На левом берегу

Чтобы заново родиться, сперва надо умереть. *** — Вы торгуетесь как человек, который знаком с войной. Рука Мэй Чансу не дрогнула, когда он принял чашку с чаем. Его улыбка была спокойной и сдержанной. Отработанной. Он отточил ее, как лезвие, укротил свое пылкое сердце солдата. — «Необычный», — подсказал Линь Чэнь, с фырканьем защелкивая веер. — Слово, которое вы ищете, это «необычный». — Что ж, — отозвался Мэй Чансу, испробовав на этот раз невозмутимую улыбку, — раз так говорит Молодой Хозяин Ланъя, так оно и есть. — Разумеется! — воскликнул Линь Чэнь, ткнув в него веером. — Как любезно с вашей стороны отдавать дань мудрости моего Архива Ланъя! Ах, если бы вы всегда были столь сговорчивы... Сидящий напротив Лян Цзие, глава Твердыни Летающего меча, уставился в свою чашку. — Этот ваш Союз Цзянцзо... Я подумаю об этом. Мэй Чансу сковало разочарованием и досадой, и потребовалась вся его выдержка, чтобы не затаить дыхание, а ответить ровным голосом и без колебания: — Конечно же. Снаружи барабанил весенний дождь. Все трое — и Линь Чэнь, и Ли Ган, и Чжэнь Пин — упрашивали его не ехать на эту встречу, а вместо этого отправить в Твердыню Летающего меча сообщение, что он может задержаться. Подумай о погоде, говорили они. О своем здоровье. Однако ради того, чтобы расширение Союза Цзянцзо не встречало никаких препятствий, им была необходима Твердыня Летающего меча. Она располагалась на перекрестке торговых путей и имела должную репутацию в окрестных городах и деревнях — ей доверяли, что было самым важным. Поэтому он здесь, старается не сутулиться под тяжелым меховым плащом и зябнет во влажном воздухе, осваиваясь со своим новым телом. Лян Цзие мягко рассмеялся и покачал головой. — Позвольте мне поделиться с вами советом. Я вам сказал, что вы торгуетесь как человек, знающий войну — и это была не лесть. Мы — люди меча. Ваши намерения должны быть стремительными и прямыми. — Он подлил чаю себе и собеседнику. — Я подозреваю, что на своем пути к созданию вашего Союза вы, Мэй Чансу из Цзянцзо, встречали много разных людей. Не к каждому можно пробиться таким способом; у людей цзянху своя честь и свои ценности. Подумайте об этом. Мэй Чансу уважительно сомкнул ладони прежде, чем принять чашку. — Я сохраню ваш совет в памяти, глава Лян Цзие. — А я подумаю над вашим предложением. На этом наше дело завершено. И мы можем обратить свои мысли к другим вещам. Скажите, — он расправил рукава, — вы и вправду настроили предводителей Нефритового ордена друг против друга одним лишь словом? Истории передаются из уст в уста, понял он и, склонившись к собеседнику, принялся рассказывать про достопамятную ночь неудавшейся свадьбы. А отсылка в этих историях к знакомым именам придает им интригу и достоверность. Важно, чтобы люди думали, что ты им знаком. *** Его находят в снегу по крикам — трясущегося от холода, извивающегося от боли. Чьи-то холодные руки касаются его лица, закрывают рот. Он бьется и дергается. — Пожалуйста, тихо, молодой командующий, — умоляет его кто-то. — Тихо. Ни звука. Здесь холодно, так холодно, и он горит заживо. *** Сам Мэй Чансу считал, что отправить вперед голубя с новостями уже было любезностью с его стороны. В конце концов, это определенно избавило его от выговора за то, что, вернувшись на гору Ланъя, он притащил с собою еще и ребенка. — Ты!.. — опасно начал Линь Чэнь. — Я знаю, о чем ты думаешь. — Неужели? — переспросил Мэй Чансу, праздно разглядывая медленно шелестящие под ветром листья деревьев. Даже летом жара едва пробиралась ему под кожу. Линь Чэнь поднял брови и пробуравил его взглядом: — Я понимал тебя, когда ты был покрыт белым мехом и не мог говорить. А уж теперь, когда к тебе вернулась речь, это совсем нетрудно. Мэй Чансу задумчиво кивнул, притворяясь, что его внимание по-прежнему увлечено листвой. — И? — «И»? — фыркнул Линь Чэнь. — Ладно-ладно. Ты