Дурные идеи

«У нас есть правила, Глен». Да у кого ж, бля, их сейчас нет? Колледж вот целый свод составил. Запрет на ношение гавайских рубашек на голое тело, даже в тридцатиградусную жару, мой любимый — обожаю бодаться с администрацией. Но если с колледжем можно качать права и даже пикетировать под окнами, то Митчу демонстрацию с плакатами не устроишь. Боюсь, после первой же попытки взбунтоваться против его обожаемых правил я окажусь прикованным наручниками к батарее, а плакат мне бодро втолкают в задний проход. Еще и виноватым останусь. Но, черт подери, требования Митча занудны от и до. Нельзя сосаться в подсобке — бред. Нельзя лезть под его стол и, не дай боже, приближаться к его ширинке ближе чем на метр, даже если дверь заперта на три замка, колледж закрыт и весь город эвакуирован — обидно. Нельзя уламывать на секс в пустой душевой баскетбольной команды — вообще дикость какая-то. Облом по всем фронтам. Только подумаю об этом, и тут же челюсть сводит от напряжения. Особенно сейчас, пока Митч стоит спиной к аудитории и сосредоточенно чертит на доске схему замкнутой электрической цепи. Его задница в обтягивающих брюках отвлекает от физики точно так же, как и закатанные рукава рубашки, его предплечья с тонкими белесыми шрамами, еле видными под рыжими волосками. Меня отвлекает даже то, как Митч держит обломок мела. Жарко. Не знаю, столько ли от аномальной погоды в Иллинойсе или от вида Митча — небрежный и слегка развязный такой видок препода, который пришел на пару сразу, как мордой ткнул студентишку в дорогущую обивку тачки и всласть отодрал. Как тот самый студентишка могу ответственно заявить, что не вижу большой моральной разницы между сексом в тачке — неудобным и неоправданно романтизированным, на мой скромный вкус — и сексом в его кабинете. Учитывая, что паркуется Митч пусть и позади корпуса в укромной тени деревьев, но на территории колледжа. «А ведь фактически, — думаю, довольно смакуя эту мысль, — он нарушает собственные правила». — Еще немного, и ты дырку в его заднице взглядом протрешь, — шепчет Миш, наклоняясь ко мне через проход. — Чего? — гляжу на Миш с подозрением. Она пристально смотрит на меня в ответ и многозначительно приподнимает крашеные брови. — Думаешь, я не знаю, где ты живешь, бра-а-атец? — невинно хлопает ресницами Миш. — Мамочке с папочкой можешь заливать что угодно, это твое де-е-ело, но меня не проведешь. Вот же стерва проницательная. Оглядываюсь настороженно по сторонам: мало ли услышит кто. Но Дилан через одну парту ковыряется ручкой в зубах, Такер уткнулся в телефон, а Оливер Прескотт в соседнем ряду пялится в окно с таким блаженным выражением рожи, будто разглядел в облаках сиськи. Остальные сидят вне зоны слышимости и чертят схемы в тетрадях. Даже чумная Лизбет Браун, еще на перемене всех доставшая вопросом, можно ли снизить риск беременности полосканием гениталий кока-колой после секса, сосредоточенно смотрит на доску. Наклоняюсь к Миш и шиплю: — Откуда ты узнала? — Ну, — произносит она с достоинством, — я всегда опережала тебя в развитии, согласись. — Ха-ха, — произношу раздельно. — Очень смешно. Слишком очевидная подколка. Миш прекрасно знает, что на второй год меня оставили не из-за непроходимой тупости, а лишь потому, что мне тогда приперло зарабатывать, лишь бы иметь хоть какие-то бабки в кармане, и выбросить из головы мысли о высшем образовании. Сейчас-то, конечно, все по-другому. Я хочу этот диплом. Хочу работать в гребаном НАСА, наконец-то ломиться навстречу давней подростковой мечте. От того, к чему сердце лежит, нельзя отказываться, упаковать в пыльный ящик на чердаке, чтобы достать в старости и грустно улыбнуться несбывшемуся. Пожалуй, это лучший урок из тех, что дал мне профессор рыжуля. — Просто сложила дважды два, — сдается Миш и дергает невыразительно плечом. — Ты его жрешь глазами, — она заметно веселеет, и по ее ухмылочке я чувствую, что сейчас скажет нечто из ряда вон: — Ну, и как на вкус его ирландская колбаска? — Мишель! Митч, толкающий лекцию, прерывается на полуслове и смотрит в нашу сторону взглядом серийного убийцы. Аж холодок бежит по спине. — Мистер и мисс Батраски, — произносит Митч, чеканя каждое слово, — я понимаю, что ваша беседа куда увлекательнее физики, но не могли бы вы перенести семейный совет на время