Как валить с уроков

Больше всего на свете Квакушкин боится двух монстров: доктора Гастеровича… и собственной мамаши. Первого опасаются как минимум все монстры Подзёмкина: Гастерович, как истинный чиновник — существо непредсказуемое, которое может осчастливить как район, так и себя самого. Разница невелика — Подзёмкино, да и другие районы, познают всю прелесть научных изысканий. Квакушкин о науке Гастеровича знал мало, но в том, что от неё нет никакой пользы, уверен был железобетонно. Он, конечно, не смотрел всяких передач о том, что в Америке находится мировое правительство, во главе которого стоят рептилоиды, но считал, что наука Гастеровича с этим бредом одного поля ягоды, потому что ни один нормальный человек или монстр не будет пытаться искать общие черты между медузой и собакой, да ещё пытаться их скрестить. И всё это на деньги налогоплательщиков, и Квакушина в том числе. Матушка же его пугает по нескольким причинам. Она давно готовилась к тому, чтобы покинуть бренный земной мир, а потому ударилась в религию, да и других стремилась в неё затащить. Зачем — вопрос по-прежнему открытый. В молодости её не особо заботили другие монстры, да и люди тоже — она считала, что живёт правильно и стремилась донести свою истину до остальных как, собственно, и Гастерович, только в куда меньших масштабах. Пока Гастерович проповедует о том, как хорошо они заживут, если поставят в каждый дом по одному ядерному реактору, то матушка рассказывает о том, что эти же дома надо окропить святой водицей, поместить в каждую квартиру по несколько икон и, самое главное, не поддаваться дьявольским козням, которые, что иронично, проповедует как раз Гастерович. В основном эти проповеди приходилось выслушивать Квакушкину — как-никак, а он один из тех немногих монстров, с которыми ей вольно-невольно удалось сохранить хоть какое-то общение. В этот узкий круг входит лишь два монстра: сам Квакушкин и его старый друг овощник по кличке Овощ. Остальные просто не выдержали её непростого характера, но ей, как казалось Квакушкину, с головой хватает что его, что Овоща. Она пытается их обоих привлечь на сторону веры, но если Овощ в довольно мягкой, но чёткой форме пояснил ей, что верит в силу овощей, а не бога, то с Квакушкиным всё как всегда идёт через одно место. Он всегда был слишком мягким, а когда дело касалось матушки, так и вовсе превращался в тюфяк, неспособный ни на собственное мнение, ни на что-либо другое, хотя когда мать исчезала, Квакушкин с трудом, но всё же вспоминал, что сам он ненавидит что бесполезную науку, что чрезмерный фанатизм религии. Спасение от этого он находил в одном — в бутылке. Выпил — и до тебя не долетают ни проповеди о том, что наука — это круто, ни доказательство того, что бог — это хорошо. Да и вообще ничего не долетает. Потом, правда, пришлось от этого отказаться, потому что матушка как-то прознала о том, что Квакушкин любил закатить за воротник. Но теперь спасения не было, разве что он умудрился ухватиться за ту маленькую ниточку, которая рано или поздно приведёт его к новой работе, а, может быть, и выходу из осточертевшего Подзёмкина. К счастью, это значило ещё и то, что научно-религиозные «дебаты» вокруг него стали практически незаметны. Матушка, конечно, до сих пор ругает Гастеровича, когда слышит его излияния по телевизору насчёт того, что все храмы надо закрыть и превратить в музеи биологии, посвящённые лишь строению лягушек, но Квакушкину на это уже как-то по барабану. Он уж давно понял, что с матушкой спорить бесполезно. Как и останавливать её от свершения «благих намерений», вроде того, чтобы пойти в мэрию и попросить во всех школах ввести обязательные уроки христианства. Квакушкину об этом говорили несколько раз, но он всё время отмахивался, говоря либо завуалированное да, либо не менее завуалированное нет. Откровенно говоря, Квакушкину вообще было глубоко, глубоко насрать на местную «школоту», а ещё он надеялся, что эта блажь выйдет у неё из башки также легко, как и вошла… Но он ошибся. Квакушкин, конечно, не