так или иначе

      Пожалуй, ему было противно. Нет. Ему, однозначно, до омерзения было гадко находиться в этом доме, где все так и пропитано семейным уютом и взаимной любовью (тем, о чем он в детстве и мечтать не смел). Он ощущал свою чужеродность, буквально видел ее даже сквозь пелену серого дыма, застилающего глаза.       Дети тряслись от страха, старались съежиться и казаться еще меньше, но главное - они тянулись к друг другу, успокаивали и утешали, не думая начать попрекать кого-то в слабости, трусости или неспособности постоять за себя. И, скорее всего (очень маловероятно), но он им завидовал (самую малость).       Грехи в голове грохочут, стучат, подобно отбойным молотам, обещая силу, в сто крат превышающую имеющуюся (и уж тогда никому точно не прийдет в голову назвать его слабым). Он слышит их шепот, сквозь гвалт рокочущего шума и отчетливо осознает, насколько он в сравнении с этими детьми жалок (но все же он сильнее их всех, а где сила - там власть, и они все подвластны ему).       Зависть сменяется гневом.       Сивана чувствует его клокотания в своем же горле. Из всей какофонии звуков сильнее всего выбивает плач девчонки, который скорее напоминает скулеж. Тихий и одновременно оглушающе громкий. Малышка тянется к своей старшей (не)сестре, а та утешающе прижимает ее к себе. (его никто никогда не утешал) И гнев разрастается внутри него, мешаясь с завистью. Сохранять лицо невозмутимым становится заметно труднее. А девочка скулит, чуть ли не визжит от страха (перед ним) в объятиях свой (не)сестры. Таддеус закрывает глаза от боли в висках — еще самая малость и он не выдержит.       Комната настолько отвратительно уютная, что его и в самом деле почти выворачивает.       А девочка и не думает замолчать.       Сивана подходит к старшей, визг младшей на её руках в этот момент достигает особенно противной высоты. Он наклоняется к ним и кладет руку на плечо старшей девочки (почти девушки) и тихо спрашивает:       — Как тебя зовут?       Девушка (почти девочка) вздрагивает, но молчит. Это раздражает похлеще писка ее (не до)сестры. Таддеус сжимает ее плечико пальцами и чувствует еще чуть-чуть и послышится треск костей; девочка (почти девушки) и впрямь очень хрупкая, так и хочется сжать посильнее и послушать ее крики.       — Ну же, отвечай.       — Мэри, — говорит она и обнимает (не) сестренку покрепче.       — Ох, Мэри — это прекрасное имя. А как зовут эту чудную малышку?       Мэри снова молчит, не переставая гладить свою (нет) сестру по голове, сжимает губы и смотрит ему прямо в глаза. Не сказать, что ему это не нравится, но девочка у нее в руках всхлипывать не прекращает, и вот это ему точно не нравится. И Сивана аккуратно ее встряхивает.       — Я, кажется, что-то спросил.       — Дарла. Её зовут Дарла, — шепчет Мэри, полностью заглушая девчонку (по крайней мере у него в голове).       Сивана ведет рукой, с плеча переходя на шею. Девочка (почти девушка, или сколько ей там вообще) довольно милая, и кожа у нее теплая, мягкая и на удивление приятная. Под пальцами бьется пульс, Мэри боится (его), и в этом есть что-то (возбуждающее) приятное. Он наклоняется к самому ее уху и шепчет:       — Ну так вот, Мэри, будь добра, заткни свою маленькую сестренку, Дарли. Если, конечно, не хочешь, чтобы я сделал это вместо тебя.       Мэри вздрагивает и что-то шепчет на ушко своей (нет-черт-возьми) сестренки, а та быстро замолкает, лишь изредка всхлипывая. Таддеус поднимает руку выше, обхватывая ее личико ладонью. Мэри снова сжимает зубы и смотрит прямо в глаза. У него в голове проносятся какие-то картинки (очень конкретные картинки, если быть честным) и он приближает свое лицо к ее.       Похоть заполняет сознание.       Ему требует все самообладание на то, чтобы сдержаться, поцеловать ее в лоб (настолько невинно, насколько это возможно). Все ее (нет-не-ее) родственнички напрягаются (видимо не так уж и невинно получилось).       — Ну и молодец, Мэри, — и он отходит от нее, и бог ему свидетель, как это сложно сделать.       Он отворачивается от детей. И уж лучше пускай будет гнев, зависть или что-то там еще, чем эта чертова похоть (все же у него есть совесть), потому что он даже не уверен в том, что это не его желания.       Мэри красива, и даже очень; сложно с этим поспорить, несмотря на ее по-детски наивный наряд. И он ее хочет (но у него все-таки совесть есть, и он сжимает кулаки). Вопрос только в том, захочет ли она.       От этой мысли, такой явственной (до жути), ему хочется забиться под кроватью (как в детстве) и просидеть там столько, сколько будет можно.       Но так или иначе, если он захочет, она будет его. И эта мысль его успокаивает (не полностью, но и этого достаточно). Сивана опять смотрит на Мэри, на Дарли в её объятиях и хочет оказаться на месте этой малявки (пусть уж лучше будет зависть).       Но он получит ее.