***
Теперь Нарциссе кажется, что она была слишком пьяна, когда соглашалась на все это. Ее проблема не так велика. — Мам? Голос сына вырывает из мыслей, Нарцисса оборачивается. — Положу книги на стол? Или на полку? — повторяет Драко, держа в руках стопку. — Да-да, — кивает Нарцисса и, только заметив, как глупо звучит ответ, добавляет, — на полке им самое место. Нарцисса виновато опускает взгляд, смотрит куда угодно, кроме лица сына. Ведь она подвела его. Снова. И ей так хочется извиниться, но слова застревают в горле, и она прекрасно знает, что ни к чему не приведут. Испробовано, изучено, еще в первый раз. — Прости, прости меня, — шептала она, сжимая порезы и не обращая внимания на то, как саднило кожу. — Я так виновата, Драко… — Господи, мам, — выдохнул он, опускаясь рядом с ней и накрывая ее руки своими. Она была такая холодная. Он не знал, сколько она просидела так в ванне, с распущенными волосами, которые кое-где окрасились красным, видимо, она трогала их руками, со слезами на глазах, ее губы подрагивали от всхлипываний, и она постоянно повторяла «прости». Драко звал Асторию, и, когда та прибежала, то ужас на ее лице, говорил громче всяких слов. — Боже, — все же выдавила она, зажав рот рукой и стараясь не плакать. — Принеси полотенца! — кричал Драко, но Астория протянула ему волшебную палочку, и он разозлился. — Проклятые ножи! Полотенца, Астория! Нарцисса вздрогнула от его крика. Она не хотела становиться причиной разлада между ними, не хотела видеть страх в его глазах, она лишь хотела… Сейчас Нарцисса даже не помнит, с чего все началось. В тот день Драко перевернул весь дом и забрал все ножи, оставленные его мертвой теткой. По крайней мере, так ему казалось. — Не беспокойся обо мне, милый. Слова больше похожи на насмешку, но Драко лишь устало выдыхает. Последние пару лет оказались особенно тяжелыми для всех них. И Нарцисса видит, как ее сын старается, ради семьи, будущей и прошлой. Она касается его щеки, легко поглаживая и заставляя посмотреть на себя. — Обещаю, все будет хорошо. Врать она умеет. Первое, чему учат в их семье. Ненавистная правда резко колет в груди, и Нарцисса отворачивается и отходит к кровати, опускается на покрывало, разглаживая его руками. Пусть все будет идеально. Из-под рукава виднеется белый шрам. Пальцы дрожат. Идеальность — больше не для нее. Драко, наклонившись, целует мать в щеку. — Люблю тебя, — тихо говорит он, когда подходит к двери. Нарцисса знает, они ведь из одного теста, и он вряд ли съест ее ложь. Она воспитала его хорошим человеком, напоминает себе Нарцисса. Улыбка касается губ. Хоть кому-то из ее семьи повезло. Она смотрит на книги, взгляд скользит по переплетам и останавливается на названиях. Читать совсем не хочется, но вот страницы, интересно, они достаточно острые?***
Проходит два дня, прежде чем полка в ее палате пустеет. Нарцисса не помнит, с чего все началось, но, кажется, она все же решила почитать. От ощущения книги в руках становилось уютно, словно ты не сидишь в одной из палат больницы Святого Мунго, а нежишься в библиотеке перед камином. Только тогда она не обращала внимания на страницы и на то, как пальцы дрожат, когда переворачивают одну и задерживаются на краях, а ты думаешь о чем-то своем, темном и тягучем. Порез от бумаги — больнее, чем от проклятых ножей сестры. Но Нарцисса давно привыкла к боли. Человек, вообще, привыкает ко всему, будь то что-то хорошее или плохое. Это даже не имеет значения. Нарцисса давно перестала считать порезы. Сделала два с утра на предплечье. Еще два в обед пониже локтя. Кажется, три или четыре — перед тем как лечь спать на запястье. Кое-где красные тонкие линии пересекают вжившиеся белые. Контраст от их соединения оставляет внутри сладостное чувство, так что Нарцисса повторяет ритуал на следующий день. Не знает, что первый сеанс назначен на утро. Книги куда-то пропадают, так же как и порезы. Это же не ножи любимой сестры. Нарциссе чего-то не хватает.***