мог знать, что в это время в администрации появилось немало лишних денег: «сверху» пришёл приказ о том, что нужно ввести новые дисциплины, и теперь Азгор Горыч Мечталов тяжело размышлял о том, какие же именно. Просто так деньги потратить на себя он не мог, что бы про него не писали в новостях, а он всё-таки монстром был порядочным, да и о народе не забывал. Он не мог в одиночку справится с этим приказом, поэтому вызвал к себе Гастеровича. Монстр он, конечно, своеобразный, и с непривычки мог вполне себе напугать, но на самом деле он обожал науку и всё, что хоть как-то связано с ней. Одно в нём было плохо: он никогда не знал, когда нужно остановится. — Я вот что не пойму, Геннадий Гастерович, — всё продолжает рассуждать Азгор. — Вот вроде всё у нас есть. И обществознание есть, и биология, и математика… — А также то, что называется «информатикой», — брезгливо морщится Гастерович. — Нужно увеличить число часов для уроков биологии и химии. — Я бы и рад, — вздыхает Азгор. — Да вот только тут чёрным по белому написано: новые! И откуда мне эти новые предметы взять?.. Эх, была бы тут Тамара… — мечтательно протягивает он. — О! — вдруг поднимает он палец вверх. — Технология! Уроки готовки! Мастерские! Выкрутились мы, Геннадий Гастерович, выкрутились! — Это дело, конечно, хорошее, — говорит он так холодно, что Азгору становится немного неловко за свои радостные опрометчивые возгласы. — Да вот только не в каждой школе найдётся дополнительное помещение для подобных изысканий… а вот для биологии и химии — вполне. Если разделить их на дисциплины, как в настоящей науке, да уделить этому делу по дополнительному часу, то вот тогда… — Хорошо, — прерывает Азгор. — Но вот какая проблема есть — где мы тут специалистов дополнительных найдём, как думаешь? Тут уж, извини, городок мелкий, не то, что в твоей Москве… — Можно подумать, я туда только для развлечений еду, — хмыкает Гастерович. — Я там, между прочим, делом занимаюсь! Ищу народ, который и будет обучать наше население… Азгор мог бы сказать, что успехи Гастеровича пока настолько невелики, что эти попытки можно отложить до лучших времён, но портить дружбу ему не очень хочется. По крайней мере, он делает хоть какие-то попытки сделать жизнь лучше. Неизвестно, сколько ещё могли бы продлиться эти размышления, если бы не неожиданный визит одной из работниц, который отвлёк Азгора и Геннадия от дискуссий. — В-вам тут письмо, — говорит она, чуть подрагивая и пряча глаза. — О-от одной из жительниц… — Спасибо, Альфиса, — вежливо кивает Геннадий, и та, краснея, уходит. — Неужели они наконец начали пользоваться плодами демократии! — всплеснул руками он. — А то мне уж начало казаться, что они как были немыми, так ими и остались… — Боюсь представить себе, каково будет тебе узнать, что это написала старушка, — хмыкает Азгор. — Да не простая, а со своими странностями… — поймав удивлённый взгляд Гастеровича, он продолжает: — Она предлагает организовать уроки дополнительного религиозного образования. — Я надеюсь, что вы… не пойдёте у неё на поводу, — наконец находит, что ответить Гастерович после недолгого молчания. — Сами понимаете, женщина уже старая, со своими причудами и странностями… Да и, кроме того, школа — это в первую очередь храм науки, — добавляет он, словно понадеявшись, что это сможет унять загоревшийся блеск. — Храм — он храм и есть… — задумчиво говорит Азгор. — Но приказ есть приказ. Это письмо к нам вовремя пришло, очень даже вовремя! — Но, позвольте, мы живём далеко не в средневековом обществе… — Те, кто сверху, — Азгор вновь выразительно поднимает палец вверх, — так не считают! Я понял, в чём тут дело. — Хотелось бы поинтересоваться, в чём же именно, — вздыхает Гастерович. — От нас ждут, что мы введём именно эти уроки религии! — Тыкает Азгор в письмо. — Недавно и патриарх заявление делал, что Россия должна двигаться только вперёд, к свету, к… — А кое-кто другой говорил, что все, в ком есть русская кровь, попадут в рай, а остальные просто умрут, — прерывает Гастерович. — И