***
Пять сотен лет тому назад, плюс-минус лето, его звали Есан. Он был самым блистательным учеником в Академии. Его учитель всегда одарял его особым вниманием, чувствуя его внутренний потенциал. Под его предводительством Есан стал бы сильнейшим волшебником, какого свет давно не видывал. Однако был и другой человек, жаждущий внимания учителя. Волшебница, которая завидовала особому отношению, проявляемому к Есану, и желала обратить его к себе. Но учитель почувствовал тьму в ее сердце и отверг ее. Тогда все решалось дуэлью. Кидаясь заклинаниями через тренировочное поле и смотря, кому удастся отправить максимально гадкое, но безобидное, и выйти победителем... такова была традиция. И когда она вызвала Есана на дуэль, он принял вызов. Он был благочестивым человеком, ни за что бы не отказавшим своему сопернику. И, хоть его учитель и почувствовал ненависть, поглотившее ее сердце, он совершенно не мог предвидеть всего зла, на которое она действительно была способна. И, когда ей показалось, что в этом честном мерении сил она может проиграть, она смухлевала. Призвав запрещенную черную магию и собрав весь яд, накопившийся в ее сердце, она наложила на Есана заклятие. И так он остался там, склонившийся к земле, обращенный в камень. Чтобы удостовериться в том, что заклятие не исчерпает себя слишком быстро, она стерла воспоминания всех о Есане. Теперь даже учитель, смотря на него, не узнавал своего ученика, а она пропала, ни оставив после себя ни следа. И Есан, стоящий на одном колене, в каменных оковах, сковывающих все его тело, кричал и метался внутри, пока не пришел ко всеотравляющему осознанию того, что никто больше никогда не услышит и не вспомнит о нем.***
Первые несколько лет он еще не терял надежды. Время от времени его учитель делал обход двора и останавливался перед ним, смотря на него с любопытством. Казалось, что-то шевелилось в его памяти каждый раз, когда он смотрел на Есана, но затем наваждение сходило и он продолжал свой путь как ни в чем ни бывало. Он никогда не останавливался так напротив статуй богов или основателя Академии, и даже напротив фонтанов или склепов, разбросанных по территории. Только напротив Есана. Но он, очевидно, никогда не узнавал его, не в состоянии сломать блок, удерживающий его воспоминания и увидеть сквозь туман, помутнивший ему рассудок. Когда учитель уходил, статуя рыдала, и по ее каменному лицу бежали хрустальные слезы. За это ученики прозвали ее плачущим магом.***
Восемь зим спустя учитель умирает. Статуя плачет, пока скорбящие ученики и другие учителя, заполнившие тренировочное поле, произносят надгробные речи. Его хоронят вместе с другими учителями в маленьком склепе в дальнем углу территории Академии, и по утрам, когда по земле стелется густой, тяжелый туман, Есану кажется, будто он видит его призрак, по обыкновению обходящий двор.***
После этого время летит незаметно. Новые ученики приходят, старые уходят. Статуя замечает их так, как замечают его они, а он — лишь вещь, постоянно сопровождающая их жизнь здесь. Мимо пролетают десятилетия, ученики взрослеют, выпускаются, проваливают экзамены, иногда даже с треском. Но он гордится ими и ценит их рвение. Иногда он замечает за собой, что его волнует паутина их жизней: когда один из учеников приводит в тишину сада другого, чтобы признаться в любви или разделить печаль. У всех них — разные лица, разные имена, но та же любовь и горечь разбитого сердца, и его каменную грудь сдавливает тисками от понимания, что он сам такое никогда не испытает. А потом приходят разбойники. Это происходит посреди ночи, когда все ученики мирно сопят в своих кроватях и бдит лишь ночной караул. Особой необходимости в большом количестве охраны никогда не было... ведь кто рискнет напасть на