перерыва? — Конечно, профессор Синкле-е-ер, — Миш улыбается, вновь садится ровно и берется за ручку. — Я очень внимательно вас слушаю. — Надеюсь, ваш брат-второгодник тоже, — фыркает Митч, даже взглядом меня не касаясь, и возвращается к теме лекции. Обидно, но справедливо. Ушами хлопать на его парах не дозволяется даже самым в жопу ужаленным ботанам, а мне отставать от общего темпа и вовсе нельзя. Смотрю на его руки. На его закатанные рукава. Молча глотаю слюну и, недовольно покосившись на продолжающую гаденько ухмыляться Миш, открываю тетрадь. * * * В конце второй пары, сделав вид, что мне до чертиков нужно перешнуровать кеды, стойко выжидаю, когда Такер прекратит тупить и выйдет за дверь. Тот же вообще, походу, не спешит — учебник по супрамолекулярной химии решил подклеить бумажным скотчем и заодно почесать языком с бойфрендом по телефону. — А я, слышь, ему говорю... Да ты погодь, дослушай, ща обоссышься... — гогочет Такер, прижимая телефон ухом к плечу. Насколько знаю, парень Такера — это задрот-задохлик Пэрри из параллельной группы, знаменитый здоровущими дедовскими очками в роговой оправе, крайне паршивым нравом и тем, что на первом курсе укусил за яичко капитана команды по лакроссу в отместку за издевательства. Знать не хочу, при каких обстоятельствах это произошло, но Пэрри теперь в основном составе команды по лакроссу, и задирать его — почему-то! — никто не спешит. — Ну да-а, они лажанулись, потому что торт с надписью «вечеринка — говно» можно приносить только на тусу, про которую точно знаешь, что она будет классной... — все делится жизненной философией Такер, и мои надежды на перерыв в пустом классе терпят крах. Митч еще со звонком смылся в лаборантскую, а я, дебил дебилом, караулю Такера и нервно поглядываю на часы. Проходит минута, другая, третья. Такер ржет над бубнежом Пэрри на том конце провода и никак не может рассказать «охуеть какую» историю. На мои покашливания, уже плавно переходящие в надсадный многозначительный кашель, Такер обращает внимания еще меньше, чем на бьющуюся об оконное стекло с противным жужжанием муху. И тут в мою голову приходит... Не просто даже идея, а целая И-Д-Е-Я. Я подрываюсь с места, елозя шнурками по полу, и вальяжно, приняв вид уверенного в собственных действиях человека, прохожу мимо беззаботно болтающего Такера и останавливаюсь у двери в лаборантскую. — Профессор Синклер, — зову, ударив пару раз костяшками пальцев о дверь. — Могу я вас побеспокоить по поводу домашнего задания? Думаю, третий номер вызовет у меня большое затруднение. Из лаборантской даже шороха не доносится. У Митча превосходное чутье на мои дурные И-Д-Е-И. Обычно он либо уходит от них в глухой игнор, либо уходит ногами куда подальше, либо ограничивается сухим и сквозь зубы «поговорим дома, Глен». Зловещее «поговорим дома», которое, как бы Митч ни утверждал обратное, лишь банальный эвфемизм прелюдии в виде будоражащего, звенящего напряжением молчания за ужином и последующего грубого секса. — Профессор, — сдаваться я не намерен, и Такера уже не хочется выпроваживать из класса. Пусть себе болтает. — Профессор, я правда очень хочу сделать это домашнее задание так хорошо, чтобы вы меня потом похвалили. Сказали: «Тебя, Батраски, надо взять в Массачусетский технологический прямо сейчас». Акценты в речи, видно, я расставил правильно. Потому что дверь рывком открывается и на пороге лаборантской показывается Митч. Смотрит на меня, прищурив светлые зеленые глаза, мажет взглядом по Такеру, вновь смотрит на меня. Долго, будто в самую душу смотрит. — Хорошо, Батраски. Посмотрим, что с тобой можно сделать, — бросает глухо и уходит вглубь лаборантской, за битком набитые приборами и папками с отчетностью стеллажи и нагромождения пыльных коробок. Залетаю внутрь, захлопываю дверь и ограждаю нас от Такера. В неизбежности воплощения И-Д-Е-И даже не сомневаюсь, поэтому без задней мысли нагоняю Митча в лабиринте стеллажей и припираю к стенке. Буквально, врезаясь в него всем телом, вжимаю спиной в холодный бетон и слепо, закрыв от предвкушения глаза, нахожу его губы. Поцелуй выходит коротким и агрессивным. Митч тянет мою нижнюю губу до боли, кусает и тут же зализывает. Ерошит волосы на моей макушке и легонько ведет подушечками пальцев по чувствительной донельзя шее. Ежусь и томно