талый снег

— Просто уйди, пожалуйста, прошу тебя, просто уйди, — Барри слишком устало опёрся на дверной косяк и прикрыл воспалённые глаза ладонью. — Мы можем поговорить завтра, послезавтра, а лучше через неделю или вообще никогда…но, прошу тебя, пожалуйста, уйди, мне нужно… время. Бессвязный поток слов вряд ли можно было как-нибудь прекратить, только если горячим поцелуем, отделяющим разум от тела, но Лен никогда не был дураком, поэтому знал, что сейчас совершенно не время для этого. Барри выглядел полностью изнеможённо, отчасти морально, и не то чтобы Лен не знал причину — он в некоторой степени сам был виноват и вот поэтому-то (да) и нельзя было просто взять и просто поцеловать, ведь Барри — маленький мальчик, отдавший с детства штурвал своему маленькому сердечку, размером примерно с его сжатый в комичной злости кулачок, а маленькое сердечко Барри, Лен уверен, сейчас бьется в горе предательства, пытается пережить его, но несмотря на это, Лен так же уверен, не хочет его, Лена-Капитана-Предателя, забыть, оставить, не думать о нём. И ко всему этому привело досадное недоразумение. Лен готовил план ограбления, прерываясь только на поцелуи с Барри, еду, поцелуи с Барри и изредка на сон. Это были не зелень и золото Центрального Банка, но, знаете, тоже стоящая вещь — утерянная в шестнадцатом веке картина Микеланджело «Леда и лебедь», «воскрешение» которой высшие круги держат в тайне, поскольку у парочки вшивых богачей уже есть парочка вшивых «оригиналов», доставшимся им «с большим трудом и годами поисков». Картина так себе — думал Лен, — у Микеланджело есть и более достойные работы — думал Лен, но с особым удовольствием планировал каждый шаг, каждую секунду и с горящими от азарта глазами представлял бой с Флэшем, в котором нужно будет победить. Но это не главное; главное то, что Лиза была без ума от милого-криминалиста-милашки-Барри-Аллена, она одобрила его кандидатуру на роль парня Лена, она благословила их на брак и счастливую жизнь, она в каждую их ссору насильно их мирила и заявлялась к ним в квартиру на самых интересных моментах, но при всём при этом Лиза всё ещё не узнала, что Барри Аллен — Флэш. Лен в тайне корил Лизу за её несообразительность, но ничего с этим сделать не мог: оставалось ждать либо согласия Барри, либо озарения Лизы, но в один прекрасный день (именно в этот чёртов день) Лиза заставила Лена очень сильно усомниться в своих логических способностях и сделала всё в лучших традициях мелодрам для одиноких женщин за тридцать: решила избавиться от любовницы в лице Флэша, видимо, уничтожив на корню его желание как-либо контактировать с Леном. Так вот. Лиза последние две недели подозрительно упорно просилась заменить на подстраховке Мика, сколько бы Лен ни старался, сколько бы не пытался отгородить её от преступного мира — он понимал, что не получится, ведь она уже взрослая самостоятельная женщина, а не та незнающая что делать девчонка, и вряд ли теперь указ брата ей действительно указ. Поэтому Лен время от времени, конечно, устраивал холодные перепалки, но всё же позволял ей участвовать в не особо опасных делах, а она взамен не выносила ему мозги (вернее, старалась это делать чуть реже). И Лен позволил ей эту мелочь, позволил заменить в этом деле Мика, вместе с ним выкрасть картину с одного непримечательного склада, совершенно не подозревая о подставе, но его сестра есть его сестра: рассудительность и, можно сказать, гениальность (не распространяющаяся на личность Флэша) отчасти в её крови и в самом сердце — он воспитывал это в ней начиная с раннего детства и не переставая до сих пор и поэтому — ну, правда? — чего он ожидал? Когда-нибудь это должно было случиться. Планируя ограбление, Лен специально отводил некоторое время для стычек с Барри, вернее с Флэшем, а если он не появлялся (значит, случилось что-то страшнее ограбления самого Капитана Холода и надо было срочно бежать надирать задницу Длинновласке в S.T.A.R. Labs), осуществлялся другой план отхода, включающий в себя немного другое планирование времени, шагов и направления движения. Но обычно Флэш, ясно дело, появлялся, как появился и в этот раз. Но ничто в этот раз не позволило Лену понять, что пушка работает на возможном максимуме — обычно для Флэша он выставлял шестьдесят-семьдесят процентов, и пушку без его позволения никто не трогал, потому что он с самого начала дал понять, что будет с