школу, полную талантливейших и сильнейших молодых магов? Он не знает, как они себя зовут, — лишь только то, что они облачены в черные плащи с капюшонами и рисунком красной руны на груди. Они явились во тьме ночи и перерезали их всех... студентов, наставников, ученых — всех до единого, словно они были ничем. А те, кто проснулся и имел хоть малейший шанс защититься, всего-навсего умирали медленней остальных. Он снова кричит, но беззвучно, пытаясь избавиться от проклятия всеми силами. У него достаточно чар, чтобы остановить разбойников, и если бы он только мог освободиться... По его каменному лику снова льют ручьями слезы, и ему, бессильному, остается лишь наблюдать. Новый наставник гильдии стоит одна посреди тренировочного поля, окруженная врагами. Она бьется — и бьется не на жизнь, а на смерть. Одна косая искра из ее ладони пролетает мимо Есана, задевая его левый висок. Чувствовать, как отваливается кусок камня от его лица, будто это живая плоть, — удушающе, но еще удушающей — смотреть, как жизнь покидает волшебницу после атаки вражеским заклинанием. Они оставляют от Академии лишь гору камней и после — уходят. В мертвой тишине время снова теряет значение. Руины Академии лежат на земле, словно открытая рана, свежая и сочащаяся кровью.***
Вскоре приходят новые маги и начинают отстраивать Академию заново. Некоторые из них кажутся более удручены потерей библиотеки и ценных архивов, чем чем-либо другим. Есану интересно, сколько уже прошло лет, раз их совсем не волнуют человеческие потери. Тела стали костями, их растащили животные и подпортило время. Теперь большинство из них поросло густой растительностью. Это место годами было настолько тихо и недвижно, что юноша уже не помнит, как гнила плоть, а животные грызли голые кости... он не может вспомнить и лишь знает, как было и как есть сейчас. А все, что было между, неважно. Когда маги откапывают новый набор костей, юноша пытается вспомнить имя того, чьи они. Но сейчас он не помнит даже своего. Девушка-духовник наблюдает за раскопками, и кажется, будто лишь ей одной здесь не все равно. Она вырывает для горстей костей ямки рядом со старым склепом, проводя тем самым правильный погребальный ритуал. Статуя думает: если ее благословение снизойдет и до него, обратится ли он в прах, свободный от своей тяжелой участи? Он так этого и не узнает. Девушка-духовник замазывает место, где откололся кусок камня рядом с его левым глазом, красной глиной, втирая ее в трещины нежными, заботливыми пальцами. У нее доброе и приятное лицо, и она имеет привычку прикусывать кончик языка, когда на чем-то сильно сконцентрирована. Она садит благоухающие кустарники в форме арки вокруг него, и ему кажется, что он сможет полюбить пестроту их красок каждой весной.***
Магические устои, очевидно, поменялись. Эти новые маги отличаются от тех, что были раньше: их заклинания мощнее, а техники точнее. Они разбили заклинания по классам, усовершенствовали тренировки и добавили более узкие специальности. Юноша думает: а остались ли еще маги, владеющие магией вне рамок и классов..? Ведьмы давно были истреблены, и, кажется, с этим исчезла его надежда на возвращение к своей прежней человеческой форме. Теперь люди, владеющие магией, зовутся либо магами, либо покровителями сил, и работают, в основном, лишь со вредящими и исцеляющими заклинаниями. И все старые — будь то видоизмененные или совмещенные заклинания — казалось, канули в лету. Проклятия и блоки вышли из моды. Очевидно, маги остановились на огненных шарах и слепящих молниях. Одной осенью мимо проходит группа новых учеников, и он слышит, как один зовет другого «Есан». В груди юноши зарождается приятное и знакомое тепло, будто это имя когда-то принадлежало ему. Он внимательно следит за этим учеником — или, по крайней мере, пытается, — но тот переводится в другую Академию в следующем семестре и больше он его никогда не видит. Ни одно другое имя больше не дарит ему то самое ощущение, и он изо всех сил старается не забыть его.***
