Альфайн-Барбара

Каждый день, часов эдак в пять, старушка-фроггитша спешит к экрану старого телевизора. Её сын давно оставил попытки приучить её к компьютеру, а в последний раз, когда фроггитша пыталась что-нибудь на нём сделать, несчастная машина могла пасть жертвой вёдер. Телевизор же такой участи смог бы избежать даже в том случае, если бы транслировал страстные поцелуи представителей нетрадиционных сексуальных ориентаций, что, конечно же, намного страшнее разговоров с «призраками». «Ящик» спасало лишь то, что сама фроггитша буквально выросла рядом с ним и на родную машину у неё не поднимались ни руки, ни вёдра. Но в пять часов всё меняется, и Квакушкин — сын фроггитши — жалеет, что бросил пить. Мать его женщина страстная и довольно пылкая: как в веру она ударилась с головой, так и плотно подсела на очередной сериал, за созданием которого стоял никто иной, как Михаил Тоныч. На этого гада Квакушкин давно точил зуб хотя бы за то, что во время просмотра сериалов, которые он снимал, мамаша сходила с ума. Приходилось выключать компьютер и заниматься чем-то другим, лучше всего где-нибудь в другом конце города. Михаил Тоныч обожал снимать сериалы — каждая его серия шла эдак по три, а порой и по четыре часа. Сам Квакушкин их, конечно, проводил иначе, и даже не собирался прикасаться к творчеству Тоныча, считая, что оно годится лишь для того, чтобы развлекать выживших из ума старух. Но однажды ему ускользнуть от матери не удаётся. Только стоило ему перешагнуть порог квартиры, так тут же послышался её недовольный голос: — Эй, сына! Куда это ты направился? Или не хочешь с матерью время провести?.. Нехороший сын, эх какой нехороший! Квакушкин только вздыхает, не без огорчения понимая, что на этот раз погулять ему не удастся. На самом деле, печалиться особо не из-за чего: всё равно эти часы опять пропали впустую, а потом, после того, как они закончились, Квакушкин с ужасом бы обнаружил, что опять объелся мух на ближайшем болоте, совсем как его дикие сородичи. Стоило ему только бросить пить, как в ход пошла другая привычка, которая, как он хотел верить, свойственна всем фроггитам. Но на этот раз он будет бороться с ней сам. — Ладно, мам, я остаюсь… а чего это ты хотела? — Михаил Тоныч перезапускает один из своих сериалов! Между прочим, он про любовь. Тебе полезно будет, может быть, ты научишься того, чего надо, а потом себе и девушку найдёшь… Квакушкин незаметно вздыхает и снимает с себя кофту, куртку и штаны. Он так небрежно нацепил на себя одежду, что могло показаться, что он вышел на улицу лишь затем, чтобы добраться до магазина, вновь прикупить себе алкоголя, а потом свалиться без чувств. Но, по крайней мере, снимать её было гораздо проще. Только сейчас он особо не спешит. — Быстрее, сынок! Скоро всё начнётся! Квакушкин с трудом подавляет желание выматерится, но всё-таки ускоряется, и одним могучим прыжком оказывается в комнате мамаши. — Ай, молодец, сынок! — чуть ли не хлопает она в ладоши, на что Квакушкин лишь кисло улыбается. — Ну что, начнём смотреть? Он лишь молчит и присаживается на край дивана подальше от матери. Та, к счастью, этого не замечает, во все глаза уставившись в экран. Квакушкин напряжён: он думает, стоит ли посмотреть хоть одним глазком, или же лучше хотя бы попытаться уснуть, чтобы потом проснуться примерно в полночь, выйти на улицу, и начать есть мух, как все нормальные лягушки… выбор очевиден. Первая серия оказалась быстрой, стремительной и, к великому стыду Квакушкина, крайне интересной. Началось всё с ссоры двух подозрительно знакомых девушек, причём одну из них мать называла не иначе, как «Айдэн» и говорила о ней в мужском роде. Она не была похожа на парня ни на первый