и так знаешь, что я тебе не откажу, но было бы простой вежливостью притвориться, что сперва тебе нужно спросить разрешения. — Он обернулся, поглядев в комнату, где спал ребенок, не обычным, но лекарственным сном. — Вечно с тобой проблемы. — А это станет проблемой? — уточнил Мэй Чансу, чей голос балансировал на грани поддразнивания. Он отыскал этого мальчика в прискорбных обстоятельствах и в ту минуту ни на мгновение не усомнился, можно ли тому вообще помочь. Линь Чэнь скрестил руки и ответил в свой черед: — В некоторой степени, — признался он, — но главное, что ничего невозможного в этом деле нет. «Разумеется, нет». Этого Мэй Чансу говорить не стал. Если и есть под Небесами кто-то, кто может вернуть мальчику здоровье, то этот человек уже здесь и принялся за оказание помощи. Поэтому он лишь поинтересовался: — Как мы его назовем? — и принялся слушать скандальные предложения своего друга. *** Он то соскальзывает в туман сна, то выныривает из него, уверенный, что уже мертв. Когда он пробует заговорить, то слова выходят неоформленным и бессмысленным стоном, какой мог бы издать призрак, ожидающий судилища. Он слышит, как мама зовет его по имени: «Сяо Шу, сяо Шу...» «Я здесь, — пытается ответить он. — Здесь. Мама, я здесь!» Со смертью не торгуются, но он представляет, как будет умолять Янь-вана о справедливости. Чтобы тот отправил его обратно, возродиться при дворе — нацеленным, как кинжал, в сердце Се Юя. *** Наконец мальчик пришел в себя, освободившись от снадобий, который держали его в забытьи самое тяжелое время лечения, и детской игривости в нем не оказалось вовсе. По большей части он замирал, вжавшись в угол, и порой казалось, что он словно исчезает там, молча сливаясь с тенями. Сначала его можно было бы назвать разве что «подозрительным» и «опасливым», но миновала неделя, и стало ясно, что Линь Чэнь сотворил очередное чудо. — Имя «Фэй Лю» тебе подойдет? — Мэй Чансу устроился на веранде рядом с мальчиком, бестрепетно ловя его взгляд — мрачный и безмолвный. На своем посту у двери Чжэнь Пин с неловкостью переступил с ноги на ногу. Его рука двинулась было к мечу, но замерла, едва он вспомнил, насколько этот ребенок силен. — Молодой командующий… — заговорил он было и осекся, опустив глаза и устыдившись своей ошибки. Однако он быстро поправился: — Глава. Может быть… Мэй Чансу поднял руку с призывом к молчанию. — Мы с Линь Чэнем-гэгэ решили, что тебе хорошо будет зваться Фэй Лю, — объяснил он. Мальчик моргнул лишь раз, глаза его были сумрачны, но он все же сумел изобразить широкую улыбку. Бесхитростную. Привычная ярость вскипела в сердце Мэй Чансу, едва он припомнил, каким встретил этого ребенка. Тот кивнул — преувеличенно резким движением - и согласно хмыкнул. — Очень хорошо. — улыбнулся Мэй Чансу ему в ответ. *** Бред отступает. Линь Шу приходит в себя, вцепляется пальцами в накинутое на него одеяло и осознает, что кричит, лишь тогда, когда смолкает, сорвав воплем опаленное горло. — У вас в столице все склонны к такому же драматизму, что и ты? Линь Шу сдавленно вдыхает воздух — резкий и ледяной, от которого горят легкие. Он открывает рот, намереваясь произнести: «Где я? Кто ты такой?» — но выходящие из горла звуки не похожи на слова. — Ладно, ладно. Сядь спокойно и выпей свое лекарство. — К губам прижимается чашка. — Глотай. Хорошо. Теперь я расскажу тебе то, что ты хочешь знать. И этот человек рассказывает ему все, в общих словах: «Твоя армия пала. Вас предали. Твой отец мертв. Дом Линь и армию Чиянь объявили мятежниками». *** Основанная им в Ланьчжоу база для операций постепенно превратилась в то, что люди зовут домом. Они нередко подбирали бесприютных бродяг; многие из них оказались сведущи в боевых искусствах, и все так или иначе были благодарны лично Мэй Чансу. Вот так собирается сила, понял Мэй Чансу. Люди делаются обязанными тебе. Даже самый