Цветы во всю благоухают, когда на территории Академии устраивается весенняя свадьба. Трава и дорожки усыпаны лепестками роз, и один даже оказывается в каменной складке горловины его плаща. Лепесток так и остается там, а затем, с приходом дождей, сгнивает. Юноша думает, сгниет ли он сам когда-то, покончив со своим вечным заточением… или так и останется на веки вечные быть бессильным наблюдателем. Он думает, увидит ли он конец этого мира, или мир просто увянет вокруг него, став холодным, темным и тихим, и пока существование совсем не станет похоже на таковое. Он думает.***
Юноша не обращает внимание ни на кого и ни на что. Пока не появляется он. Умопомрачительной красоты парень с волосами, черными как смоль, и ясными глазами стоит перед ним и просто смотрит. Его взгляд аналитический, а потом — нет. Просто взгляд наблюдателя, словно он смотрит на закат. Давно никто не смотрел так на Есана. Возможно, никто никогда не смотрел так на него, будь он из плоти и крови или из камня.***
Парень умопомрачительной красоты возвращается снова и снова, порой даже каждый день. Он приносит с собой рукописи и книги по магии, садится внутри арки из цветов и читает. Иногда он читает вслух, бубня себе под нос слова на давно уже мертвых языках, пока у него не получается правильно. Иногда приходят его друзья, находя его только чтобы утащить с собой, либо так же валятся на траву рядом, упрекая его в такой тяге к знаниям. Они разговаривают о своих семьях, которые оставили дома, о своих мечтах, целях и желаниях. Статуя узнает, как зовут их всех, потому что они всегда находятся рядом. Но того, кто сидит с ним больше и дольше всех, того, кто часто бродит по двору в сумерках и при первых брызгах рассвета, как он узнает, зовут Сонхва. У него красивое имя. Оно может значить «факел»; свет, указывающий тебе путь. Он думает, что, должно быть, его так назвали потому, что он должен быть для других, словно звезда на небе. И юноша никогда особо не обращал внимания на ночное небо, но теперь он наслаждается компанией Сонхва так, как не наслаждался больше ничьей.***
Сонхва начал искать информацию о статуе. Он как-то невзначай упоминает об этом, но его друзья его игнорируют. Всем шестерым из них, очевидно, все равно, какие у него там внеурочные увлечения. Сонхва говорит, как прошерстил старые архивы, но нашел почти что ничего. По старым картинам можно понять, что статуя простояла здесь как минимум триста лет, а то и больше. Информации о том, что было до того большого набега, почти что нет: все записи были сожжены. Сонхва не расстраивается из-за того, что его друзей не волнует его интерес и любопытство. Он продолжает настаивать на своем, с глазами, светящимися ярче звезд, что символизируют его имя. И статуя считает честью видеть этот свет. — Я всего лишь пытаюсь сказать, что вся история с этой статуей — тайна, покрытая мраком. Ее прозвали «плачущим магом», но кто-то хоть раз видел, как он плачет? Даже из-за его позы споры еще не утихают. Он стоит на одном колене, отдавая присягу? Или принимая поражение? Или собирается наутек? К какому-либо консенсусу они так и не пришли. — Сонхва, не знаю, как сказать тебе об этом, но мне реально до фонаря на твою статую,— с тяжелым вздохом говорит Сан, один из друзей Сонхва. — Почему бы тебе не найти более сексуальное хобби? Например, призыв духов… или воскрешение мертвых? — Воскрешать мертвых незаконно,— возражает Сонхва. — Ага, и поэтому это сексуально. Смотрите, какой я плохой мальчик, умею воскрешать мертвых,— отвечает Сан с усмешкой и играет бровями. — Ты невыносим,— бурчит Сонхва, и статуя не может не согласиться.***
