Случай в морге

В кизякинский морг беда всегда приходила не одна, а с санитаром Хагриповым и шофером Филчой. Несменяемый районный патанатом Степан Снепко, услыхав рокот труповозки, утопил в пепельнице сгоревший до фильтра окурок и вышел сослуживцам навстречу. - Кто там на этот раз? - Щиголь, - прокаркал Филча, вылезая из-за баранки, - молоко на вусах ще не обсохло - ви гляньте! Вместе со здоровяком Хагриповым они выволокли обмякшее тело из бобика и шмякнули его на каталку. - Почему не в мешке? - Снепко окинул процессию строгим взглядом и пошире распахнул дверь с облупившейся краской, чтобы санитар с шофером могли без препятствий закатить гражданина в последнее место регистрации, которое предусмотрело для него государство. - Так оне жи, Степан Трофимыч, исчо в прошлом месяце закончились! - пробасил Хагрипов, толкая каталку перед собой. Этот отчет Снепко предпочел не комментировать, понимая, что отсутствие мешков для трупов - не последнее лишение, с которым работникам казенного учреждения предстоит смириться. Даст бог, скальпели до пенсии еще прослужат, а вот иглы и шовный материал мало того, что самому придется закупать в швейном отделе, так еще и на зарплату… - Совсем младехонький исчо! - причитал на весь морг Хагрипов, перекладывая труп с каталки на стол. - Пожить-то не успел! В пруду утоп сердешный, представляете, Степан Трофимыч! Приехали седня забирать его у оперов, а он лежит себе на берегу, весь мокрый да сини-ий! - Направление где? - спросил патологоанатом, натягивая перчатки. - Во-от! - санитар со всхлипом выудил мятую бумажку из недр засаленной поношенной куртки. - Мне на стол. И одежду с него сними. Так уж сложилось, что никому в окрестностях Кизякино не было суждено помереть неоплаканным - благо, в большом, гипертрофированном от алкоголя, сердце Хагрипова всегда было место для скорби, и кем бы ни был покойник, он непременно обретал безутешного родственника, положенного любому приличному человеку, в лице санитара районного морга. Оставшись с трупом наедине, Снепко, прежде чем приступить к делу, поднес ко рту зажим с сигаретой и окинул профессиональным взглядом рабочий материал. На столе лежал вьюноша, годов семнадцати отроду. Судя по всему, из пруда его выловили недавно: капли воды все еще стекали с темных волос и блестели на длинных мокрых ресницах. Холодный, с сине-зеленым отливом, он напомнил патанатому русалку, чье мужское обличье только добавляло очарования сказочному образу. Мальчик был красивый, в чем Снепко сразу же себе признался. Невысокий, стройный, хорошо сложенный, с мягкой вьющейся растительностью на теле - именно такие с юных лет приходили к Степану в его смутных запретных фантазиях, которые никак не сочетались с порядочным рабоче-крестьянским воспитанием. Кожа на пальцах утопленника побелела и сморщилась, на лице и груди зеленела болотная тина. Поддавшись странному чувству, патанатом дотронулся до щеки неизвестного и стер грязь. Затем взял скальпель и со вздохом прочертил пальцем белую линию живота, вдоль которой собирался делать разрез. Потрошить херувимчика было откровенно жалко - даже после смерти это тело все еще волновало неискушенного медработника и пробуждало в глубине его души сладкое тягучее желание. Морг был хорош тем, что в его стенах не водилось неотложных дел - сегодня Снепко не спешил поскорее разделаться с поступившим под его опеку усопшим. Отложив в сторону скальпель, он придвинул к рабочему месту стул и уселся на него, намереваясь и дальше разглядывать новопреставленного. То ли за окном портилась погода, то ли дело было в начинающемся у Степана простатите, но отчего-то на него накатила тоскливая провинциальная меланхолия, и впервые за много лет ему захотелось по-человечески погрустить при виде умершего и до боли в легких надышаться угарным дымом “Шахтерских”. Почему-то в голову полезли мысли о работе и чистяке на личном фронте: размеренная спокойная служба в морге вдруг перестала казаться пределом мечтаний, и неожиданно Степану захотелось стать обычным человеческим врачом. Он представил, что мог сидеть в кабинете педиатра, погребенный заживо под бумажками и историями болезней, и годами слушать детский ор, пока к нему на прием не пришел бы этот темноволосый мальчик с надеждой, что добрый доктор поможет законно откосить от армии. Или работая на скорой, Снепко мог приехать спасать юнца от алкогольного отравления с бригадой, которая после двух часов ночи была сама не прочь прибухнуть на той же кухне; он промывал бы малолетнему пропойце желудок через зонд и заботливо придерживал за волосы, пока