взгляд, ни на второй, ни уж тем более на третий, пусть у неё было мускулистое телосложение, шрамы и низкий, хриплый голос. Мать говорила, что пересматривала этот сериал где-то четыре раза, но разобралась лишь со второй девушкой: Альфис. Низенькая, щупленькая и довольно милая — полная противоположность «Айдэну» или же, как на самом деле окрестил её Тоныч, Андайн. Квакушкину не составляет труда подставить настоящие имена девах, как и понять, что весь этот сериал — бурная его фантазия на тему их отношений. Первая серия рассказывает об их бурном разрыве, во время которого было поломано столько посуды, что даже Квакушкину, который никогда не заботился о домашнем быте, становится не по себе, едва очередная тарелка разлетается на куски. А уж каких ругательств он наслушался: в основном все они вылетали из уст Андайн, которая проклинала какую-то «Гастерру». Воображение услужливо подкидывает ему образ сурового сумрачного гения: местного «светоча», который был «умом», «честью» и «совестью» всего Подзёмкина. Жуткий тип: высокий скелет, который смотрит на них всех свысока и постоянно пропадает в Москве, а когда появляется, велит ввести какие-то очередные долбанутые постановления и сваливает обратно. И это к нему, точнее, к ней, собирается свалить Альфиса? Да её там на органы разберут. Сама Гастерра оказалась до дрожи похожа на оригинал: такая же надменная и высокомерная. Даже Альфис начала заикаться и краснеть ещё чаще рядом с ней, пусть даже мать называла её коротким мужским «Гастер». Квакушкин лишь молча соглашается: иначе мать не пережила бы поцелуя. «Андэйн» же времени зря тоже не терял: она быстро прибралась, параллельно стукнув ни в чём не повинную стену несколько раз, да так сильно, что по ней трещины пошли, немного рассмотрела счастливую фотографию с ней и Альфис, а потом ушла к ещё одной возлюбленной — Ториэль. Она тоже подозрительно кое-кого напоминала, а на этот раз Тамару — полную противоположность Гастерре. Мягкая, добрая, да ещё и бывшая жена мэра… неудивительно, что Андайн нашла покой именно в её объятиях. На этом первая серия и заканчивается, и Квакушкин начинает напряжённо думать о том, что же ему делать. Из всего этого он понял следующее: Пидрила обожает лесбух, романтику и драму. — Понравилось, сына? — умилительно спрашивает мать. — Очень, — нервно кивает Квакушкин. — Только дальше смотреть я, конечно, не буду… — А почему? «Да потому что я и так каждый день вижу их рожи» — щёлкает языком Квакушкин. — Ладно! — вздыхает устало она. — Не хочешь, как хочешь… Спать пора. Совестно как-то становится Квакушкину: мать расстраивать он не очень хочет, но и следить за похождениями лесбух всех сортов и размеров ему тоже не нравится. — И вообще, раз тебе не нравится, значит, сам сними… — А вот и сниму! — сердито бросает Квакушкин в угаре… и тут же затыкает себе рот. Ну и идиот. — Да-а-а?.. — спрашивает мать с такой надеждой в голосе, что Квакушкину становится неловко. — Молодец, сына! — говорит она уже куда более радостно. — Девушки любят актёров! На это он уже ничего не способен ответить, напряжённо думая, что же ему делать дальше. Он привык держаться за свои обещания: обещал бросить пить — бросил, обещал бросить мусорить — бросил… правда, в обоих случаях ему грозила анальная кара в лице древнего чайного гриба или нагоняя от Рыбины, но он гордился тем, что честно всё исполнял. Но вот целый сериал снять… это даже для него тяжело. Хотя, Анну с Альфиской он знает, где найти, да и на мобиле, если что, камера есть. Никакущая, конечно, но мать ни словом не обмолвилась о качестве съёмки, так что с натяжкой пойдёт. Одному, правда, немного неловко влезать в личную жизнь… поэтому придётся подключить товарища — Овоща