В каждой группе друзей должен быть лидер, и в этой им, видимо, был парень по имени Хонджун. В то время как бóльшая часть их кучки подтрунивает над Сонхва за его любовь к учебе, Хонджун на самом деле является тем, кто углубляется в учебу еще сильнее Сонхва, — правда, не занимаясь на свежем воздухе. Их друзья смеются над тем, как он закрывается в библиотеке до поздней ночи, с головой погрузившись в изучение новых заклинаний. Сонхва уговаривает его больше заниматься на свежем воздухе, и они вдвоем создают интересный баланс, хоть и молчат бóльшую часть времени. Когда Хонджун заводит разговор, ненадолго давая им отвлечься от учебников, Сонхва смотрит на него так, словно он самое драгоценное в его жизни. Статуе не впервой видеть этот взгляд. Но Хонджун никогда не отвечает таким же. Одной ночью, когда они уже собираются уходить, Сонхва останавливает Хонджуна, осторожно беря его за руку. Есан уже видел это… но никогда еще так пристально не наблюдал за этой сценой. Он никогда до этого так яро не желал обнять кого-то своими каменными руками и защитить его сердце от других. Но сделать этого он не мог. Ему оставалось только смотреть, как Хонджун извиняется, говоря, что Сонхва, должно быть, неправильно его понял, что у него уже есть кто и что он любит Сонхва, но только как друга. В эту ночь и статуя, и Сонхва стоят в свете луны, но лишь один из них плачет.***
Сонхва все еще приходит в тень садовых кустов, и статуя радуется, что хоть кто-то не забывает об этом месте. Сонхва, кажется, проводит там еще больше времени: все его друзья разбились на пары и теперь проводят бóльшую часть времени в другом месте. Но Сонхва не изменяет своим привычкам. Он приходит в сад, чтобы заниматься, тренироваться и иногда просто отдыхать. В один из дней тучи стягивают летнее небо и дождь сыпется с него крупными каплями, но Сонхва остается на своем месте до тех пор, пока его рукописи едва не промокают насквозь. Он вынужден собрать свои учебники и бежать в Академию, снимая влагу с книг особым заклинанием. Он переходит в библиотеку, находя место, наиболее близкое к окну, и наблюдает за дождем. Статуя видит его сквозь толстое стекло библиотечного окна. Сонхва сидит за столом, наклонив голову так, чтобы было видно задний двор Академии. Его отвлеченный взгляд порой перемещается со стопки книг на столе в сторону статуи за окном. Статуя думает, смотрит ли он на него, на природу, или просто вдаль. Но в любом случае, он не против. Сонхва красив, и отсюда он тоже может его видеть. Есан давно ничего не чувствовал, но теперь ему хочется.***
— У меня шесть друзей, и все они встречаются друг с другом. Судя по началу рассказа, это будет что-то откровенное. Юноша не привык выслушивать сплетни, но отчего-то ему хочется выслушать Сонхва. Сонхва сидит на траве под его каменной фигурой, вытянув одну ногу, а другую подтянув к груди, и наслаждается теплом полуденного солнца. Порой один луч попадает так удачно, что кожа Сонхва светится бронзой, и статуя думает, что он — самый красивый человек, которого ему когда-либо доводилось видеть. — Я полюбил Хонджуна, но… видимо, он встречается с Юнхо? Они скрывали это, но потом Сан афишировал свои отношения с Чонхо, и им показалось, что им тоже не стоит скрывать свои. А потом Уен… предложил Минки встречаться — и вот. Сонхва замолкает, словно вежливо ожидая, пока статуя проанализирует полученную информацию, словно давая время ответить, хотя он прекрасно знает, что ответа не получит. — Не то чтобы я завидую или горюю по этому поводу,— говорит Сонхва таким тоном, что статуе не остается ничего, кроме как верить ему. — Просто… мне кажется, будто