Она плохо спит. И дело не в кошмарах, нет, их у нее не бывает. Наверное, лучше бы были, думает Нарцисса, сверля глазами стену. Раннее утро, но она, кажется, не сомкнула глаз. Спать не хочется, хотя усталость уже откладывается темными кругами под глазами. Она заметила их еще дома. Жаль, косметика здесь под запретом, как будто она могла бы что-то сделать кисточкой для теней или карандашом для глаз. Хотя, маникюрные ножницы точно бы пригодились. Нарцисса переворачивается на спину и немного откидывает покрывало. Весна нынче совсем теплая, даже утром не чувствуется прохлады. Она касается руки и ведет по белым линиям, от запястья до предплечья. Рваные, резкие, еще не зажившие. Кончики пальцев скользят по плечу и переходят на ключицу. Даже под тканью больничной пижамы она чувствует их, белые, розовые, когда она резала особенно глубоко. Самый длинный обводит грудь там, где под кожей еще бьется сердце. Она тогда сильно надавила на нож. Драко еле забрал, порезавшись. Нарцисса помнит, именно вид его крови остановил ее тогда. Ее бедный мальчик. У него теперь тоже есть шрам. Ее вина. После она не резала себя несколько месяцев, только пила, много пила. А сейчас нет ни алкоголя, ни ножа — и даже сон ей отказывает. Почему-то такая несправедливость по отношению к одной из самых представительных женщин магического сообщества ее ужасно веселит. И Нарцисса смеется. Жаль, что целители залечили ее мелкие раны. Нарциссе не хочется смеяться.***
— Какого черта?! Я думал, вы должны были ей помочь! Присмотреть! Она не должна была… — Драко не мог рационально мыслить. Он уехал на несколько дней, какие-то гребаные пара дней, а они не смогли даже предотвратить ущерба. Господи. Он схватился за голову и осел на кресло. В приемном покое почти нет людей, да и какое им дело до него. — В больнице нельзя кричать, Малфой, — строгий голос откуда-то справа заставляет его поднять взгляд. Конечно же, она — не большинство. Всезнайка. — Отвали, Грейнджер, — рычит он, выходит грубо и резко, и он сожалеет о сказанных словах в ту же секунду, от горечи лишь встает и громко ругается, а потом выдыхает, — прости. Драко Малфой извиняется. Гермиона не сразу понимает, что сейчас не ослышалась, но, когда встречается с уставшими серыми глазами, лишь отмахивается и немного улыбается. Кажется, прошло три года, а они все такие же дети. Хотя, присмотревшись, замечает, как Малфой возмужал и стал серьезнее что ли. Наверное, брак с Асторией пошел ему на пользу, думает Гермиона. — Как Астория, все хорошо? — интересуется она, сделав несколько шагов к Драко, она всем своим видом старается показать, что в ней говорит лишь дружелюбие, а не любопытство. И Драко заметно выдыхает, от Гермионы не ускользает, каким спокойным он становится, когда говорит о жене. — Да, все хорошо, спасибо, — отвечает он и уже хочет любезно поинтересоваться про ее жизнь, работу, да про что угодно, как она вдруг продолжает: — Что-то с Нарциссой? Вопрос выбивает его из колеи. Видимо, удивление отражается на лице, потому что Гермиона вдруг поясняет: — Ты сказал, что они ей не помогли, — Гермиона на секунду отводит взгляд и смотрит по сторонам. В приемном покое в такую рань почти нет людей. — С Асторией все хорошо, так что… Вероятно, что-то с… — Слушай, — Драко не дает ей договорить, но Гермиона буквально чувствует повисшее в воздухе напряжение, когда он выталкивает слова изо рта, — это не твое дело. Слова чеканят, словно монеты, звонкие и прочные. Он хочет сохранить репутацию матери, она бы этого точно желала, Драко уверен. Так что для всех он создает видимость, что все хорошо, да и не хочет, чтобы стервятники растерзали последние остатки его семьи. Глава семьи должен оберегать каждого ее члена, так любил повторять отец, думает Драко, сжимая кулаки. Вспоминается, как в день его похорон мать изрезала