незначительный человек может быть полезен. Он припомнил, как глава Лян Цзие сказал ему: «Вы торгуетесь как тот, кто видел войну», — и как он счел тогда это своей слабостью. Лишь теперь к нему пришло понимание. Это его сила; ради чего он взялся за дело, как не ради войны? Постепенно все узнали: в Ланьчжоу, среди деревьев и туманов, обосновался Союз Цзянцзо. — Мне кажется, слива будет смотреться лучше, — заметил Мэй Чансу, отщипывая кусочки от маньтоу. Он скормит их птицам потом, когда никого не будет рядом и никто не заметит, что он не стал есть. Он оглядел двор; за его спиной установилось вежливое молчание. Наконец, Ли Ган, прочистив горло, уточнил — Здесь, глава? — Да, конечно. А где же еще? — Разумеется, глава, — медленно ответил тот. — Но как нам быть с… с абрикосовым деревом? — Пересадите его. — Он встал и обернулся. «Это же очевидно», читалось на его лице. — В южный дворик. Ли Ган переглянулся с Чжэнь Пином. Тот скрестил руки на груди и упорно отводил взгляд. — Что так? — мягко переспросил Мэй Чансу. — Вы не согласны? У Ли Гана вырвался вздох, который тот копил в своей груди как минимум с тех пор, как увидел план перестройки поместья. — Абрикосовое дерево очень старое. Переместить его будет почти невозможно. Не могли ли мы посадить сливу в южном дворике, а абрикос оставить здесь? Корни абрикосового дерева ушли в землю очень глубоко. Пересадить его – значит перевернуть всю почву. И все же он повторил: — Пересадите его в южный дворик. Лекарь Янь хочет расположиться там. *** — Ты не помнишь? — Линь Чэнь сопровождает этот вопрос повелительным тычком веера. Имеется в виду «разве ты не помнишь, как мы с моим отцом вытаскивали тебя из ада?» В этом и проблема, думает Линь Шу. Я помню слишком много; я помню все. Он должен был знать — Се Юй, конечно, все это случилось из-за Се Юя! Он знал, но знание не помогло, он просто не ожидал подобного. Представ с Се Юем лицом к лицу среди пламени, он подумал о тенях, зловещих и неверных. Он ведь все видел сам! И то, что тетушка Лиян всегда делается холодна в присутствии мужа. И блеск честолюбия в его глазах. Линь Шу видел, один за другим, все шаги, что привели того сюда. — Меня тошнит, — говорит он или пытается сказать, стискивая кулаки — язык во рту бесполезен и неподвижен и кажется чем-то чужим. Линь Чэнь — всегда вихрь в движении, даже когда сидит неподвижно — подается назад. — Ученые говорят, что сожаление лишь укорачивает человеческую жизнь. Чем это ему поможет? Один раз он уже умер. *** Проще оказалось Линь Чэню наносить визиты в Ланьчжоу, чем самому Мэй Чансу приезжать на гору Ланъя. Он все же бывал там время от времени, но это случалось много реже, чем регулярные налеты Линь Чэня на Ланьчжоу. Тот был словно вихрь, поднимающий все на своем пути — и, едва услышав на рынках пересуды, что этот невероятный человек снова был замечен в окрестностях, слуги перешептывались: «Уже минуло шесть недель? Неужели?» И поскольку Линь Чэню не было нужды гостить под крышей представительства Союза во время этих визитов — напротив, Ланьчжоу был велик, а причины для этих визитов были совершенно особые, то не все члены Союза Цзянцзо успевали увидеть его лично. Но вот результат этих визитов оказывался виден всегда и всем, расходясь от своего средоточия в Представительстве, точно рябь по воде. Кто-нибудь один непременно замечал: "А дела в последние время здорово оживились". И кто-нибудь другой отвечал ему: «Да. У нас сейчас гостит Молодой хозяин Ланъя». А первый тогда говорил: "О, конечно», — и, помолчав, добавлял: «Надо бы напомнить Фэй Лю, что прятаться в библиотеке запрещено». Люди, которые лично общались с Линь Чэнем и лучше других понимали, что за хаос тот распространяет вокруг себя, обычно чувствовали себя изрядно уязвленными. — Этот мальчик истинная угроза, — пробормотал Чжэнь Пин, стирая с себя грязь. Линь Чэнь рассмеялся, похлопывая