Карповича. Он — овощник, с одного двора, так что мужик проверенный. Радовать его ночью такой прекрасной новостью не стоит, поэтому Квакушкин, проснувшись с утра пораньше, набирает знакомый номер. — Утрого, Квакен, — приветствует его бодро Овощ. — Тебе опять нужен рецепт диеты для мамаши? — Доброго, — бурчит Квакушкин. — Нет. Тут надо лично поговорить, когда освободишься? — Понял, только со старшим договорюсь… Через полчаса постараюсь подойти. На этом разговор и кончается: Квакушкин успевает привести себя в порядок, закусить овощами, словить несколько мух и выйти, захватив с собой мобильник. Там его уже ждут. — Сорян, что опоздал, — легко говорит Квакушкин. — Всяк овощ в своё время поспевает… — с философским спокойствием отвечает Овощ. — Что ты хотел? — Я с мамкой поссорился и она заставила меня сериал снять… про лесбух… — добавляет он куда тише. — О как, — только и присвистывает Овощ. — Даже старая свёкла удивить может… Я думал, она фруктовых не очень любит. — Одна из них так на мужика похожа, что ей без разницы, — отмахивается Квакушкин. — Не о том речь. Помоги с сериалом, а?.. — Квакушкин пытается состроить милую рожицу, но у него с непривычки получается плохо. — Два ящика свежих овощей, — только и говорит он заговорчески. — Старшой и так расстроился… Квакушкин думал, что с него потребуют как минимум горы золота, но совсем забыл, что Овощ немного отличается от остальных «обитателей этих невспаханных» грядок. Два ящика, так два ящика, ему же лучше. — Ну давай, веди нас к своим фруктам… — хмыкает он, подталкивая телом Квакушкина вперёд. — Не мешай думать, — невольно огрызается он. Пару раз он уже попадал в полицейский участок за пьянство и сталкивался с Анной лицом к лицу. Или, вернее, лицом к профилю. Про Анну говорят, что она страшна, как чёрт, когда нужно отлавливать нарушителей закона, но Квакушкин, видать, не такой уж и нарушитель, чтобы вымещать на нём ярость. Может, поэтому он умудрился разглядеть адрес Рыбины, заботливо написанный на бумажке и выкинутый куда-то в сторону его камеры. Тогда Квакушкин ещё подумал, что в жизни не будет заглядывать в этот район, но судьба решила иначе. Главное не показывать страха перед Овощем, а то он ещё заставит и его одни помидоры жрать. Может даже и с рыбой. Полчаса спустя они оказываются в районе Анны, который находится неподалёку от небольшой, но поразительно чистой реки. Работа Анны — она следит за её чистотой, как за своей собственной, а любого, кто осмелится выкинуть туда мусор, она может лично посадить на кол… или полицейскую дубинку — на что фантазии хватит. В иное время Квакушкин даже близко не подошёл бы к этой речке: но, увы, дом Анны находится как раз напротив неё. — Если хочешь снять сериал, значит, нужно начать с утра… — шепчет Квакушкин, вспоминая, на каком этаже живёт Анна. К счастью, её силуэт мелькает на четвёртом этаже рядом с кем-то ещё. — Это не они часом? — переспрашивает Овощ. — Они, они, — кивает Квакушкин. — Так заводи свой аппарат! И Квакушкин заводит и переводит камеру наверх. Ракурс, конечно, полное дерьмо, но иначе нельзя. Главное, что Анну видно. Через жопу, конечно, но видно. Но, к сожалению, ненадолго. Спустя пару мгновений она отходит от окна. — Делать нечего, — вздыхает Квакушкин, останавливая съёмку. — Придётся лезть на дерево. Дебильная была идея, с тоской понимает он. Вот и приходится за собственную тупоость всё это разгребать. Квакушкин устало потягивается, щёлкает языком и смотрит на верхушку дерева, напряжённо думая, как ему туда забраться. — Слышь, Квакен, ты в порядке? — удивлённо спрашивает Овощ. — Нет, как видишь, — вздыхает он. — Не ссы, я ещё не настолько чокнулся, чтобы и тебя заставлять лезть. Тем