я недостоин быть их другом. В то время как они… они значат для меня очень много. Я просто надеюсь… что после этого мы еще останемся друзьями. А если и нет, думает статуя, то они никогда и не заслуживали быть его другом. — Я никогда особо не умел дружить,— тихо произносит Сонхва, и это скорее признание, чем самоуничижение. И статуя верит в это. — Может, я всегда был слишком отвлеченным. Может, я многого ожидал от них, но взамен давал мало. Может… Сонхва замолкает и вздрагивает, когда что-то капает на его ногу. Он смотрит на свою лодыжку, а затем поднимает взгляд, следя за траекторией падения капли, и видит, что статуя плачет. Он подрывается с места, поворачиваясь лицом к статуе, и, опершись на каменные складки его плаща, внимательно рассматривает лицо юноши. На нем нет ни единой трещины или отверстия, откуда могла бы сочиться вода — она будто бы выходит из самого камня. — Так это правда… ты действительно плачешь! — тихо, но от этого не менее восхищенно восклицает Сонхва. Он поднимает руку, кладя свою теплую ладонь на влажную каменную щеку статуи, и смотрит так искренне и сочувственно. — Прости… я не хотел тебя расстроить. Я тебя обидел? Но статуя плачет не потому, что жалеет Сонхва, а потому, что тот заслуживает быть любимым.***
Сонхва разговаривает со статуей юноши все чаще. Иногда он кладет ладонь на его каменное бедро и задумчиво проводит пальцами по орнаменту его плаща, попутно разговаривая о всяком. Он не делает этого, когда рядом находятся его друзья, но старается, чтобы беседа велась легко и непринужденно. Статуя решает, что если после всех пятиста лет заточения, это — вся его награда, то он был бы безмерно счастлив принять хотя бы ее.***
Наступают зимние каникулы, и Школа постепенно пустеет. Девяноста процентов ученического состава возвращаются по домам, к своим семьям, празднуя зимнее солнцестояние. Но только не Сонхва. Сонхва сидит у подножия статуи, завернутый в плед, и потягивает какой-то горячий напиток, не остывающий только благодаря магии, которую он использует. Накануне был небольшой снегопад, но Сонхва смел ледяную корочку со статуи, а затем присел на мертвую траву. Все выжившие и не выжившие растения вокруг них покрыты тонкой шапкой снега и больше не цветут. На заднем дворе тихо и спокойно. Наконец Сонхва шумно выдыхает облако теплого пара. — Иногда я думаю: если я не буду сдерживаться… — начинает Сонхва. Статуя хочет дать ему знать, что слушает, но не может, продолжая молчаливо стоять. — Мои друзья начинают замечать. Но я не могу… подвести их. Им тоже нужна поддержка. Сейчас — самая прекрасная пора, чтобы учиться и развиваться. И никто не хочет быть нагруженным чужими проблемами. Есан считает, что готов разделить любой тяжкий груз, который только несет Сонхва. Он хочет дать ему знать об этом, но никогда не сможет. — Мои… родители погибли, когда я был еще ребенком. Бóльшую часть своего детства я провел в приюте. Это вообще чудо, что мне удалось попасть в эту школу. У меня всегда был прирожденный талант к магии, и, хоть у нас в приюте и не было хорошего доступа к книгам о магии, я жадно поглощал знания из всех, что мне удавалось найти. Я упражнялся и упражнялся, пока не отточил до идеала все заклинания, написанные в них. А с совершеннолетием у меня появилась возможность обучаться в школе, где преподавали мелкую магию. Мне пришлось доказать, что я достоин обучаться здесь, и я могу надеяться на улучшение своих навыков только если буду усердно учиться. Сонхва горько усмехается. — Только посмотрите на меня… изливаю душу статуе. Наверное, я боюсь поделиться этим со своими друзьями, поэтому говорю тебе. Но… даже ты иногда показываешь свои эмоции, да? Сонхва прерывисто вздыхает. Он ставит свой напиток на землю рукой, дрожащей