почему-то это удивило Гаррета - имел выговор чистокровного марчанина. Это было по-детски, но Хоук ожидал увидеть скорей какого-нибудь бородатого мага с легким тевинтерским акцентом, но ничего подобного - этот человек был похож на не слишком удачливого купца. Встречались они в какой-то занюханной харчевне, по сравнению с которой «Висельник» казался королевским дворцом: в углу методично надиралась компания портовых грузчиков, пожилая шлюха вяло строила глазки смуглому матросу-ривейнцу. Хоук, впрочем, чувствовал себя вполне вольготно – еще один головорез, болтающийся по тавернам в ожидании контракта. Некоторые вещи меняются с трудом, и даже поселившись в фамильном особняке в Верхнем городе, Хоук продолжал считать себя наемником. - На вас в этом городе многие возлагают надежды, - сказал толстяк. Гаррет отхлебнул пива - оно было светло-желтым, как моча, и таким же теплым. - Конечно, - ответил он. - Я же такой замечательный. Толстяк рассмеялся мелким дробным смехом - будто горошинки посыпались. - Удивительное дело - чтобы человек вашего положения открыто поддерживал магов. - Я к тому же добряк, - сказал Хоук. - Я говорю всем в лицо, что Мередит зарывается, и я знаю, что многие со мной согласны. Если бы у этих аристократических ссыкунов в расшитых штанишках были яйца, сейчас у этого города был бы наместник. - И я даже знаю, кто именно мог бы им быть, - поддакнул толстяк. - О да, - ответил Гаррет. - Я тоже. Толстяк вздохнул. - Я понимаю, зачем вы прикидываетесь идиотом, но, право же, сейчас в этом нет необходимости. - В определенный момент я пришел к выводу, что венец наместника может не налезть на слишком мозговитую голову. Ферелденский олух, простой, как турнепс, и такой же безобидный - вот выбор добрых граждан Киркволла. После Мередит они не захотят еще одного тирана. - Насколько я знаю, Мередит пока никуда не делась. - Я как раз начал откладывать карманные деньги на антиванского Ворона. Гаррет допил пиво одним глотком и скривился. Трудяги в углу, дойдя до нужной кондиции, вдруг принялись лупить друг друга по спинам и громко, по-жеребячьи ржать, и на фоне их молодецкого хохота следующие слова толстяка были почти не слышны: - У меня есть другое предложение. Политика, думал Гаррет, похожа на игру в «кошачью колыбель». Беспорядочное переплетение нитей, быстрые движения рук. А потом ты видишь очерченную этими нитями геометрическую фигуру, и все встает на свои места. Потом еще можно отрубить пальцы. Мередит не славилась терпением, и почти никогда не медлила. Этот раз, пожалуй, был исключением: и решившись дождаться, пока заговор Грейс заплодоносит, вобрав в себя всю скопившуюся в Круге ненависть и крамолу, она опоздала. Хоук сорвал фрукты еще зелеными. Мальчишкой в Лотеринге он любил лазать по чужим садам и жрать крепкие, кислые, незрелые яблоки. Потом он порой маялся животом, но это яблочко было из тех, что он мог переварить. Нити скрещиваются, пальцы мелькают. Вот нить, жесткая, как струна и отливающая золотом - Мередит. Черная и липкая от крови - Грейс. Белая и мягкая нить - сэр Траск. Тонкая и серая, как седой волос - Орсино. Пухлая шерстяная нитка - толстый бледный человек из магического подполья. Ярко-синяя, как лириум - Андерс. Пальцы мелькают, нити скрещиваются и рвутся. Дать Мередит уничтожить заговор самой, после того, как бунтовщики перейдут к активным действиям - значило бы позволить ей укрепить свои позиции. Но момент был очень хорош, жаль упускать. Провокация была нужна, только иная - на других условиях, с другими последствиями. Нечто большое… яркое… то, что сожжет веки, если ты трусливо попытаешься закрыть глаза. Исполнителю, конечно, суждено окончить свои дни с кинжалом под лопаткой - но только после того, как он громко, на всю площадь извинится перед своим другом Гарретом. Нет - перед глубоко возмущенным Защитником Киркволла, доверие которого упомянутый исполнитель предал, втайне от него замыслив… На этом месте было сложно не рассмеяться, но его бы не так поняли, и Гаррет сдержался. Еще был тот толстяк из магического подполья, и его сведения - куцые, но чрезвычайно полезные. Нити сплелись