ладони. Красные отпечатки на простынях. Хорошо, что это были обычные ножницы. Драко давным-давно отточил свои целительные заклинания. — Прости, не хотела вмешиваться, — голос Гермионы выводит его из мыслей, — я просто буду работать здесь некоторое время, нужно для моего исследования, так что, если могу тебе чем-то помочь, только скажи, — говорит она и пожимает плечами. Драко качает головой. Гермиона улыбается и отходит к стойке. Она уже собирается пойти за формой и узнать, где здесь можно переодеться, как вдруг чувствует осторожный захват на запястье. — Гермиона, — Драко стоит совсем близко, взгляд стал каким-то темным, лицо серьезное, она не успевает ответить, как он медленно растягивает, — не приближайся к восьмой палате. Пожалуйста. Нарочито выделив последнее слово, Драко отходит в сторону и опускается в кресло для посетителей. Он больше и не смотрит на нее, только сверлит взглядом закрытые двери с такими знакомыми надписями. Приемные часы: с 10 до 12. Прежде чем зайти в палату, выложите все вещи в специальную ячейку. Ключи от ячейки возьмите во время регистрации. До 10 еще как минимум четыре часа.***
Больше ничего не осталось. Они забрали даже книги, так что Нарциссе только и остается, что целыми днями жить по расписанию, от приема пищи до беседы с одним из целителей. Жить. Громкое слово для такого места, но, кажется, даже это теперь не смущает. От скуки делаешь странные вещи, думает Нарцисса, сидя в палате и царапая кожу. Она все чешет и чешет запястье, не обращая внимания на то, как воспаляется кожа, краснеет и становится больно. Действия, скорее, механические, а не обдуманные, потому что Нарцисса уверена, все не настолько плохо. Главное — верить в собственную ложь. — Сегодня почитаешь здесь, а потом я помогу с работой, — слышится голос из-за дверей и щелкает замок. Нарцисса инстинктивно отворачивается к столу и полке, они все такие же пустые, как жаль. — Восьмая палата? — неуверенный голос. — Меня просили не…. — Слушай, это только книга, — кто-то явно переступает порог, — вот стул, страница 103, мы остановились на ней. Сиди и читай, ничего сложного. Нарцисса вздыхает и останавливается лишь на секунду, смотрит на красную кожу, горящую от раздражения. На линиях проступают капельки крови. Нарцисса дрожит. — Так, страница 103, да? — спрашивает кто-то позади таким же неуверенным голосом, как и минуту назад. Даже смешно. Нарцисса кивает и слушает, как девушка начинает читать. Кажется, она иногда останавливается и смотрит прямо на нее, Нарцисса буквально ощущает ее взгляд. Запястье горит. В одну из таких пауз, Нарцисса не знает, сколько точно прошло времени, но кожа расцарапана так, что ссадины украшают запястье, и она шипит от боли. Это просто невыносимо. — Нарцисса? — она слышит, как кто-то откладывает книгу на стул, потому что под шагами скрипят половицы. И от этого звука и осознания, что сейчас вот-вот ее остановят, она вдруг начинает царапать сильнее, даже не замечая, как с губ слетает болезненный стон. — Нет, нет, нет… — Гермиона действует почти машинально, буквально падая на колени перед женщиной и хватая за руки. Она старается не задевать искалеченное запястье, но не может оторвать взгляда, — хватит, Нарцисса, хватит. Гермиона даже не замечает, что зовет ее по имени и просит остановиться. И, спустя мгновение, все прекращается. И только тогда Гермиона смотрит на нее. Сильнее окровавленного запястья приводит в ужас только затравленный взгляд, полный отчаяния и боли, что, кажется, еще секунду, и все эмоции выльются наружу. Раскаленная лава отчаяния и горечи плещется в голубых глазах, некогда выражавших лишь холод. Оказывается, пламя все же обжигает сильнее мороза. Гермиона никогда прежде не видела Нарциссу Блэк такой. Трудно подобрать в уме хоть что-то подходящее. Словно разбитое зеркало, и ты никак не можешь найти недостающий осколок. Вся жизнь в стекле, остром и