не от холода. — Нам всем порой нужно показывать свои скрытые эмоции, правильно? — спрашивает Сонхва. Его голос настолько надломлен и полон горя, что его больно слушать. Он откидывается назад, идеально упираясь спиной в складки каменного плаща меж неподвижных ног. Сонхва поднимает голову, прижимаясь щекой к каменному бедру, и Есан думает, к нему так не прикасались как минимум сотню лет. — Даже ты умеешь плакать,— продолжает Сонхва, протянув руку к его щеке и проведя пальцами по глиняной заплатке рядом с левым глазом статуи. — Значит… и я могу дать волю чувствам… не так ли? Его голос надламывается, и слезы подступают к глазам. Он не отводит взгляда, пока они полностью не наполняются слезами, блестя и становясь стеклянными. Сонхва в печали, но он так, так красив. Юноша переживает за него, переживает так, как не переживал очень и очень долго. И от этих эмоций он почти чувствует себя живым. Наконец, Сонхва ломается. Он закрывает глаза, позволяя слезам спокойно стекать по его щекам. Он отворачивается, прижимается к ноге статуи, всхлипывая, словно пытается скрыть свои слезы. Они обжигают камень. Юноша уже не помнит, каково это — быть человеком… пока это, наконец, не происходит, пока камень, что был его многовековой тюрьмой, не рассыпается, обнажая его человеческую форму. Он делает глубокий вдох; его плащ из камня становится тканью, отчего Сонхва падает, но он успевает его поймать. Сонхва распахивает глаза в откровенном шоке. Он смотрит не мигая и не шевелясь, рассматривая такие знакомые ему черты лица. Изгиб его щеки, линия его челюсти, слегка сведенные к переносице брови… все это теперь живое, из плоти. Сонхва окидывает взглядом розовое рваное пятно у левого глаза, бывшее когда-то глиняным и теперь напоминающее родимое пятно или шрам. Сонхва вскакивает на ноги, выбираясь из его хватки. Он быстро тараторит, неся какую-то чепуху и заикаясь, в то время как статуя — точнее, уже живой человек, — поднимается и разминает руки. Он не сводит глаз с Сонхва. Смотрит на него так, словно весь мир сузился до одного лишь места, где они стоят, и за его пределами ничего нет; словно он рад, что мир существует только там, где они. — Сонхва,— имя срывается с его губ, но оно едва слышно. Он пытается снова: — Сонхва… Теперь громкость достаточная, но он звучит так нерешительно и неуверенно. — Сонхва. Его выражение лица сменяется с удивления на радость, а глаза загораются. Он не разговаривал пятьсот лет, но это имя — единственное, что он хочет произносить. — Сонхва. Сонхва. Сонхва наконец находит слова, подавая более-менее членораздельную реакцию. — Т-ты настоящий, ты человек, а… кто? Как тебя зовут? Кто… кто ты? Имя. У него есть имя. Он знает это, но уже прошли века с тех пор, как кто-то последний раз звал его по имени. Уже прошли века с тех пор, как он сам последний раз его использовал. Ему нужно пару секунд, чтобы вспомнить: вспомнить, как его произносить, как сказать что-то кроме имени своего спасителя, который явно заслуживает знать его имя. — Есан. Я Есан. Я… всего лишь маг. На меня наложили заклятие… очень, очень давно… но ты, Сонхва, ты… — он не может сдержаться. Он сокращает расстояние между ними, беря ладони Сонхва в свои, только чтобы почувствовать их тепло. И позволить ему почувствовать тепло своих. Сонхва поднимает взгляд с их переплетенных пальцев, и когда он встречается взглядом с Есаном, тот улыбается так счастливо и жизнерадостно. — Есан,— произносит Сонхва, и, слыша свое имя из его уст, Есан не хочет, чтобы кто-либо другой когда-либо его произносил, кроме Сонхва.***