в одну. Пора резать. Бархатное вечернее небо выцвело и поблекло, и на какой-то момент стало светло, как днем. Грохот взрыва оглушал, но еще оглушительней была наступившая после него тишина. Каменная пыль забивалась в ноздри: хотелось чихнуть, но это испортило бы торжественность момента. Гаррет потер переносицу и зажмурился, чтобы унять противный зуд в носу, но на изнанке век тоже сияло огненное зарево. Красиво. Люди на площади смотрели на него в ожидании: тебя назвали Защитником, так защити же теперь. Наверное, надо что-нибудь сказать, подумал Гаррет. - Ах, ну надо же, - пробормотал он. - Какая незадача. 8. Страж-Командор обожал взрывы. Если бы была возможность, он пошел бы учеником к сумасшедшему Дворкину - просеивать лириумный песок да крутить фитильки. Андерс никогда не разделял этого увлечения - да, взрывчатка - это неплохо, но зачем она, если есть магия? Дворкин Главонак исчез из Башни Бдения в одну ночь - только вчера еще был тут, ковырялся в своих химикатах и гонял Огрена, который спал и видел, как бы заполучить хоть одну бомбочку (скорее всего, для того, чтобы подбросить ее в отхожее место). За Дворкиным охотились кунари, опасавшиеся, что он откроет секрет их драгоценного гаатлока. Андерс не знал в точности, куда подался безумный гном. Может, обратно в Орзаммар, может, в Орлей. Но что-то подсказывало ему - следы Дворкина вели на север. К тем, кто воевал с кунари все последние триста лет, к тем, кто оценил бы его опыты по достоинству. Удивительно, как иногда пути, разошедшиеся много лет назад, неожиданно пересекаются. Андерс узнал лириумный песок - в смеси было и что-то еще, но эти ингредиенты были ему незнакомы, а просвещать его, конечно, никто не стремился. - Это что - все? - спросил Андерс, разглядывая содержимое маленького сундучка. - Поразительно, верно? - ответил агент - бледный толстый человек весьма самодовольного вида. - Сейчас эта смесь практически безопасна - разумеется, если вы не собираетесь швырять ее горстями в огонь. Для того, чтобы получилась взрывчатка, нужно будет добавить еще кое-что - распространенные ингредиенты, вроде селитры. Здесь, - он выложил на стол какой-то сверток, - указания. Здесь, - к первому свертку прибавился еще один, - детонатор. - И оно… рванет? Агент ухмыльнулся. - Не сомневайтесь. Это не совсем гаатлок: насколько я знаю, эта смесь слишком непредсказуема, чтобы можно было использовать ее в артиллерии. Но для ваших целей вполне подойдет. Андерс долго смотрел на слабо мерцающий порошок: сам он был невзрачного серого цвета, но присутствие лириума заставляло его вспыхивать мелкими искрами. Маленький сундучок со смертью. Тевинтер, конечно, неплохо погреет руки, но без них у Андерса ничего бы не вышло, так что все честно. Пусть - он сделает это не для них. Андерс пытался заглянуть внутрь себя, туда, где, как он знал, обитал Справедливость - но не мог уловить ни осуждения, ни одобрения. Обычно Справедливость жизни ему не давал - нудный внутренний голос постоянно гундел в мозгу - делай так, да не делай эдак. Но в этот раз дух молчал - и это было сытое молчание. Он был доволен. 9. Казематы пылали: горело все, что только может гореть. Горячий воздух мелко дрожал, как будто реальность подернулась зыбью. Орсино физически чувствовал, как колеблется Завеса, готовая впустить в мир жаждущих демонов. Вы хотели магию крови? Вы ее получите. - Какая незадача, - сказал Хоук. Удивительно неуместное замечание. А потом добавил: - Извините. Где-то за спиной Орсино испуганно ахнула Бетани. Все знали, что Защитник любит сестру, и никто не ждал, что он сможет вот так легко, походя ею пожертвовать. Хотя, возможно, он и сумеет выторговать у Мередит ее жизнь: сестра и венец наместника - в обмен за жизни всего Круга. «Извините». Реальность трещала по швам. Да полно - реальность ли? Сон, овеществленный сон; то, что мы называем Тедасом - это тоже часть Тени, и кроме Тени и снов нет ничего - возможно, только любовь реальна, сказал бы Квентин - и Орсино мысленно возразил ему: нет, только смерть. Отчаяние было штормовым морем, но в самом центре хаоса, в глазу бури, царил штиль. Стоило пересечь воды отчаяния, чтобы узнать, наконец, спокойствие, лишенное всяких сомнений. Оставалось только последнее, о чем Орсино хотел сказать Защитнику, когда тот ворвется в Казематы во главе своей залитой кровью компании - хитрецу удалось даже привлечь на свою сторону капитана городской стражи. «Я знал Квентина - того, кто убил твою мать, того, кого ты убил». Хоук даже не был удивлен. - Это ничего не меняет, - сказал он, и был прав. Это ничего не меняло. 