ранящем. Гермиона впервые по-настоящему смотрит на женщину перед собой, на ее ниспадающие платиновые пряди, запутавшиеся кое-где, на острые плечи, худые руки и пальцы с красными ногтями. Рукав рубахи задран, и выше ссадин виднеются белые линии, и Гермиона содрогается, прекрасно зная, каким ножом они могли быть нанесены. По щеке скатывается слеза. — Зачем? — бессмысленный вопрос слетает с дрожащих губ, Гермиона чуть ослабевает захват, теперь уже лишь осторожно придерживая и без того израненные руки. Ей тошно от того, что она видит. Эта женщина в прошлом делала ужасные вещи, она была омерзительна, она… Гермиона не может придумать что-то еще, перед глазами стоят только эти чертовы белые линии и расчесанное в кровь запястье. Такого никто не заслуживает. Даже она. — Из-за тебя, — шепчет Нарцисса. Гермиона зовет на помощь.***
Астория думает, никогда прежде она не видела мужа таким злым. Они стоят в кабинете целителя Дервента, от слов Драко, кажется, дрожат стены, потому что он раз за разом повторяет, что не потерпит такого отношения к его простым просьбам. Гермиона все еще не в силах сдержать себя, поэтому сидит в одном из кресел напротив стола главы и буквально зажимает рот руками. Она должна что-то сказать. Сделать. Но что? — Одна простая просьба, Грейнджер! — слышит вдруг она свое имя и вздрагивает. — Что такого сложного? Не приближайся к восьмой палате, все! — Драко выходит из себя. — Драко! — вскрикивает Астория. Ей не нравится его тон. — А что я должен сказать, Астория, или сделать?! Мы перепробовали все, черт возьми, но она продолжает себя калечить! Нам повезло, что я, наконец, забрал все эти чертовы ножи, будь ты проклята, Беллатрикс! — Драко ударяет по столу кулаками. — Я так больше не могу… — он падает в кресло, закрывая лицо руками, Астория бросается к нему, что-то шепчет и обнимает. В ушах звенит. Ноги кажутся ватными, когда Гермиона встает, чтобы отойти от стола. Не знает, будто так хочет выйти из личного пространства Малфоев. Драко в слезах смотрит на нее. Она слышит тихое «прости». Астория все также гладит его по плечам, на ее лице видна тревога. Ей нельзя волноваться. Почему-то это первое, что приходит на ум. И Гермиона трет виски, словно голова болит, хотя нет и намека на мигрень. Даже звон отходит на второй план, за дымку вздохов, всхлипываний, тихих слов от целителя. Гермиона, правда, плохо различает их содержание, она лишь вдруг учащенно моргает, когда в уме всплывает то единственное, что сказала ей Нарцисса. Из-за тебя. Гермиона интуитивно тянется к руке, где под тканью есть такие же белые следы, как и на ее коже. Только вот нанесла она их не сама. Гермиона дрожит. В горле будто комок желчи, и она сглатывает, чувствуя, что ее тошнит. Она втягивает носом воздух, желая успокоить быстро колотящееся внутри сердце. Из-за тебя. Слова Нарциссы невидимым, но тяжелым грузом ложатся на плечи, так что Гермиона инстинктивно обхватывает себя руками, будто хочет защититься. Она не виновата. Господи, как ей такое даже в голову пришло? Гермиона не знает, о чем думать. Два слова, два чертовых слова постоянно вертятся в уме и не дают объективно взглянуть на ситуацию. Что она может сделать? Она разве должна что-то сделать? Но ведь из-за нее. Вина похожа на змею, слизкую и липкую, так и норовит прицепиться и впустить яд. Гермиона сожалеет. — Прости. Она не сразу понимает, что сама извиняется. Господи, в этом нет ее вины. Разумом она это понимает, но слова все равно выскальзывают из сердца. Ему больно, а ей вдруг становится страшно от того, что творит с собой человек в угоду собственным демонам. Гермиона, кажется, извиняется еще раз и вытирает слезы. Почему она плачет? — Эй, эй, — Драко оказывается на ногах и, подойдя к ней, аккуратно кладет руки на плечи, словно хочет встряхнуть, избавить от ненужного чувства внутри. Он по взгляду видит, что сейчас переживает Гермиона. Они не