Большинство учеников и почти все учителя разъехались, из-за чего школьные коридоры кажутся пустыми, словно мертвый город. Однако, вечереет; Сонхва ведет Есана в свою комнату, чтобы усадить его напротив камина. Он холодный, как лед — как камень, — и явно одет не по погоде. Есан идет по незнакомым лабиринтам коридоров, любуясь интерьером перестроенной Академии. Она выглядит знакомо, но в то же время совершенно по-другому. Он слишком увлечен изучением того, что уже давно забыл. Касания… он не отпускал руки Сонхва с тех самых пор, как его освободили. Вкус… он жадно поглотил всю еду с подноса, что стащил для него с кухни Сонхва. Даже дышать и ходить кажется чуждым. Говорить тоже кажется чуждым, и ему так много нужно сказать. Он рассказывает Сонхва все о своей жизни за те пятьсот лет, и Сонхва внимательно и с восхищением его выслушивает. Он сжимает ладонь Есана, когда тот говорит о тяжелых временах, а когда Есан заканчивает, он спрашивает Сонхва о его исследованиях, и тот с радостью рассказывает ему о них. Есан слушает с благоговением, радуясь, что теперь Сонхва знает, что есть кто-то, кто может его выслушать. Когда наступает ночь, Сонхва предлагает ему свою кровать, аргументируя это тем, что он явно заслуживает ее после проведенных в каменном заточении пяти веков. Но Есан снова берет его за руку, и его отчаянный взгляд говорит сам за себя, поэтому Сонхва лишь кивает, вместе с ним забираясь в кровать. Они устраиваются под теплыми одеялами максимально комфортно, и все вокруг кажется спокойным и тихим. Есан спит. Он спит впервые за пятьсот лет, и ему снится сон. Ему снится сон о самом ужасном из того, что он видел за все это время, и он вдруг не в состоянии двигаться. Он забыл, что тело может парализовать от страха во сне. Он просыпается с испуганным криком, потому что не может подвинуться на матрасе, ощущая свое тело чем-то тяжелым и неподвижным. Сонхва просыпается и успокаивает его, держа в объятиях и шепча ободряющие слова, пока тело Есана не перестает казаться ему камнем, пока у него не появляется возможность двигать руками и ногами; Есан проводит остаток ночи, водя руками по плечам и спине Сонхва, только чтобы ощутить это и доказать себе, что он может двигаться. Он проваливается обратно в сон уже рано утром, сжав руку Сонхва в своей.***
В следующий раз Есан просыпается с рассветом. Он наблюдает, как утренний свет бросает блики на красивое лицо Сонхва. Он ведет подушечками пальцев по его щеке вниз, к подбородку, шее, ключице. Сонхва просыпается и отползает дальше, закусывая губу, чтобы сдержать смущенный смешок. Есан следит за движением, и его накрывает желанием. Он подается вперед и касается губ Сонхва своими. В ответ он получает приятный мелодичный стон, вызванный неожиданностью и удовольствием. Есан готов слушать этот звук вечно… и когда он прикусывает нижнюю губу Сонхва, ему удается услышать его снова. Сонхва настолько живой, настолько человек; его щеки краснеют, а грудь вздрагивает с резким вздохом каждый раз, когда Есан касается его в каком-то новом, другом месте. Есан так долго не чувствовал себя человеком, но теперь, с Сонхва, он может ощутить это в полной мере, упиваясь каждым вздохом и стоном, нависая над Сонхва сверху и смотря, как тот рассыпается от удовольствия под ним. Он касается их обоих, чувствуя как его накрывает волной ощущений, которые он не испытывал несколько веков, и, смотря на Сонхва и видя, что тот чувствует то же самое, он думает, что, должно быть, и Сонхва не испытывал этих ощущений очень долгое время. Есан так много хочет повидать и сделать. Он хочет отправиться куда-то… покинуть земли, что были его тюрьмой несколько сотен лет. Он хочет попробовать, потрогать, ощутить все ранее незнакомое ему и все то, что он уже забыл. Но больше всего он хочет быть рядом с Сонхва — тем, кто избавил его от проклятия, разглядев в нем человека, в то время как все остальные считали его не более чем просто глыбой камня.