10. Меч Мередит полыхал красным - пронзительным красным цветом, по сравнению с которым пятна крови, изгадившие лезвие, казались темными, нечистыми. Кровь магов осквернена - не той скверной, с которой борются Серые Стражи, та - хотя бы честна в своем зловонии, та скверна - на виду. Эта же иная, коварная и скрытая, и только на фоне пылающего первородного лириума она видна отчетливо. Кто-нибудь недалекий мог бы подумать: Мередит сошла с ума. Мередит - старая злобная баба, свихнувшаяся от своей ненависти и жажды власти. О, как они были неправы: это разбивает мне сердце, сказала Мередит, и в тот момент она не лгала. Чумные деревни берут в оцепление - арбалетчики выстраиваются в ряд и убивают всех, кто пытается бежать, больных и здоровых, стариков и женщин с грудными детьми на руках. Разве это не разбивает им сердце? Магия - та же чума, а милосердие обходится слишком дорого, чтобы можно было себе его позволить. Мередит было горько от того, что она оказалась единственной, кто нашел в себе смелость это признать. Даже братья по Ордену не понимали: кто-то размазывал сопли, проповедуя дружбу и всепрощение, кто-то просто радовался своей власти, как будто эта власть когда-либо была сладка. Мелкие паскудники, как Отто Алрик, и безмозглые добряки, как Траск - всех их Мередит презирала одинаково. Что ж, пусть она одна и окружена врагами: бой будет выигран. Да что там - он уже выигран, и вот Защитник Киркволла выходит во двор Казематов, и на его блестящий нагрудник налипли ошметки плоти. Кто-нибудь недалекий мог подумать еще и такое: он на твоей стороне, рыцарь-командор, он, наконец, прозрел. Но Мередит знала правду - ее напел ей сияющий лириумный меч. Хоук - сын отступника, брат отступницы, он хитер и в крови его - та же скверна, что и у всех прочих. Сегодня день его триумфа - он вернется в город героем, и трусливые аристократишки назовут его новым наместником, а значит - он будет и дальше распространять вокруг себя чуму, как будто этот мир недостаточно осквернен. Он уже начал - закрыл собой свою сестру-магичку и твердо сказал: вы ее не тронете. Так же слаб, как и другие, так же испорчен. Хоук, Каллен, все эти сопляки, которые имели наглость называть себя храмовниками, а теперь пятятся от нее, как от прокаженной, все они… Мередит смеялась - в первый раз за много дней. Они думают, что ее можно просто так… отстранить. Можно отстранить от должности, но это - больше чем должность, это - ее предназначение. - Вы считаете себя героиней, верно? - спросил Хоук, кривясь - его доспехи были помяты, а на левой руке не хватало двух пальцев, и рана была кое-как перемотана грязной тряпкой. - Вы думаете, за сегодняшнее вам поставят статую на площади? Мередит смеялась. - Статуя? Это ты любитель статуй в свою честь… Защитник. Мне не нужно ничего для себя. Она подняла меч, и он засиял так ярко, как будто над Казематами взошло солнце. 11. - Трагедия киркволльского Круга в том, что он оказался никому не нужен, но его уничтожение было выгодно сразу многим. Поздним вечером вдоль старого лодочного причала прогуливались двое и беседовали вполголоса. Один был высок ростом и широк в плечах, второй – наоборот, мал и толст. Высокий мужчина вдруг остановился, присел на причал и свесил ноги. После минутного колебания толстяк, кряхтя, присоединился к нему. - Тевинтер хотел использовать его в своей большой игре против Церкви и Орлея – это похоже на ту взрывчатку, которую подложил Андерс. Главное – правильно выбрать точку наименьшего сопротивления, место, где даже небольшой взрыв принесет максимальные разрушения. Мередит хотела этого просто потому, что это была Мередит. Я – потому что не было иного