более, — указывает он на то место, где, предположительно, у Овоща могли бы быть ноги, — у тебя вряд ли получится. — Мне надо было давать тебе шпинат, лосось и бобы, — вздыхает он. — Нахрен оно мне? — А чтоб к тебе не приходили такие дурацкие мысли… хотя… некоторые лягушки вроде тебя вполне могут по деревьям лазить. — Вот и проверим, — смиренно выдыхает Квакушкин. Телефон он засовывает себе в рот, справедливо решив, что он будет только мешать. Главное только не проглотить. — Удачи, что тут ещё скажешь… — отходит в сторону Овощ. Квакушкин осторожно цепляется за кору и потихоньку начинает карабкаться, ногами щупая неровности, за которые можно зацепиться. Получается неплохо, если только не считать того, что Квакушкин трясётся, как осиновый лист, едва только дует ветер. Наконец он цепляется за ветку и взбирается, победно улыбаясь. Он слышит, как Овощ набирает чей-то телефон и прыгает вверх: благо, телосложение лягушки ему легко позволяет, пусть и приходится вовремя вытягивать руки вперёд. Так он минует первый «этаж», второй и третий. Наконец в окне показывается силуэт Альфисы, и тогда Квакушкин достаёт телефон изо рта. Он немного влажный, но Квакушкин этого не замечает, направляя камеру в окно. Внезапно шторы раздвигаются, из окна выглядывает Альфиса… и Квакушкин со страху прячется в листьях, не думая о том, скрывают ли они камеру. — М-митя! — вдруг кричит она куда-то в сторону. Квакушкин не видит, в какую именно, но дрожь не унимает. — Опять твои операторы к нам с Аней заглядывают! В первые секунд пять он не понимает, что происходит. Затем ему кажется, что если бы у него были волосы, то они бы поседели. Затем он понимает, что у него под рукой нет ни ветки, ни телефона. Затем… его, словно верёвки, хватает что-то и тянет вниз. Он хочет вскрикнуть, но одна из «верёвок», которая оказывается самой настоящей, мать её, змеёй, шипит так, что Квакушкин кричит лишь в мыслях. «Вот и всё, — думает он. — Нехорошо с мамкой получилось…» — Ладно, брат, пускай этого фрукта, а то ему совсем плохо… — слышит Квакушкин, прежде чем грохнуться на асфальт. —…я жив? — спрашивает он, боясь открыть глаза. — Жив, жив… — с каким-то шипением слышится со стороны. — Дуракам вез-с-с-сёт… Квакушкину помогают встать и только тогда он открывает глаза. Рядом — Овощ и его стрёмный брат со змеиными волосами, под тяжёлым взглядом которого Квакушкин виновато смотрит в глубины подъезда, где, как он думал, уж никого не будет. Но там — высокий, подозрительно похожий на человека робот с розовыми ногами. — Вон он, — слышит Квакушкин сквозь туман ужаса. — Раз-с-с-свлекайтесь… — Лучше б я сдох, — обречённо шепчет он, жалея, что не может свалиться в обморок. — Только помягче с ним, а то он мне ещё два ящика овощей должен… — не без труда слышит он участливый шёпот. — Не волнуйтесь, милые, — доносится до него металлический голос. — Всё с ним будет нормально. Под спиной Квакушкин чувствует чьи-то холодные руки и совсем забывает как пошевелиться. Но ему везёт: едва раздаются первые стуки каблуков, сознание наконец оставляет его. К сожалению, ненадолго, потому что он тут же приходит в себя, едва над ухом звучит яростный голос рыбины. Но ему хватает ума не открывать глаза. — Опять ты за своё! — Милая, — невозмутимо отвечает Пилрила, — поверь, на этот раз это не моих рук дело. — Н-ничего, Ань… смотри, как мило Митя смотрится вместе с этим фроггитом! — Об этом дивном молодом монстре я узнал в первый раз, когда мне о нём рассказали его друзья. Скажи им спасибо! — вдруг орёт Пидрила прямо в ухо Квакушкину, да так, что ему не остаётся ничего другого, кроме как издать беспомощное «ква» и во все глаза уставиться на эту компанию. — Проснулся, видать, — ядовито