веером по ладони, а потом ткнул им в сторону Чжэнь Пина и заметил: — Ты лишь потому злишься, что он тебя одолел. Взгляд, который Чжэнь Пин уделил Хозяину Ланъя в ответ, был страдальческим и недовольным. — А все от того, что вы учите его этим ребяческим выходкам. — Да ну? Пять времен года минуло с тех пор, как Фэй Лю был передан на попечение Мэй Чансу, и все это время Линь Чэнь направлял поведение мальчика таким образом, который можно было бы назвать неординарным — если бы не то, что неординарным в Линь Чэне было все. — Он ребенок, что плохого в том, что он повеселится? Мэй Чансу скрыл смешок за легким кашлем, едва Чжэнь Пин обернулся к нему за поддержкой. Но тут ему на глаза попался Ли Ган, с ног до головы покрытый грязью, листьями, травой и веточками. На макушке у него лежал одинокий цветок. На этот раз подавить смех оказалось непосильной задачей. *** Линь Шу держит свое горе стиснутым так крепко, что не в состоянии о нем говорить. Он расколот этим горем напополам, оно разрывает его на части и оставляет лежащим навзничь. Сначала оно оборачивается гневом, но потом остается лишь усталость. Такая сильная! Но теперь, при виде чужого горя, ломается и он. «Я сочувствую», — хочет сказать он, но не может. Вот во что он превратился: в существо, не способное утешить горюющего друга. Они долго сидят молча и совершенно неподвижно, и когда Линь Чэнь наконец прячет руки в рукава, это движение по контрасту с его оцепенением кажется чем-то значительным. — Он был стар, — говорит Линь Чэнь, поднимая взгляд и тщательно удерживая лицо. И решительно кивает. — Пришло его время. Он будет рад снова увидеть твоего отца. *** В Хэнани некий лавочник слышал от торговца шелком, который слышал от рыбака, которому рассказал его друг, который недавно ездил в Цзиньлин и услышал это от своей сестры — что княжну Му никто не смог склонить к поискам мужа, даже сам император. — Говорят, она давным-давно была помолвлена с солдатом, а тот ушел на войну и так и не вернулся. — Ли Ган коротко кашлянул, но лавочник только озадаченно покосился на него и продолжил: — Моя жена прямо ревела, когда услышала эту историю; такая любовь, говорит, такая жалость! Не знаю, правда это или нет, но звучит похоже на правду. А как иначе объяснить, почему княжна до сих пор не замужем? Хотя люди вечно болтают о том, за кого она могла бы пойти. — Торговец улыбнулся и кинул своим мыслям. — Как обычно. — Синюю ленту, пожалуйста, — вмешался Мэй Чансу, которого эта история явно не заинтересовала. — Конечно, конечно! — вдохновенно подхватил лавочник. — Она сделана из наилучшего шелка по эту сторону реки! У господина зоркий глаз на добротный товар. Ли Ган заплатил лавочнику, они вышли, и только тогда он окликнул: — Глава... Просто поразительно, как много можно вложить в одно-единственное долгое слово. — Фэй Лю должен понравиться боярышник в карамели, — заметил Мэй Чансу, когда они миновали тележку, полную ярко-красных сластей. Ли Ган сохранял безрадостное молчание, пока платил за глазированные фрукты. Фэй Лю спрыгнул с крыши почти мгновенно и легко приземлился подле Мэй Чансу. — Ешь медленно, — наказал Мэй Чансу мальчику, жадно схватившему лакомство. Затем, обратившись к Ли Гану, он произнес тихо, с усилием выдавливая слова: — Ей стоило бы отринуть прошлое и двигаться дальше. Я бы ее не винил. До сих пор он намеренно отстранялся от любых новостей о Нихуан, не считая тех, что касались ее военных походов. Ему достаточно было знать, что она пережила уничтожение дома Линь. Вряд ли ему было бы по силам перенести ее горе вдобавок к своему, зато радость, когда он узнавал об ее успехах, поддерживала его на плаву. Ему все это время хватало знания о том, что она жива и благополучна – хватит и теперь. Он не мог бы просить о большем. Никто не должен оставаться прикованным к призракам. *** В Павильон Ланъя постоянно прилетают и