вздыхаю, что Митча только подзуживает вернуть руку в мои волосы и с силой за них ухватиться. — Какого хрена ты вытворяешь, Батраски? — спрашивает он тихо, отстраняя мою башку. Его глаза так близко: зеленые, до краев налитые плохо сдерживаемой похотью и уже не такие светлые. — Вау, мы что, только что целовались? — уточняю с наигранным удивлением. — А как же правила, профессор? Митч разжимает кулак, выпуская мои волосы из хватки. — Я не об этом, — фыркает он, наваливаясь спиной на стену, и складывает руки на груди. — А о лекции. Кто-то обещал учиться. — И этот кто-то учится, — напоминаю не без ноты гордости в тоне. — Серьезно, Митч. Я же эту тему назубок знаю. И все благодаря тому, что мой бойфренд — на минуточку, дважды лучший профессор физики года по мнению «Грин-Бей Трибьюн» — дома гоняет меня по учебнику и заставляет проходить по три темы вперед. Видимо, чтобы мозг не скукожился в черепной коробке. — Практика, — напоминает Митч невозмутимо, лишь едва улыбаясь, — прекрасно закрепляет теорию, и от пары лишних задачек ничего у тебя не отвалится. Если ты такой гений, — он делает сардоническое ударение на этом слове, — то Мишель нужно подтягивать средний балл. Ни к чему ее отвлекать. — Беспокоишься о моей сестрице? — приподнимаю брови. — Обо всех своих студентах, — это звучит так искренне, что я не нахожусь с ехидной подколкой. — Окей, Митчелл, ты меня уделал, — вздыхаю неровно, закусывая саднящую от грубого поцелуя губу. — Ты охуенный препод, а я плохой мальчик. — Даже не думай, — отзывается Митч мгновенно. — О чем? — невинный взгляд, скромная поза. Ну же, профессор рыжуля, сдавайся, не об учебе же думать в единственный длинный перерыв за день. — Такер все еще там? — уточняет хрипло. Киваю, и Митч вдруг улыбается так сволочисто и уверенно, что у меня пропадают последние сомнения: против моих дурных идей решения Митча подчас бывают хуже. — Отлично, плохой мальчик. Не любишь правила, значит, должен уметь находить лазейки. Митч отлипает от стенки и подается ближе. В нос бьет до срыва башки приятный аромат сандалового геля для душа. Митч наклоняет голову, ведет сухими губами по моему судорожно дернувшемуся кадыку, щекочет подбородок рыжими патлами. Кажется, языком прослеживает вязь татуировки. Пуговицы под его ловкими пальцами легко выскальзывают из тугих петель: Митч сдергивает рубашку с моих плеч резко и тихо смеется, целуя черное крыло дракона на моей судорожно вздымающейся груди. Черт! — Веди себя тихо, Глен, — видно, дышу я так громко, что дам фору движку любимого байка Митча, с которым он возится на выходных в гараже. — У меня нет для тебя кляпа, только пыльная методичка. Вкусного в ней мало, поверь... Митч уже передо мной на коленях, хотя изначально я собирался быть на его месте и расстегивать ширинку его чертовых официозных брюк. — Постарайся, чтобы Такер ничего не услышал. Нам же не нужны проблемы? — тянет Митч и языком скользит от моего пупка вниз по дорожке волосков, чтобы остановиться у пряжки ремня. Я сглатываю до боли в сведенном спазмом горле, а Митч расстегивает мой ремень и рывком, не церемонясь, стягивает джинсы вместе с трусами. — Оу... Посмотрите-ка. Мне хочется съязвить про чей-то грязный рот и то, что Митч, должно быть, пересмотрел порнухи до встречи со мной. Но мне ли возмущаться — с таким стояком. — Это вас так затруднения в третьем номере домашнего задания воодушевляют, мистер Батраски? — спрашивает Митч подчеркнуто деловым тоном. Меня так ведет от его заигрывающей строгой сухости и горячего дыхания, касающегося моего колом стоящего члена, что сиплое «угу» — единственное, что я способен выдать. — Действительно, очень большие затруднения, — замечает Митч со сдержанным смешком и в момент, когда широко облизывает мою головку, смотрит снизу вверх прямо мне в глаза. С вызовом, с жадностью до моей реакции, которая не заставляет себя ждать. О нет, нет, трижды нет. Это ты, Митч, должен сейчас пихать в рот костяшки сомкнутых со всей дури в кулак пальцев и давить в себе стон, как мелкая сучка, отхватившая желанную ласку. Кровь приливает к паху, и в ушах звенит так, что я почти не слышу отдаленного бубнежа Такера и влажных пошлых звуков, с которыми Митч втягивает мою головку в рот, чтобы тут же, дразнясь, вытолкнуть языком к краю губ. — Митчелл... — хриплю чуть