это я ещё мягко выразился! — Так ещё лучше! — всплескивает руками Азгор, угадывая, о ком идёт речь. — Раз уж даже верхи ничего не имеют против, так кто станет нас останавливать? — Вас, — мягко поправляет Гастерович. — Только и только вас. Я, уж прошу простить, в этом участвовать не хочу… — Понимаю, — только и кивает Азгор. — Но, если хочешь, можешь параллельно вести уроки науки… думаю, это тоже будет поощряться. Гастерович улыбается, но немного криво. Азгору это не понравилось, но он понятия не имеет, что ещё ему можно предложить. Была бы тут Тамара… Впрочем, спустя пару секунд улыбка на черепе Гастеровича стала походить на настоящую, а значит, он придумал, как можно подстроится под далеко не самые приятные обстоятельства. — Ладно, — кивает он. — Я согласен. — Вот и договорились, — улыбается Азгор. — Но ты не переживай так сильно, мы вернёмся к обычному режиму спустя пару недель. А если кто там, — он вновь поднимает палец вверх, — что-нибудь спросит, то мы скажем, что народ был против и забросал нас заявлениями на отмену подобных занятий… По лицу Гастеровича становится понятно, что сам он готов написать хоть сотню таких заявлений, но не занимает руки работой хотя бы потому, что у него есть какой-то план. Азгор не знает, какой именно, но не сомневается, что Гастерович с достоинством воплотит его, но так, что все только выиграют. *** Федя просыпается рано, ещё до того, как встанет мать. Не очень хочется стеснять её своим присутствием, да и спать больше неохота — привычка, которая появилась у него ещё с детства. Спустя полчаса он готов к выходу, на часах — семь утра. Когда он идёт к школе, проходит ещё десять минут. Это хорошо — народу в школе нет и, как хотелось думать Феде, и не будет ещё долго. Не очень хочется смотреть на лица гопников. — Это ещё чё за срань? — невольно вырывается у Феди, когда он поворачивает голову в сторону расписания. Там, помимо знакомых шести уроков, неожиданно в конец затесался ещё и седьмой, под странным названием «Религ. обр./Науч. обр.». Эти нехитрые сокращения с лёгкостью дополняются даже в слегка сонном уме, но на вопрос о том, на кой чёрт оно вообще здесь нужно, он ответа найти пока не может. Прежде чем железно решить, что на этот загадочный урок он не пойдёт, Федя перебрал сотни других вопросов: почему никому ничего не сказали, какие же нужны учебники… Когда ему приветливо махает хвостом желтоватый безрукий монстрёнок, с которым Федя так много тусил в Подзёмкине, становится даже немного неловко.  — Ты это видел? Видел?! — чуть ли не по-звериному рычит Федя вместо приветствия, указывая на несчастную бумажку, в которой оказалось всего лишь на одну строчку, чем раньше. — А-а-а-а, ты про это… — протягивает тот разочарованно. — Не переживай так, — подмигивает он. — Если хочешь, давай вместе свалим. — Мать расстроится, — вздыхает Федя. — Но если она ни о чём не узнает, то так даже лучше будет… Он переводит взгляд на расписание. — У тебя замазки случаем не завалялось? — Нет, — вздыхает он. — А что? — Идея есть. Сбегать одному — это как-то не по пацански… А вот если никто об этой срани, — он тыкает в бумажку, — и не узнает, то всем будет хорошо. — Нехорошо как-то для учителей получается… — неуверенно протягивает монстрёнок. — Эти гады только к седьмому уроку и придут! Это для нас нехорошо получается — шесть часов жопы грели, а потом ещё один. — Ты прав, — сдаётся монстрёнок. — Сейчас у сестры возьму. — Поторопись! — кричит Федя. И он правда торопится — за несколько минут он уже оказывается тут. Флакон с замазкой он держит в светящихся зелёным руках, и Федя чуть ли не инстинктивно отшатывается от него, пока магические конечности летают туда-сюда в воздухе, замазывая ненавистные строчки. — А нам ничего за это не будет? — отрешённо спрашивает монстрёнок, закрывая замазку. — Вряд ли, — протягивает Федя, но немного неуверенно. Он не считает нужным говорить, что если что-то пойдёт не так, то он просто отмотает назад время — тем более, что это и не правда. Теперь Федя с ним не