улетают голуби. У каждого из них на лапке крошечный свиток со сведениями, за которые иные люди убили бы не раздумывая. Но мудрость Архива Ланья беспредельна, и людей, приходящих с вопросами, они обременяют лишь теми ответами, которые те заслуживают. Не больше и не меньше. Здесь не торгуются. Названная цена одних заставляет гневаться, других — плеваться, третьих — плакать, но Линь Чэнь остается непоколебим, и никто не рискует противостоять ему и дальше. (Говорят, что Архив Ланъя не принадлежит целиком земному царству, что эту гору защищает незримая длань богов, что сами духи нашептывают тайны в уши Молодого Хозяина. «Как иначе он мог бы знать столь много?» — вопрошают люди.) «Большую часть этих слухов ты распускаешь сам», — криво выводит Линь Шу неловкими пальцами. — Это так, — соглашается Линь Чэнь, склонившись над своими книгами. — И что? «Ты забавляешься этим», — пишет Линь Шу. В окно постоянно дует ветерок, и покрытому шерстью телу это до странности приятно. Он не успевает остановить себя, как приходит мысль: попадись он в таком виде на глаза Цзинъяню, тот хохотал бы не переставая. Кисть звучно ударяет Линь Шу в лоб. — И это правда, — соглашается Линь Чэнь, не отводя глаз от своих книг и не замечая гневный взгляд, которым сверлит его потирающий лоб Линь Шу. «Куда ты отправил Ли Гана и Чжэнь Пина?» — эту записку, как и прочие, Линь Шу подсовывает ему под нос. — На приключения, — отвечает Линь Чэнь и наконец-то со вздохом выпрямляется. — Ты... Ты ведь правда вообще не в состоянии посидеть спокойно? Линь Шу взвешивает в руке кисть, на которой еще не высохли чернила. Продолжая глядеть Линь Чэню в глаза, он стряхивает капли на него. Чтобы смыть чернила с меха Линь Шу, требуется добрая неделя. И всю эту неделю он думает: странно, насколько сильней ты начинаешь тосковать о живых, когда твое сердце – одна сплошная могила. Он вспоминает Цзинъяня, который слишком упрям, чтобы удержаться на плаву в мутных водах двора без союзников. И Нихуан, и тетушку Цзин, и Юйцзиня, и Цзинчжуя, и Ся Дун, и прапрабабушку и — всего раз, и отнюдь не верноподданнически — своего дядю-императора. Горе в его душе отступает, как волна, стекает в трещины, накапливается там, куда не может дотянуться его тяжкое бремя. Там, где он не должен сводить вместе две непримиримых вещи: то, что он — это Линь Шу, и то, что именно он желает совершить. *** — Это знание не тебе предназначалось, — заметил Линь Чэнь, выпрямляясь. Он не выглядел ни расстроенным, ни злым, но гнев Линь Чэня порой проявлялся совершенно необычными способами. — У меня тоже есть свои шпионы, — возразил Мэй Чансу, быстро и опасливо покосившись на друга прежде, чем вновь вернуться взглядом к играющему Фэй Лю. Мальчик каждые пару минут вертел головой, чтобы проверить, не придвинулся ли к нему Линь Чэнь ближе, и подозрительно хмурился, с каждым разом все сильней. Линь Чэнь фыркнул: — А то я не знаю твоих шпионов. — Он, разумеется, говорил про Дом Мяоинь и его доклады Мэй Чансу о происходящем в Цзиньлине. — Про это ты не от них узнал. — У меня есть иные источники. — И насчет твоего генерала я тоже знаю, — Линь Чэнь сощурился, — и эти сведения уж точно не от него. Лгать Линь Чэню всегда было бессмысленно. — Нет, — уступил Мэй Чансу. — Они от тебя. Повисло молчание. Мэй Чансу слегка улыбнулся и произнес самым легким тоном: — Когда ты работаешь, то бормочешь себе под нос. Линь Чэнь с шумом втянул воздух: — Я бормочу!.. Он прервал себя, чуть помолчал и успокоился. — М-да. У меня такое чувство, что меня переиграли, — произнес он уже в достаточно неплохом настроении, и это значило, что нынешний случай он спустит с рук, но в будущем не стоит рассчитывать на подобную любезность. Мэй Чансу, приподняв брови, добавил: — Ты говорил, а я обращал внимание. Линь Чэнь прищелкнул языком и поднялся. — Если бы ты всегда был так внимателен к тому, что я