тронувшим её, — то есть, в прямом смысле, ничто не могло его заставить усомниться в настройках, недоступных неопытному глазу (чёртов леонард чёртов снарт тоже мне капитан холод не мог проверить чёртову пушку блять), засим и случился косяк. Эта была адская битва, честное слово, Лен ни разу не испытывал столько адреналина, как тогда: Флэш и Кид Флэш совершенно несинхронно маячили вокруг них с Лизой, стреляющих в ответ струями холода и золота, как по движущимся мишеням (правда-правда), только холод Лен чувствовал слишком сильно, на периферии сознания проскакивала мысль, что если бы не перчатки, руки сильно пострадали бы от обморожения, но он отбрасывал эту мысль далеко, как мог. Зря. Так вот — это была буквально быстрая битва, битва на скорость и время, всё крутилось молниями в глазах, плясало пятнами, раздваивалось, периодически отдавая болью в спине и коленях при столкновении со стенами, и Лен мог только чисто интуитивно отражать атаки, понимая, что Барри щадит его, незаметно для всех отодвигая с линии лизиного огня (вскоре это ударило по совести в два раза больнее, чем можно было ожидать), но Лен не отставал, но задеть прямым лучом всё равно не мог (ох уж эти спидстеры) и задуматься о силе луча тоже не мог (ох уж эти спидстеры), поэтому лишь мимолётно удивился, когда был выведен из строя Кид Флэш (ничего не умеющая пародия, постоянно выводящая Лена из себя), покрытый подозрительно большим количеством золота. Флэш спрятал его, и бой продолжился — двое на одного. Обычно это не мешало, но в этот раз Флэш, видимо, несколько истощённый первым этапом битвы, пропустил сначала луч Капитана Холода, пущенный на скорости без особого прицела (барри барри!!! почему ты не уклонился??? барри чёртов аллен я позже отжарю твой чёртов зад за это), а потом и пару лучей Глайдера (давай чёртов флэш отстань наконец ленни ты видел ленни??? он упал ленни уходим что ты стоишь ленни ленни ленни!!!). Лен был в шоке, когда увидел Барри под конец их жёсткой схватки, обычно похожей больше на реконструкцию сражений в театрах, а не на бой Героя и Злодея, он даже потерял способность трезво оценивать ситуацию и вообще что-либо оценивать, поэтому от внутреннего оцепенения чуть не разодрал холст в клочья, не понимая, что творит. Лиза его с усилием воли оттащила куда-то, пока он с выражением какой-то странной беспомощности, не знакомой ранее ни Лизе, ни самому Лену, трёс явно потерявшего сознание, покрытого льдом и золотом Барри. Барри, его милого-криминалиста-милашки-Барри-Аллена, сейчас почти, чёрт возьми, умершего от его рук. Он ведь даже не мог приказать Лизе остановиться, потому что просто не поверил в то, что Барри мог быть настолько уязвимым в их бесчисленных игривых сражениях. А если Барри просто не ожидал такого, если он просто доверился Лену и поэтому… случилось это?.. Но Лен предупреждал. Не раз и не два. Лен говорил.

«Мне нравится простреливать тела мешающих мне людей, мне нравится водить за нос полицию, мне нравится издеваться над Флэшем, которого боятся мелкосортные воришки и насильники»

Лен говорил. Лен приказывал не доверять ему. Но Барри… малыш-оленёнок-Барри верил в него. И поэтому получил удар в спину. Лен говорил. Лен действительно чуть не разодрал в бессмысленной ярости эту абсурдную картинку, в некоторой степени напоминающую его жизнь (нет, он не совокуплялся с гусём, нет, дело в другом, это, скорее, гусь совокуплялся с его жизнью). Он привык к тёплому-милому-Барри, которого иногда нужно склеивать, привык к этим в меру беззаботным ночам, когда ни Холоду, ни Флэшу не нужно на работу; привык к утрам — будить сонного Барри, тыкая пальцами в щёки и целуя десять тысяч раз в низ живота; привык смотреть на мини-стриптиз, устраиваемый перед или после тяжёлого дня; привык чувствовать с утра запах сбежавшего из турки кофе, потому что самый быстрый человек на Земле иногда не успевает; привык. Лен привык к хорошему, привык к счастью, а теперь всё сломалось. Всё ломалось. Его тонкими пальцами и холодным сердцем. Вот так Лиза и узнала про Флэша. «М-м-м-м» — сказала тогда Лиза, наконец сложив два и два (собственно, через пару дней после «этой адской битвы», которая в пылу незнакомых переживаний внезапно ожившей души вовсе потерялась в мыслях Лена), через пару часов растормошила Лена, написала уйму сообщений Барри (ушедших вскоре в никуда), а после, без явного согласия насильно подавленной стороны