способа избавиться от этой ебучей храмовницы. Чокнутые вроде Грейс хотели уничтожить Круг из тяги к разрушению... или я неправ, и у вас были с ней контакты? Толстый человек покачал головой. - Мы думали об этом, но Грейс была непредсказуема. Хуже Децимуса, если это вообще возможно. Никаких контактов не требовалось – достаточно было просто подсунуть ее в киркволльский Круг, как щетку в постель. Как отвлекающий маневр сработало отлично: пока Мередит гонялась за этими горе-заговорщиками, от ее внимания ускользнула активность магического подполья. Вам еще придется научиться этому, Хоук, но потом вы поймете – иногда лишь нужно, чтобы правильный человек оказался в правильном месте в правильное время. - Траска на старкхевенских беглецов тоже вывели вы? - Правильный человек в правильном месте, - повторил толстяк. - И он все сделает сам. Хоук фыркнул и бросил в море медную монетку. Она запрыгала по волнам, делая «блинчики». - Я тоже был вашим «правильным человеком»? Учитывая, что речь идет о противостоянии двух Церквей и двух Империй, я даже польщен. Тем более что для меня это кончилось довольно-таки неплохо. Толстяк сладко улыбнулся. - Вы можете считать, что это был подарок. В честь нашего дальнейшего плодотворного сотрудничества. Хоук дружески положил руку толстяку на плечо и наклонился к нему совсем близко, как если бы хотел что-то прошептать ему на ухо. Со стороны можно было видеть, как две фигуры в темноте сблизились, будто собираясь поцеловаться, потом одна из них резко отстранилась, а вторая – мягко скользнула в воду. Раздался тихий всплеск. Грязная вода под причалом пошла кругами, потом наверх из глубины поднялась струйка, еще более темная, чем окружающая вода. Хоук достал платок и аккуратно вытер испачканную руку. - Подарок? – пробормотал он. – Что ж, спасибо. 12. Бетани плакала – так же горько и безутешно, как тогда, когда Гаррет сообщил ей о смерти матери. Она лежала, уткнувшись лицом в подушку, а он механически гладил ее по волосам. Он не знал, что сказать ей – в число его талантов никогда не входило умение утешать. Единственное, что он мог – гладить волосы сестры, как будто они были отдельным от нее пушистым существом. Внезапно она выпрямилась, сбросив его руку. Ее глаза были красными и опухшими, но голос почти не дрожал. - Я ненавижу тебя, - сказала она. Гаррет пожал плечами. - Я не мог ничего сделать. Никто бы не смог ничего сделать, разве что сама Андрасте с сияющим мечом объявилась бы посреди площади. Бетани неестественно ухмыльнулась – эта усмешка ужасно не шла ее миловидному личику. - Ты думаешь, я дура? Что я ничего не видела все это время? Гаррет Хоук, ты устроил резню, ты убивал невинных людей, и ради чего? Ради власти? - Бетани неверяще покачала головой. - Родители прокляли бы тебя, будь они живы. Но их нет, поэтому я прокляну... Гаррет шлепнул ее по губам. - Прежде чем ты скажешь еще что-нибудь, о чем потом пожалеешь, - сказал он, - послушай меня. Бетани молча смотрела на него, замерев, как парализованная. - Я не очень сильно тебя ударил? – вдруг обеспокоенно спросил Гаррет. – Извини, Бет. Она издала какой-то невнятный горловой звук. Ее никто никогда не бил – ни отец, ни мать – потасовки с Карвером не считаются. Это оказалось невыносимо обидно. - Тевинтер, - загадочно сказал Гаррет и сел на смятое покрывало. Когда Бетани была ребенком, отец точно так же садился на краешек кровати, чтобы рассказать им с Карвером сказку на ночь – даже поза была та же: опущенные плечи, сцепленные руки. Почему-то раньше она не замечала этого сходства, но теперь оно больно ранило ее. - Что? – механически переспросила она. - За заговором Грейс стоял Тевинтер, - продолжал Гаррет. – Я даже видел того человека – похоже, он какая-то шишка. Толстый такой, бледный, лицо на булку похоже. Не знаю, как его зовут. Он тяжело вздохнул и взлохматил волосы. Только сейчас Бетани заметила, что его левая кисть плотно забинтована. - Андерсово подполье еще. Понимаешь, нужны деньги. Всегда нужны деньги, чтобы переправлять сбежавших магов, листовки эти печатать, в конце концов. - Ты порешь чушь, - отчеканила