говорю! И он в тот же миг бросился на Фэй Лю, отпрыгнувшего с расстроенным воплем. Мэй Чансу знал, что ему повезло со столь щедрым другом. Не было способа исполнить то, что он намерен, и при этом не расстроить людей, которые ему небезразличны. *** В его снах о Мэйлин завывают призраки. «Удержись… — стонут они тонкими голосами, и их доспехи лязгают, словно цепи. — Отплати…» Порой он хватается за руку отца в сотнях футов над той пропастью, откуда призраки тянутся к нему — и отец не приказывает ему жить ради армии Чиянь. Его рот в крови, глаза черны. «Удержись», — говорит он. Призраки, заточенные в снегах, не знают покоя. Они зовут его, и он отвечает: «Я скоро, дождитесь меня, я добьюсь справедливости и вернусь к вам». Едва успев облечь эту мысль в слова, он понимает, что это знание было с ним с самого начала. От смерти ему не уйти. Он еще умрет — и надеется, что сумеет сделать это на своих условиях, — на Мэйлин. В том самом месте, где пал его отец и с ним — армия Чиянь. Где должен был лежать он сам. Где павшие все еще ждут, когда же Линь Шу, их молодой командующий, займет среди них свое место. *** Путешествие из Ланьчжоу к горе Ланъя проходило через земли разбойников — но исключительно потому, что Мэй Чансу сам того хотел. И пусть его тело действительно изменилось, растеряв всю свою силу и те навыки, что делали его столь выдающимся бойцом, но привычки никуда не делись. Мечи и острая сталь не лишали его присутствия духа, как ни бормотал частенько Ли Ган, что ему стоит бояться, поскольку, в конце концов, он больше не силах себя защитить. Он отметил вспышку стали, понял, что лезвие пройдёт левее, и даже не вздрогнул, когда кинжал пролетел у самого его лица. Хаос боя кипел вокруг него, а он размышлял о погоде. День выдался славным — тёплый, но не влажный... О борт повозки ударилось чье-то тело, заставив ее слегка покачнуться. Несмотря на то, что он знал — позже его люди станут его за это распекать, Мэй Чансу все же выбрался наружу. Фэй Лю перехватил кулак, целящий ему в лицо. — Глава! — безнадёжно воскликнул Ли Ган, на мгновение отвлекаясь от своих противников. — Осторожнее, пожалуйста. Против них троих сражалось семеро разбойников, но теперь, когда Мэй Чансу яснее разглядел картину боя, он смог в точности оценить шансы. Его люди победят. Разбойники не были совсем неумелы, но на них хватило бы даже одних Фэй Лю с Чжэнь Пином. А Ли Ган лишь еще сильней склонил чашу весов в их пользу. Когда из всех разбойников на ногах остались лишь трое, женщина, явно бывшая их предводительницей, оперлась на меч и громко выдохнула. Все замерли на середине движения. Предводительница разбойников склонила голову набок — так низко, что прижалась ухом к плечу. — Вот как? Трое мастеров боевых искусств, - она показала на Ли Гана, Чжэнь Пина и Фэй Лю, - которые сопровождают, — она повела рукой в сторону Мэй Чансу, — одного-единственного человека, а тот даже не боец. Возможно, вы и есть господин Мэй из Цзянцзо? Истории передаются из уст в уста. Посвященное ему и ставшее знаменитым стихотворение Шу Цинтяна перенесло существование Союза Цзянцзо в область легенд, смутных и вызывающих благоговение. Репутация опережала самого Мэй Чансу, и одно упоминание его имени могло заставить армии опустить оружие. Он вел войну, как ведут лошадь на поводе. Мэй Чансу позволил себе улыбнуться. Улыбка вышла естественной, идеальной после всех этих лет тщательного планирования и движения навстречу цели. Усмехнувшись, предводительница разбойников воткнула свой меч в землю. — Я так и думала! — воскликнула она, сводя руки в почтительном приветствии. — Я Вэй Ян, предводительница Юй Фэй. Проношу извинения за невежливое обхождение. Она сделала своим людям быстрый, почти неприличный жест, и они выстроились за ее спиной по старшинству, убрав оружие в ножны. Слегка склонив голову, Мэй Чансу ответил: — Не за что. Мы же