друзья, Боже, конечно же, нет, но она этого не заслуживает. — Это не твоя вина, Грейнджер, слышишь меня? — он все же немного встряхивает ее, заставляя посмотреть на себя. — Даже не смей так думать, поняла? Гермиона всхлипывает и кивает. На слова уже не осталось никаких сил. — Извините, — начинает вдруг говорить целитель, привлекая к себе всеобщее внимание. — Думаю, вмешательство мисс Грейнджер, — он делает нарочитую паузу, чтобы выделить и подчеркнуть всю серьезность его слов, — и то, что мисс Блэк остановилась в своей попытке… — он тщательно подбирает слова, — нанести себе вред, является явной выгодой для сложившейся ситуации. — Что вы имеете в виду? — перебивает Драко, ему не нравится, когда говорят загадками. — Я считаю, что мисс Блэк и мисс Грейнджер должны поговорить, — объясняет целитель и смотрит теперь уже на Гермиону, — беря во внимание то, что случилось, мы с коллегами считаем, что вы, возможно, единственный человек, кто может помочь Нарциссе. Гермиона выходит из кабинета.***
Нарцисса не притрагивается к еде. Она по горло сыта. Внутри лишь вина и ее верный спутник, стыд. Лучше всякой еды. Только на следующий день, когда, проснувшись утром, обнаружила на руках ограничительные повязки, когда не смогла сесть в кровати, расчесать волосы, только тогда она вспомнила, кто в последний раз остановил ее и что она успела сказать. Боже. Хотя вряд ли он слышит, думает Нарцисса. Она буквально обвинила ее в своей ситуации. Проблеме? Нет, громкое слово. Ситуация — вполне подойдет. Нарцисса сидит все на той же кровати, уже без оков, благо, Драко не потерпел такого обращения с матерью. Она уже несколько минут смотрит в одну точку на стене, пытаясь понять, что она натворила и как можно это исправить. Послать сову? Передать сообщение через сына? В голове будто нещадно что-то стучит, тяжелое и громкое, так сильно, что эхо ударов отдается в висках. Нарцисса тяжело вздыхает. Откуда она вообще знает, что ей нужны какие-то объяснения. Тем более, от нее. После всего того, что она наговорила. Нарцисса закрывает ладонями глаза, массируя веки. Бессонница — не лучший друг ее ситуации. Ведь нужно что-то придумать. Нужно же? Нарцисса смотрит на дверь, словно Драко вот-вот должен зайти, хотя она знает, что часы посещений давно закончились, потом на стол, на полку, снова на стол, края такие острые. Что конкретно она сказала? Острые края. Интересно, полки, наверное, выдвигаются, там должны быть болты. Книг нет, забрали книги. Как жаль. Нарцисса дотрагивается до волос и накручивает на пальцы. Края стола не такие острые, как ей показалось вначале. Наверное, дело в лаке, он сглаживает углы. Удивительно, да? Так что она сказала? Нарцисса берет подушку и подносит к лицу, закрывая наполовину. «Из-за тебя». Не нужно было этого делать. Стол, полка, белые стены, дверь, ручка, замок, снова стол. Нарцисса касается запястья и задирает рукав, ведя по белым линиям. Она все так же прижимает к себе подушку и глубоко дышит, пока пальцы водят по оставленным ножами узорам. Ее трясет. Подушка вдруг летит на кровать, а Нарцисса, стараясь унять дрожь, обхватывает себя руками, пальцы путаются в платиновых прядях. Она опускает голову к груди, желая скрыть подступающие к глазам слезы. Нельзя было так говорить. Она опять виновата. Опять. Рыдания начинают сокрушать ее. Плечи дрожат, и Нарцисса так сильно сжимает их, что костяшки белеют и болят пальцы. Кажется, стены вдруг становятся ближе, так и хочется отпустить плечи и расставить руки. Не дать им коснуться, не позволить. Но пальцы словно деревянные, не слушаются, лишь сильнее сжимая кожу, откуда только в ней еще сила? Нарцисса плачет, она так давно не разрешала себе проявлять хоть какие-то эмоции, быть слабой и беззащитной. Но сейчас, после собственных слов, щита больше нет. Ей стыдно, она виновата, в груди беспощадно ноет сердце от осознания того, что она натворила. Как только она посмела свалить ее проблемы на эту девчонку? Проблемы. Слово режет больнее всякого ножа, хоть и не оставляет следа. Нарцисса всхлипывает, но пальцев так и не расцепляет. Больно, так больно, что может даже останутся синяки. Заслужила. Из коридора доносятся крики.***