ли не на грани отключки и срыва последних тормозов, — правило с минетом, типа, только в одну сторону действует?.. Он вновь лениво поднимает глаза. «Рот занят», — говорит мне его насмешливый взгляд. Митч подхватывает мой член у основания. Его длинные, охуенно сильные пальцы делают мне едва ли не лучше, чем горячий язык. Если стон еще чудом удается сдержать, то дыхание, громкое и надсадное, уверен, слышно по всей лаборантской и почти наверняка — в классе. Молюсь, чтобы Такер продолжал болтать по телефону и дальше, потому что сил терпеть не остается. Я двигаюсь к Митчу ближе, вплетаю пальцы в его волосы. Трахаю его рот с таким упоением, что кажется, вот-вот подкосятся колени и меня поведет. Откинусь от минета, будто восторженная малолетка. В этот момент я завожусь даже от того, как трепещут сизые ресницы Митча, когда он пропускает мой член глубже. Как он распутывает скоро и нетерпеливо узел галстука дрожащими пальцами, расстегивает пуговицу на жестком воротнике рубашки. Его самого бросает в дрожь от возбуждения. Чувствую слабую вибрацию — он стонет прямо с моим членом во рту, плотнее обхватывает губами и стонет — и я дергаюсь с тихим задушенным скулежом, врезаясь затылком в полку стеллажа. В башке пульсирует, сердце бьет до нокаута о ребра. — Черт подери, Митч, — шиплю сквозь зубы, взвиваясь от окрепнувшей тяги кончить немедленно, прямо сейчас, пока он так развратно облизывает мой член и коленями упирается в мои кеды. Черт. Подери. Отстраняю его за взмокшие от пота волосы, и член выскальзывает из его рта со звонким влажным звуком. Секунда. Ловлю его шальной взгляд, и сперма тягучими каплями брызжет на его раскрасневшиеся губы и подбородок. Попадает даже немного на пресловутый галстук, потому что, застигнутый оглушительным оргазмом, я тупо пялюсь на испачканное спермой лицо Митча и за аккуратностью не гонюсь. — Глен, какого черта... — морщится Митч, отстраняясь, и смотрит на галстук так, будто кому-то придется за него нехило отдуваться. Вновь поднимает на меня глаза и почему-то, хотя должен бы злиться, расслабляется. Веселеет даже. Улыбается мягко и вытирает подбородок тыльной стороной ладони. — Глен... — Что? — спрашиваю шепотом, подтягиваю трусы и джинсы и долго вожусь с пряжкой ремня. Митч качает головой, продолжая улыбаться: — Ничего. Я выхожу из лаборантской первым. Такера уже и след простыл, только его забытый учебник по супрамолекулярке одиноко валяется на парте. «Все чисто», — набираю смску Митчу уже в коридоре и, не сдерживая прущей из меня улыбки, иду под трель звонка на общий курс гуманитарных наук. * * * После пар бодро вылетаю из корпуса, прохожу пару кварталов и останавливаюсь в тени большого дуба у частной школы для мальчиков. Черный майбах подкатывает, шурша гравием под колесами, спустя доли секунды, и в мою голову в который раз закрадывается подозрение, что Митча наша кустарная конспирация до смерти забавляет. Он же едет в такие моменты прямо за мной. Стекло медленно опускается, и Митч смотрит на меня поверх солнцезащитных очков с легкой ухмылкой: — Батраски, вас подвезти? — Если нам по пути, профессор, — закатываю глаза, огибаю тачку спереди и поскорее забираюсь на пассажирское. Митч выезжает на дорогу и сворачивает в сторону мемориального моста, раскинувшегося унылой громадой над ржавой старушкой Фокс-ривер. Родной маршрут — закрой глаза и все равно визуально припомнишь каждый поворот и каждый дорожный знак. В бардачке нахожу забытый пакет с сэндвичем, который сделал себе утром, и с удовольствием на него накидываюсь. На светофоре даю откусить и Митчу. — О чем ты только думаешь, — спрашивает он, прожевав, — когда тебе в голову приходят эти... грандиозные идеи? — О том, что тебе со мной повезло, — отвечаю невозмутимо и самодовольно. — Тебе было бы жутко скучно наедине со своими правилами, если бы никто их не нарушал. «И тебе бы не позволял иногда отойти от рутинной нудятины». — Охотно верю, — Митч не отрывает взгляда от дороги, да и за солнцезащитными очками не видно. Но я знаю, что в глазах его сейчас то особое выражение. Так он смотрит только на меня или думая обо мне. Чуть сердито, ласково, с раздражением и обожанием — все одновременно. — Митч, — зову тихо. — Да? Я припоминаю его полное значения «ничего» там, в лаборантской. Улыбаюсь. — Я тоже тебя люблю.