Бетани. – Сумбурную, невнятную... чушь. - Я просто боюсь, что ты меня снова проклянешь – до того, как я успею закончить. Еще был Кастильон - ты не знаешь его. Он пират, работорговец из Антивы. Что работорговцу делать в Киркволле? - Что, похоже на то, что я разбираюсь в работорговле? - Стервятники чуют смерть, даже если животное еще не издохло, - сказал Гаррет. – Кастильон – стервятник. Он или знал от своих имперских друзей, или чуял, что здесь что-то назревает – что-то такое, после чего он сможет уплыть из города с полными трюмами рабов. Мы привыкли, что война идет за территорию – захватить землю, чтобы установить на ней свой порядок. Тевинтер действует иначе, Бет. Им вообще не нужен Киркволл - разве что пригодятся киркволльские рабы, и им не нужен порядок – только хаос, которая Черная Церковь использует против Белой. - И ты этим воспользовался. Он кивнул. Зачем-то поднял забинтованную руку, на которой не хватало пары пальцев, и посмотрел на просвет. - Были признаки, я увидел их, сделал выводы и предпринял... действия. Мне жаль, что так вышло. С твоими друзьями из Круга. Я, правда, хотел бы, чтобы было иначе. Кстати, - продолжал он шутливо, - сам Первый Чародей лично оттяпал мне два пальца. Не ожидал от него. Бетани сжала губы так, что они побелели. В голове всплыло дурацкое детское воспоминание – в последний раз она так злилась на него, когда однажды по весне одиннадцатилетний Гаррет построил плот и без спросу сплавил на нем всех ее кукол. Плот потерпел бесславное крушение в водовороте, каких на быстрой весенней речке было немало, и с берега маленькая Бетани видела, как попавшие в него несчастные куклы медленно кружатся, прежде чем окончательно уйти под воду. Тогда ей казалось, что она сама тоже кружится там, вместе с ними, и холодная, сладкая речная вода накрывает ее с головой. Сейчас это ощущение вернулось – усиленным десятикратно. - Еще одно слово, - прошептала она, - еще одно лицемерное извинение или кретинская шуточка, и я клянусь, ты останешься вообще без пальцев! И я отрежу твои вонючие яйца под корень! Гаррет посерьезнел. - Не злись, Бет, - сказал он примирительно. – Я не мог ничего предотвратить. Это как волна – она может утопить тебя, а может вынести наверх. Я просто сделал так, чтобы меня вынесло. Волна? - подумала Бетани. Нет. Водоворот. Она сама не поняла, как произнесла это вслух. - Не бойся, - сказал Гаррет и уцелевшими пальцами ласково погладил ее по щеке. – Ты можешь держаться за меня. В конце концов, ты моя маленькая сестричка. - Ты говно, Гаррет, - с горечью ответила она. – Потому тебя и вынесло этой твоей «волной». Говно не тонет. Он нисколько не обиделся – только придвинулся ближе, обнял ее забинтованной рукой и прижал к себе. Поколебавшись секунду, Бетани опустила голову ему на плечо. От Гаррета пахло лечебной мазью из эльфийского корня, и пряной подливкой, которую он, как обычно, за ужином пролил на рубашку. - Сейчас я покажу тебе кое-что, – заговорщически шепнул Гаррет и достал из кармана толстую короткую цепочку. Ее звенья были погнуты и местами почернели, как будто их опалило огнем. – Знаешь, что это? - Нет. - Эту цепь я взял с останков кунарийского колдуна – саирабаза, так они их называют. Парень ходил всю жизнь в этих кандалах и сжег себя собственной магией, когда получил свободу. - Я не понимаю. Зачем ты таскаешь ее с собой? Гаррет усмехнулся. - Может быть, чтобы помнить о том, что свобода драгоценна, и оковы должны быть сняты любой ценой. Или же – о том, что воздух свободы слишком холоден и разрежен, чтобы им можно было дышать. Может, это символ освобождения, пусть и через саму смерть. Или может – символ порядка, настоящего порядка, который тоже неотличим от смерти. Киркволл называют «городом цепей». Бетани молчала, зачарованно глядя, как свет единственной свечи отражается в гнутых звеньях, а брат все говорил – медленно, монотонно, как усмиренный. - Но для чего нужны цепи – только чтобы порабощать, или чтобы не дать разлететься на куски? И то и другое, вероятно. Бетани затаила дыхание. - И… какой же вариант ты выбрал? Гаррет крепко сжал цепочку в кулаке. - Я все еще думаю над этим.