Гермиона возвращается через несколько дней. И дело не в том, что Драко заваливает ее письмами с просьбами о помощи, или что друзья, Гарри и Рон, советуют ей переступить через свои принципы и хоть что-то уже ответить чете Малфоев, и дело даже не в Джинни, которая последние пару дней только и говорит ей о том, что каждый заслуживает помощи. Она прекрасно знает об этом. Просто… Дело в ней. Гермиона боится. Каждую ночь, когда ложится спать, стоит только закрыть глаза, она видит окровавленное запястье Нарциссы и то, как затравленно она тогда посмотрела на нее. Этот взгляд так прочно въелся в сознание, что Гермиона никак не может от него избавиться. И ей страшно столкнуться с ней снова, увидеть эту безысходность и ощутить этот тяжелый груз на своих плечах. А что, если она не справится? Гермиона, лучшая ведьма своего поколения, сомневается в себе. Рон бы занес этот день в календарь, если б узнал. Но, правда, что если она не сможет помочь? Гермиона все чаще задает себе этот вопрос, пока, наконец, в полной мере не осознает, что лежа в кровати и прячась от происходящего в семье Малфоев, она не сможет найти ответ. Вот тогда-то она и возвращается в больницу. — Можно? — слишком тихо звучит ее голос, но почему-то она не может заставить себя говорить громче, когда заглядывает в восьмую палату и обнаруживает, что Нарцисса лежит в постели. Глаза такие же тусклые, как и при недавней встрече, замечает Гермиона, когда заходит в комнату и опускается на стул рядом с кроватью. — Подумала, ты будешь не против компании. Гермиона пожимает плечами и кладет на колени книгу, взяла первую попавшуюся дома с полки. Читает название и хочется вдруг рассмеяться. «История Хогвартса», последнее издание. Гермиона вздыхает. — Надеюсь, ты любишь историю? — ненароком спрашивает она и, наконец, замечает, что Нарцисса чуть поворачивает голову и смотрит теперь прямо на нее. Вид у нее уставший, думает Гермиона, но ничего не говорит. Она уже было хочет начать читать, перелистывает предисловие автора, в котором он так подробно благодарит всех за содействие в написании новейшего издания, когда вдруг слышит хриплый шепот: — Я не должна была… Гермиона отрывается от книги, встречаясь с глазами цвета океана. Они темны, как и его глубины, почему-то сравнивает она. — Нарцисса, — Гермиона не дает ей продолжить, она уже проиграла их диалог в уме сотни раз, и не уверена, что хочет слышать хотя бы одну из версий. — Не надо. Гермиона качает головой и вновь переводит взгляд на книгу. Она понимает, что хочет сказать Нарцисса, от этого внутри становится больнее, ведь, если она озвучит свои сожаления, извинится, то станет понятно, насколько правдивы ее слова. Гермиона не знает, готова ли это услышать. И Нарцисса не говорит ни слова, только отводит взгляд, и почему-то такая реакция уязвляет сильнее, чем могли бы слова. Лучше бы она сказала, что хотела, думает Гермиона, но не знает, как вернуть упущенное мгновение, поэтому начинает читать. Нарциссе стыдно смотреть в глаза своему страху, она отворачивается, насколько это возможно, руки закреплены бинтами к кровати для ее же безопасности. Хочется закрыться покрывалом, но возможности нет. Становится прохладно. Голос Гермионы такой монотонный, что Нарцисса впервые за долгое время ловит себя на мысли, что неплохо бы было поспать. Сколько вообще времени? Понятия не имеет. Время взаперти идет как-то по-особенному медленно. Успеваешь подумать обо всем. Гермиона вдруг останавливается, Нарцисса слышит, как она закрывает книгу, вздыхает и неожиданно чувствует, как ее закрывают покрывалом. Теплее, чем было. Нарцисса