играется. — А может, стоило бы и сходить? — протягивает монстрёнок. — На одном стуле — поехавшая сектантка, на другом — поехавший извращенец. На какой сам сядешь, на какой друга посадишь? — отвечает Федя анекдотом и лыбится ему же. — Я думал, что верующие и атеисты нормальными бывают… — Бывают, — кивает Федя. — Если не навязывают своего мнения. А я не думаю, что те, кто это всё нам пропихнул нормальными были. Монстрёнок лишь кивает и они, попрощавшись, расходятся. Проходит шесть уроков, которые для Феди неразрывно слились в один и он, забыв о своей утренней выходке, уходит. Лишь в дверях ему «везёт» столкнуться с Гастеровичем, который только-только собирается войти внутрь. — Здравствуйте… — смущённо говорит Федя, опуская взгляд в пол. Рядом с этим скелетом ему всегда становится очень и очень неловко, но каким-то чудом он умудряется пересилить своё смущение. — А вы, это… зачем к нам заглянули? — А ты разве не знаешь? — удивлённо спрашивает тот. — Было велено провести несколько уроков по тому, чтобы выветрить религиозную чушь из ваших голов и научить мыслить рационально! Кстати… а почему ты не в школе? Куда ты собрался? И тут Федя обо всём вспомнил. — К… какой урок? — немного нервно спрашивает он. — Посмотрите в расписание. Там ничего нет. Череп Гастеровича вытягивается, а сам он чуть ли не бегом подходит к расписанию. Феде хочется надеяться, что замазка до сих пор не сошла и никто из особо поехавших на учёбе школьников не соскрёб её. — Действительно, — говорит медленно Гастерович. — А ведь и правда… Только вот… кто это сделал? Неужто та религиозница?.. — Это ты про кого говоришь, молодой человек?.. — неожиданно раздаётся знакомый голос. Старуха-фроггитша. Ну как же они без неё!.. Федя начинает коситься в сторону выхода, но желание узнать, чем всё кончится, удерживает его решимость. — Ах, это вы, — говорит Гастерович с необыкновенным спокойствием, в котором даже нельзя найти ноток презрения. — Та самая, кто будет доказывать бытие божие?.. — Кто? — протягивает она так удивлённо, что даже у Феди глаза на лоб лезут. — Как такие вещи можно доказывать?.. Это, чай, не наука, тут другой подход нужен! — Действительно, — отвечает Гастерович удивлённо. — Знаете, а я думал, что вы куда менее благоразумна… — Вы тоже совсем не такой, каким я вас представляла! Вы-то, говорят, хотели храмы позакрывать, и превратить их в музеи лягушек… — Я? К чему? Пять музеев? Лучше на эти деньги ещё несколько школ открыть… или нанять новых сотрудников. — Да, столько учителей бы было! Но вот уроков мало… кто, кстати, закрасил это? — она тыкает пальцем в бумажку. Когда они синхронно поворачивают головы в сторону Феди, его на месте уже нет. Он несётся в школьный двор, где неожиданно для себя находит… Квакушкина. Хотя почему неожиданно? Надо было давно понять, что Квакушкин со своей мамашей неразрывны — где его мать, там обязательно найдётся и он. — Нифига себе, — только и свистит Федя. — А ты чего не в школе? — прищуривается тот неодобрительно. — У вас там, вроде как, начинается ещё один урок. — Я… я его пропустил, — честно отвечает Федя. — Или, вернее, прогулял. И не я один. — Плохо, — качает головой Квакушкин. — Мне вообще насрать, но… Расстроится она. Нехорошо. Федя чувствует, как внутри что-то неприятно покалывает. И правда нехорошо. — Но, знаешь, ты прав, — спокойно продолжает Квакушкин. — Нечего потакать всяким фетишам и навязывать их другим. Хотя, по сравнению с некоторыми, мать ещё адекватна… Они молчат. Наверное, Феде стоит свалить, но по тяжёлому взгляду он понимает, что пока не время. Впрочем, когда он видит чьи-то фигуры впереди, то понимает, что сейчас вопрос порядочности значения не имеет. Как не имеет смысла и хождение в школу по субботам, поэтому Федя заявляется лишь в понедельник, наивно думая, что ему что-то за его выходку будет. Но ничего, конечно, не было. Как не было в школе и следа присутствия фроггитши и Гастеровича в конце шестого урока ни в понедельник, ни во вторник, ни во все остальные дни вплоть до конца учебного года.