тот в бессознательном состоянии блевал над тазом. Еще Степан мог закончить орду и повстречать этого парня уже в стационаре, где увидел бы его точно таким же - обнаженным, но при этом восхитительно теплым и живым. В реанимации он всю ночь прислушивался к стонам отходящего от наркоза юноши и подходил раз за разом, чтобы подтянуть сползшую манжету тонометра или поправить мочевой катетер. Он бы следил, чтобы мальчику не было холодно, или слишком больно, или вовремя поднесли бутылку с водой, когда тот захочет пить… Клубы тяжелого сизого дыма медленно оседали на бетонный пол, и хотелось думать, что глаза слезились именно от него, а не от какой-то глубинной вселенской тоски. Патанатом мог и дальше придумывать варианты другой, хорошей жизни, но какой был в этом толк, если красивый тонкий мальчик лежал перед ним на холодном каменном столе, а Снепко при всех своих умениях никак не мог этого исправить? Если бы в этой сволочной жестокой жизни можно было хоть что-то изменить, то Степан выбрал участь любого другого доктора лишь затем, чтобы провожать своих пациентов с выпиской о выздоровлении, а не в деревянном гробу с уродливым швом от подбородка до лобка. У Снепко-врача осталась бы карта мальчика, а вместе с ней призрачный шанс повстречать его однажды на пыльном кизякинском бродвее, простирающемся от главпочтамта до дома культуры… Но вместо этого ему придется вывернуть юнца наизнанку, а потом грубо смыть с него кровь технической водой из ржавого шланга. Еще никогда Снепко не испытывал к собственной работе столько ненависти. Впрочем ненависти к своей собачьей бесперспективной жизни он чувствовал еще больше. Степан встал и решительно снял с крючка облупленный эмалированный таз с надписью «Внутренности», намереваясь как можно скорее приступить к работе. Вместо того, чтобы целовать этот живот и эти гладкие плечи, он так и будет до самой старости макать свой длинный нос то в формалин, то в кишки, провожая в последний путь таких вот юных нежных… Молодецкий храп, раздавшийся от стола для вскрытия трупов, прервал поток невеселых мыслей патанатома и Снепко, не заметив как разжал пальцы, уронил железный таз на бетон. Раздавшийся грохот был таким сильным, что мог разбудить даже мертвого, что собственно в ту же минуту и случилось. Утопленник распахнул зеленые заспанные глаза и, поморщившись, затараторил: - Шо такое? Где это я? В больнице? - Лучше, - ответил еще не оправившийся от шока патанатом и нервно присосался к давно потухшему бычку, - ты в морге. - В морге? - юноша приподнялся на локтях, но заметив, в каком виде находится, поспешно лег обратно и прикрыл руками причинные места. - Как я здесь очутился? Поведение трупа явно не соответствовало установленным нормам, и Снепко нахмурился. - Плавал в пруду, как дохлая рыба, причем так долго, что участковый решил, что за это время ты утонул уже раз пять. - Та не, вы шо! - запротестовал мальчишка. - Вчера ж в школе выпускной был, мы с Родькой Визловым ящик водки туды приперли - вот я и перебрал чутка. После второй бутылки Грунька сказала, шоб я сходил освежиться, ну, я и пошел умываться в прудике. Кажись, там и заснул в камышах возле берега и ничо - не помер, как видите! - Еще пара минут - и точно бы помер: я ж тебя, глупого, вскрывать собирался... - Не, мне эт пока нельзя, - юнец решительно спрыгнул со стола и, подцепив с пола металлический таз, прикрылся им, - мне домой тикать надо - теть Тоня башку оторвет! Так шо давайте, доктор, в другой раз. «В другой раз» прозвучало в ушах патанатома так обнадеживающе и многообещающе, что впервые за долгое время Снепко почувствовал себя почти что счастливым. Наблюдая, как мальчишка одевается в предбаннике, Степан ощутил легкое сожаление от того, что не успел собственноручно обмыть это тело, чтобы осязать и почувствовать его руками. Но он философски рассудил, что не всем мечтам дано сбыться сразу. Так или иначе в его душе и так поселилась слабая надежда. Выпустив воскресшего отрока обратно в мир живых, кизякинский Харон* первым делом подорвался к письменному столу. Схватив направление, он принялся вычитывать фамилию идиота-фельдшера, по чьему заключению пациента доставили в морг. - Локонцев, мать его! - прорычал Снепко. - Чтоб на тебя гипертонические бабки, как июньские клещи, на вызовах сыпались! Ниже на сером листочке обозначались ФИО и возраст опознанного «умершего». «Гончаров Игорь Евгеньевич», - прочитал патанатом. Степан Снепко усмехнулся и снова закурил. - Ну, что ж, Гарик, - пробормотал он, пряча направление в карман фартука, - в другой раз, так в другой раз. Конец.