в виде Лена, высадила эту насильно подавленную сторону у их с Барри совместной квартиры. Так они и оказались в этой чёртовой ситуации: Лен стоял, как вкопанный, у двери (а-а-а может надо было купить что-нибудь??? заехать в тот тайский ресторан на углу? в стар-сити в тот ресторанчик с домашней пиццей???), потеряв отчасти свою холодную личину, и не знал, что сказать. Он составлял тысячи планов ограблений, побегов, и всяческого другого авантюризма, но сказать пару утешающих слов не мог. Никогда не мог. Он не был воспитан так, чтобы говорить «Прости», «Спасибо» и «Пожалуйста», он просто… он. Это просто он. Барри должен был понимать, с кем делит жилище и одну треть своей жизни, должен был, и что-то Лену подсказывало, что Барри понимает, Барри знает, но оставить не может, и это было похоже на приторно-сладкую, придуманную им же ложь, амброзией питающую, казалось бы, несуществующую душу. — Не сегодня, Лен, — вздохнув, сказал Барри, всё так же скрывая свои глаза (глаза, отражающие абсолютно все его чувства, скрывая от Лена свои эмоции). — Я отдохну. И Лен внезапно даже для себя протиснулся в дверь, немного отодвинув застывшего в грустном недоумении, влез в квартиру, по хозяйски снял обувь, направился на кухню, открыл холодильник и понял, что вот — чёрт возьми — оно, способное вернуть Барри, прежнего Барри, способное, вероятно, попросить прощения за Лена. Оно. Клубничное мороженое, шоколадный сироп, клубника и вино со странной этикеткой из ближайшего супермаркета. Нужно выложить мороженое аккуратными шариками (ну, штук шесть-семь) на красивую тарелку, полить их шоколадным сиропом (крайне красиво), нарезать клубнику дольками и буквально утопить в ней мороженое. Ещё раз залить всё сиропом. Налить вино в бокал. Поставить всё это определённо девчачее, Барри на кофейный столик у телевизора. Приготовить гнёздышко из одеял на диване, включить старую кассету «Notre Dame de Paris» девяносто восьмого года, забраться в гнездо, с упрёком глянуть на притихшего у арки Барри. Ждать его согласия. Ждать его молчаливого прощения. — Лен, — сказал Барри, когда Лен выполнил все пункты и смотрел-смотрел-смотрел своими бездонными глазищами на съежившегося от непонятного сожаления Барри, смотрел, мысленно моля откликнуться, плюнув на собственный наверняка глупый вид. — Лен, — продолжил Барри, своим щенячьим скулежом тормоша совесть Лена, дремлющую с малых лет, тормоша моральное состояние Лена, висящее уже на волоске от падения в бездну отчаяния. Сколько бы Лен не корил Барри за его доверчивость, Лен не мог не признать, что иметь в своих руках доверие Барри — невероятно приятно. И нужно. Спокойно. Барри умиротворял его, Барри верил в него, Барри — это Барри, его милый парень Барри, от которого, кажется, всё его окружение без ума, даже больной на голову Рори и даже сам Снарт. Сам Леонард Снарт, любя Барри в разных концах квартиры и планеты, сам Капитан Холод, отдавая себя азарту комичной схватки. Поэтому когда Барри пошёл к нему, залез в одеяла, но почему-то не захотел прикасаться, Лен потянул его на себя, ближе-ближе-ближе, уткнулся носом в его шею и начал шептать, как в бреду, его имя, мягко и легко срывающееся с его губ. Шептать-шептать-шептать, и преувеличенно ласково для себя гладить, преувеличенно ласково ласкать. Утешать. Утешать, как когда-то давно мать ещё крошечной Лизы утешала Лена, как когда-то давно он сам утешал подросшую Лизу, как когда-то давно его, не сумевшего, утешал Барри. Лен гладил Барри по спутанным со сна волосам, нежно водил по туго стягивающим рёбра и руки бинтам, забирая назад причинённую душевную боль; Лен едва слышно шептал ему, что им ещё придётся столкнуться с этим, им ещё придётся схватить друг друга за горло, потому что этого требует этот мир, этого требует их «работа», сомнительная репутация их альтер-эго. Никто из них ничего не сможет сделать с этими казусами, кроме как их забыть. Ведь Барри не сможет оставить его, сколько бы Лен не говорил о зле внутри себя, сколько бы беспощадно, но не по собственной воле не демонстрировал это, так же как и Лен не сможет оставить его, поглотившего Лена и с большим искусством вылепливающего из его прогнившего насквозь теста что-то новое и… лучшее. Барри принимал ласку, прижавшись к Лену, и медленно-медленно расслаблялся, постепенно забывал о прошедшем и грезил лишь о том, что когда-нибудь, быть может, всё будет немного иначе.