улыбается Анна, бесцеремонно вырывая Квакушкина из рук Пидрилы. — Тебе мало было бухать, а?! Теперь ещё и съёмка без соглашения?! Ты знаешь, на какую статью ты сейчас наснимал, а?! — Я больше не буду… — тупо говорит Квакушкин, смотря куда-то вниз. — А-ань, будь полегче с ним, — немного виновато шепчет Альфиса. — Он же сейчас в обморок опять свалится… — Как скажешь, — только и вздыхает та, опуская чутка подиспугавшегося лягуха на пол. — Только вот так просто я этому засранцу эту выходку не спущу! — Давай для начала посмотрим, что он там наснимал, — хмыкает Пидрила, на что Квакушкин послушно роется в карманах… и понимает, что телефон он благополучно посеял. Но радоваться не спешит. — Что, потерял? — хмыкает Пидрила вновь. — Вот, — он достаёт из кармана телефон и Квакушкин облегчённо выдыхает. — Чего радуешься, придурок? — шипит Анна, пока пальцы Меттатона быстро-быстро бегают по разбитому экрану. — Да, радоваться нечему, — вздыхает Меттатон. — Ничего особенного нет там. — И слава богу! Удаляй эту срань! — Нет, — покачал головой Меттатон. — Вы только посмотрите, дамы, какие красивые кадры он отснял! — К-качество ни к чёрту, — подводит приговор Альфиса. — Но р-ракурс… необычный. — Я ничерта не смыслю в съёмке, но… мне нравится? — удивлённо добавляет Анна. — Фотка с окном особенно… Квакушкин с трудом подавляет в себе желание рассмеяться. — Немного научить его основам, и прекрасный оператор будет, — хмыкает Пидрила. — Но ты права, Ань, просто так это не оставить. — Давай, нарушитель, выбирай, — хмыкает та с куда меньшей злостью, — либо пятнадцать суток мотать, либо будешь с этой жестянкой работать. Советую всё-таки отсидеться в камере, — улыбается она невесело, но под строгим взглядом Альфисы всё-таки смягчается. — Я, наверное, с вами буду работать… — неуверенно шепчет Квакушкин, поднимая наполненный надеждой взгляд на Пидрилу. — Отлично, мой юный друг! — улыбается он. — Нас ждут великие дела! Отчего-то хочется улыбаться и Квакушкину, и ему радостно даже тогда, когда он наконец приходит домой и сообщает матери новость. Пусть с сериалом у него ничего не вышло, да и могло ли выйти лишь с тремя видео на пять секунд и десятком фотографий? Мать довольна, да и с разговорами о девушках она, к счастью, прекращает. Овощ же продолжает приходить в район Квакушкина, но на этот раз со всем, что повышает уровень интеллекта. Квакушкин тогда ещё удивился, почему, на что получил ответ, что «за идиотами следить, конечно, прикольно, но ты идиот особенный, поэтому к тебе особое отношение». Было обидно, но спорить не хотелось, тем более, что Овощ как продолжал кормить мать овощами, так и продолжает кормить. Ну и, конечно, прогуливается с Квакушкиным, который тоже устаёт после тяжёлых тренировок с Пидрилой. Или, точнее, Михаилом Тонычем. — А твоя мать обожает его сериалы, — подмечает Овощ во время одной из таких встреч. — Может, ты скажешь ей уже, что она смотрит похождения лесбух? — вкрадчиво интересуется он следом. Квакушкин с почти неподдельной тоской смотрит в окно, где виден экран телевизора, на котором Андайн и Альфис страстно целуются после долгожданного воссоединения и уверенно отвечает: — Нет. — Ну и ладно, — отмахивается Овощ. — У каждого свои предпочтения в еде… Кстати, что насчёт овощей? Квакушкин бледнеет, но сдержанно кивает. Теперь, с его новым начальством, беспокоиться о продуктах не стоит. Пусть они и розовые. Овощ же не сказал, какого они должны быть цвета? Значит, можно сымпровизировать. Начальству, наверное, это понравится. Тем более, если оно является Михаилом Тонычем. А его «Альфайн-Барбару» Квакушкин так пока и не посмотрел. Но это впереди. Сначала — съёмки. И овощи. Квакушкин ведь держит своё слово.