Тот, кто рисует

      – Джун, давай расстанемся, – говорит Джин в понедельник и вместо двух ложек кофе кладет четыре сахара.       – Перестань, – Намджун подбирается тихо. Совсем тихо-тихо. И кладет ему голову на краешек плеча, – я люблю тебя. Ты любишь меня. Мы со всем справимся.       – Но я же.. – начинает Джин и замолкает на середине. Потому что невыносимо больно говорить об этом вслух.       – С тобой все в порядке, – Намджун обвивает его руками и подтягивается ближе к шее, обдавая кожу теплым дыханием, – мы со всем справимся. Мы – уж точно справимся. Только вспомни, через сколько мы уже прошли вместе.       Джин помнит.       Все-все помнит. До самых мельчайших подробностей.       Тепло чужих губ на заднем сидении машины. Румянец на скулах. Взъерошенные волосы. Сонную улыбку. Рассвет на краю мира. Глупые шутки, от которых никто и никогда, а Намджун каждый раз – смеялся заливисто и искренне, что даже немножечко становилось страшно. Что Джин откроет глаза – и сон закончится.       Он помнит все. И свет, и темноту.       Свои слезы после смерти отца и крепкие объятия бывшего, уже бывшего друга. И как Джун водил его гулять, потому что "ну хватит тебе уже киснуть, тебе же всего 19". И разговоры шепотом – о самом важном – долго-долго, до утра, когда еще чуть-чуть и солнце затронет обнаженные плечи.       Джин помнит, как Намджун провалил тест по английскому и три дня ни с кем не разговаривал и совсем ничего не ел. Все твердил, какой он тупой и безнадежный. Ведь кто же тогда знал, что лаборант случайно перепутал тест и раздал не той группе, что должен был.       Еще он помнит, как от них сбежала собака. Соседская. С которой Сокджин гулял по субботам – денег тогда на жизнь катастрофически не хватало. Собака была красивая, но бестолковая. Джин и Намджун в тот дождливый весенний день сбились с ног, прошаривая каждую улицу. Сосед орал громко, размахивая руками и грозясь, что не заплатит ни воны за целый месяц. Но еще громче закричал, когда узнал, что собака беременна. После этого Джин долго грустил, обвиняя себя во всем случившемся, а Намджун не придумал ничего лучше, как перевезти Сокджина к себе.       – Как думаешь, он разрешил ей в итоге стать мамой? – спрашивает тихо Сокджин и кладет чайную ложку на кухонный стол. Сахар бесшумно сыпется с края.       – Джин… – начинает Намджун, но останавливается и поворачивает мужа к себе лицом. Взгляд у того потерянный и пустой. – Мы. Со. Всем. Справимся. Ясно? Не опускай руки. То, что сказал врач – не приговор и не клеймо на всю жизнь. Многие пары проходят через это. И многие преодолевают. И у нас получится.       – Ты... правда так думаешь? – неуверенно спрашивает Джин и неосознанно хватается пальцами за низ Джуновской футболки – так же, как и в детстве. – И я тебе не противен? Ты не считаешь теперь меня странным?       – О боже, Джин-и, – Намджун тихо вздыхает, но не от усталости, а от облегчения, что Джин потихоньку начинает идти ему навстречу и вылезает из своего глухого панциря, – ты для меня самый лучший. И что бы ты ни делал, что бы с тобой ни происходило, я никогда не откажусь от тебя.       – Тогда... думаю, я готов? Давай попробуем.       – Он вот там, – говорит директор детского приюта, расположенный в живописном месте на окраине города и в который Джин и Намджун приехали с самого утра, – мальчик в синей кофте.        Джин и Джун заглядывают в комнату через небольшой дверной проем. Мальчику на вид всего года три-четыре, он сидит за столом к ним спиной и болтает в воздухе ногами. Разноцветные носки едва достают до пола, а смешные завихрушки на голове заколоты самыми обычными цветными скрепками. Непохоже, чтобы у приюта были финансовые проблемы, тогда почему именно скрепки? Неужели нельзя было купить ребенку заколки?       – Чего мы ждем? – заговорчески спрашивает Намджун и наклоняет к Сокджину голову.       – Не знаю, – едва слышно отвечает Сокджин, не отрывая взгляда от ребенка. В его голове слишком много мыслей, разделить которые никак не выходит. Почему именно скрепки? Почему сидит тут совсем один? Почему он такой... хорошенький...       – Папа! – вдруг кричит мальчик, и голос его звонким эхом отпрыгивает от стен, заставив двух мужчин тут же придти в себя.       Джин и Намджун недоуменно переглядываются и зависают ненадолго. Потому-то и не сразу замечают, как кто-то уже держит их обоих за руки. Маленькими-маленькими ладошками.       – Ох, извините, – неловко говорит директриса и пытается оттянуть ребенка назад, – они все такие – думают, что это их родители вернулись…       – Все в порядке, – растерянно отзывается Намджун, пока Джин опускается перед ребенком на коленки и заглядывает в его большие и яркие глаза.       – Привет, малыш. Хочешь поехать домой?        – Чонгук-и, малыш, что ты тут делаешь совсем один? – спрашивает Намджун вечером, когда ставит перед мальчиком большую кружку с какао. После подписания всех необходимых документов, директор приюта и органы опеки все же разрешили Намджуну и Джину взять малыша на несколько дней – так называемый гостевой режим – познакомиться и узнать друг друга получше. Но через вскоре будущим родителям все же придется вернуть малыша обратно в приют, до согласования еще целой кипы никому ненужных бумажек. А пока всем троим предстоит провести чудесные выходные в обществе друг друга.        Сидя на полу в детской комнате, Чонгук усердно водит карандашом по бумаге, смешно высунув язык. Он настолько увлечен своим занятием, что даже не замечает зашедшего в комнату Намджуна.       – Ты рисуешь? – спрашивает Джун и пытается заглянуть ему через плечо, подсаживаясь рядом.       – Не смотли! – малыш судорожно закрывает руками листок и одаривает Намджуна недовольным взглядом. – Папа, еще слишком лано! Ты что, глупый? Подсматливать нельзя!       Голос у Чонгука до ужаса недовольный, и он так смешно дует губы, что Намджун не выдерживает и тихо смеется, поднимая руки в примирительном жесте:       – Хорошо-хорошо, как скажешь. Мы с папой будем ждать в гостинной, приходи, когда закончишь рисовать, хорошо?       – Он чудесный... – говорит Джин и косится на дверь в детскую комнату. – Он такой, блин, чудесный, Джун... До сих пор не могу поверить, что кто-то мог добровольно его оставить.       Голос Джина едва не срывается. Потому что эмоции подступили к самому горлу и вот-вот вырвутся наружу.       – Люди сумасшедшие, и мы никогда не узнаем, что у них в голове. Но сейчас же все хорошо, разве нет? – Намджун говорит спокойно и гладит Джина по ладони. – Очень скоро мы сможем забрать его насовсем, и у Чонгук-и будет настоящая семья. Разве не здорово?       Джин отрывисто кивает и глотает слезы. Настоящая семья. Как они и мечтали.       Чонгук меняет карандаши. Серый на серый. Еще один серый на еще один серый. И еще один. И еще. И еще. Ему кажется, что мир полон цветов. Ярких, насыщенных и совсем не похожих друг на друга. Под закрытыми детскими глазами все именно так – сочно и разноцветно, но стоит только немного вернуться в реальность, как мир снова приобретает один единственный, серый оттенок.       Но Чонгуку все равно на это. У него потрясающая память, и вспомнить, какой именно должна быть трава и какое там небо внизу – головой вверх тормашками, под размахи качели – еще не представляет труда. Чонгук знает – все это необычно, а что необычно – клево. Так сказал мальчик из другой группы – рыжеволосый и веснушчатый. Мама и папа приехали за ним в августе и забрали домой.       Чонгук носит комбинезоны. Везде и всегда. Клетчатые и однотонные, вельветовые и льняные, до самых щиколоток и до колен. Лямка вечно спадает с левого плеча, и папа, когда замечает, всегда пытается его поймать и поправить ее. Чонгуку весело. Весело, когда за ним бежит Мони – белое, пушистое "нечто". "Нечто" – потому что – "Да сколько можно есть, ты не собака, а непонятно кто!". Джин психует, но глаза у него все равно добрые-добрые.       Чонгуку четыре. Четыре от начала и до конца. На праздничном торте четыре свечи. Намджун аккуратно ставит его на стол под негромкий щелчок фотоаппарата.       – Теперь задувай свечи и загадывай желание, Чонгук-и, – говорит Джин, и улыбка трогает его губы. Мальчик с восторженным взглядом смотрит на обоих родителей, но вместо того, чтобы дунуть на потихоньку угасающие свечки, тянет к ним сложенный вдвое листок.       – Что это? – неуверенно спрашивает Сокджин, но все равно принимает подарок.       – Вы! – радостно сообщает малыш и ждет. Ждет, когда взрослые конец-то увидят его творение.       А там Джин и Намджун в свои двадцать один. Собака сбежит через одиннадцать месяцев. Сокджин переедет через двенадцать. Джун и Джин едут к морю. Соленый воздух уже проникает в легкие – осталось совсем чуть-чуть, лето прямо по расписанию, – едут, еще не зная, что это время останется самым лучшим и трепетным в их жизни. Что изменит все до неузнаваемости и разделит на "до" и "после", когда Намджун неуклюже встанет посреди мокрого и безлюдного пляжа на одно колено и услышит уверенное и счастливое "да" в ответ.       Но об этом никто не мог знать. Это было только их воспоминание. Только их одних.       – Откуда ты..? – В один голос спрашивают Намджун и Сокджин. Едва слышно, иначе момент растает как дым.        Мальчик весело улыбается и болтает ногами под столом.       – Я вас помню! Вы же мне постоянно снились!