явились без предупреждения и без приглашения. — У Союза Цзянцзо есть дело в моей долине? — спросила Вэй Ян. Она слегка напомнила ему Нихуан — такую, какой он ее помнил: юную девушку, смешливую, подвижную как ртуть и опасно проницательную. — Поглядим, — ответил ей Мэй Чансу. Юй Фэй, или «благородные разбойники», грабили караваны, проходящие через горный перевал, и раздавали добро бедным жителям деревень, которые в этих засушливых землях не были в состоянии вырастить ни зерно, ни скот, а от государства почти не получали помощи. — Да? — уголок рта Вэй Ян дрогнул в улыбке. У этой женщины была репутация человека опасно сведущего. — Если вы хотите вести дела, господин Мэй из Цзянцзо, говорите прямо. Еще Юй Фэй были особо искусны в том, чтобы доставить припасы или проложить путь через незнакомую местность. Им пришлось многое узнать о переменчивости местности между горами и долинами и реками, которые то пересыхают, то наполняются вновь. Они стали бы хорошим дополнением к Союзу Цзянцзо, если Вэй Ян решит, что от присоединения к ним ей и ее долине будет польза. Но Мэй Чансу не зря столько тянул со своим предложением — прежде Юй Фэй ни разу не требовалась помощь. В последние же годы они все больше теряли контроль над своей территорией, зажатые со всех сторон другими бандами разбойников и чиновниками, желающими выжать прибыли из земель, которые никому не нужны. И вот наступил момент, когда он сумеет соблазнить их обещанием поддержки. Отдельные части Союза Цзянцзо действовали самостоятельно, и их сила была в многочисленности. Так устроил Мэй Чансу. Потому что в самом начале своего пути он уже знал, что Союз должен будет его пережить. *** Бинты сняты, и он знает, что теперь он - другой человек. Что он стал этим другим не сейчас, а еще раньше. Он ощупывает свое лицо, проводит рукой по шее к плечу и цепенеет. Даже руки у него изменились – они слегка дрожат, а ведь всегда были крепки. Стискивая руку в кулак, он думает: «Дом Линь мертв». Такова природа войны: ты всегда должен быть готов остаться на поле брани. Ни один мудрец не предостережет тебя от того, что, уезжая на войну, ты вернешься оттуда лишь горстью пепла. Отправляясь на Мэйлин, он помахал матери с седла. Мама смотрела ему вслед, ровная и прямая. И она улыбалась — как улыбался и он. Они не плакали. Дом Линь — семья военных. (Был.) Когда члены этой семьи уходят сражаться, их провожают с радостью и почетом. Но матери есть матери, и накануне за ужином она тронула его за руку и окликнула: — Сяо Шу, сяо Шу... — Да, мама? — переспросил он, торопливо проглотив, что было во рту. — Когда ты вернешься домой, я приготовлю на ужин твои самые любимые блюда, — сказала она. И повторила: — Сяо Шу. И через пять минут — еще раз, вытирая уголок его рта: — Сяо Шу... Она любила звучание его имени. Порой это было все, что она ему говорила. Он вспомнил, как однажды болел, слег с лихорадкой, и мамина прохладная рука покоилась у него на лбу, и мама вздыхала: «Сяо Шу, сяо Шу...» Линь Чэнь сказал, что она перерезала себе горло мечом, когда их поместье осадили. Ему не нужно специально представлять, как сильно было ее горе или как крепка убеждённость, когда она подняла меч; оба эти чувства сейчас укоренились в его душе. — Ты знаешь, что я хочу совершить, — говорит он Линь Чэню. Слова выходят медленно, и он не узнает собственный голос, сам не зная, почему: то ли оттого, что давно его не слышал, то ли сам голос стал иным. — Знаю, — отвечает Линь Чэнь, на мгновение оторвавшись от приготовления снадобья. — Знаю, что как Линь Шу ты не в состоянии этого сделать. — Не могу, — соглашается он. — Линь Шу мертв. Погребен на Мэйлин, зарыт в снег, сожжен в пепел. Они сидят в тишине, которую нарушает только постукивание пестика в ступке и шум водопада издалека. Он глубоко вздыхает. — Мэй Чансу. Линь Чэнь делает паузу, обдумывая. — Ты полагаешь, это умно?