поворачивается, замечая, что Гермиона стоит совсем рядом, взгляд ее падает на привязанные к кровати запястья, прежде чем она накрывает их. Что-то в карих глазах мелькает, но она не может разобрать, что именно. Может, жалость или презрение? Нарцисса привыкла ждать от людей всего. — Уже поздно, — как бы отрицая все возможные мысли, говорит Гермиона и, вернувшись к стулу, берет книгу. — Я приду завтра, — добавляет она, направляясь к дверям, и, открыв, продолжает, голос полон искренности и участия, — постарайся поспать. Только когда закрывается дверь и щелкает замок, Нарцисса выдыхает, предчувствуя, что не все ее просьбы может выполнить.***
Нарциссе жаль, что ей не хватает смелости сказать то, что так и вертится на языке, потому что частые визиты Гермионы выглядят как ни что иное, как жалость. Она, как и обещала, возвращается каждый день, все с той же книгой. Даже смешно, что она читает ей историю Хогвартса, ведь Нарцисса прекрасно знакома с автором и даже вносила некоторые коррективы в последнее издание. Еще тогда, три года назад, когда не началась еще вся эта ситуация с посмертными дарами ее сестры. Драко забрал все ножи. Лучше бы она уже позволила ей сказать то, что думает, тогда не пришлось бы тратить время впустую. Нарцисса трет запястье и прикрывает глаза. — Чай и настойка, — в дверь заглядывает одна из целительниц и отдает Гермионе поднос. Сегодня она все также сидит на стуле и держит на коленях книгу. Но теперь встает и садится ближе к столу, поставив вначале поднос. Воздух прорезает приятный мятный запах, и какие-то травы, может, даже ромашка. Нарцисса вдыхает вкусный аромат, немного успокаиваясь. Чай всегда напоминает ей о доме. К чашке она не притрагивается. Только смотрит на Гермиону, как та берет чай и делает глоток. — Ты же знаешь, что… — Нарцисса вдруг останавливается, горло будто сдавливает чья-то рука, она сжимает и разжимает кулаки, безвольно лежащие на коленях, смотрит то на тонкие пальцы, то на ноги, не зная, можно ли ей продолжить. Дрожь подбирается медленно, подползает, словно змея, готовая обвить и забрать последние остатки сил. — Я понимаю, Нарцисса. Гермиона делает усилие, она не хочет упустить момент, потому что два дня обдумывала то, что может сказать или сделать. Но Нарцисса вдруг вскакивает и дергается в сторону к стене, обхватывая себя руками, выстраивая между ними стены. — Нет, нет, — голос ее дрожит, их глаза встречаются лишь на секунду, как же трудно смотреть на это лицо и думать, что не видишь, что так часто преследует ее теперь. — Я не должна была так говорить, — почти шепчет Нарцисса и отворачивается, прижимаясь щекой к холодной стене. — Все совсем не так, то, что я сказала тогда тебе, — она сглатывает, слова даются с трудом, — неправда. Я не это имела в виду. Нарцисса не может на нее даже взглянуть. Хочется вжаться в стену и раствориться в ее белизне. Гермиона на секунду прикрывает глаза. Слезы — совсем не то, только ухудшит ситуацию. Ей хочется встать и прикоснуться к хрупким плечам, убедить, что она понимает, потому что за несколько дней, которые она провела в ее компании, читая книгу и изредка бросая взволнованный взгляд, она и правда поняла. Женщину перед ней что-то мучает, отравляет так сильно, что она просто не может справиться с последствиями. Гермиона жалеет, что не следила за Малфоями все это время, что просто оборвала все связи, занеся Драко лишь в список бывших однокурсников, а Нарциссу… Честно сказать, она и вовсе не думала о ней до той роковой встречи. Гермиона сглатывает, вспоминая вид крови на бледной коже. — Нарцисса, — она встает со стула, поставив чашку с чаем на поднос, и делает несколько шагов к стоящей у стены женщины, замечая, как та неосознанно сильнее обхватывает себя руками. Белая больничная пижама, белые стены, светлые волосы. Все такое бледное, что хочется взять мольберт с красками и внести хоть какую-то яркость. Голубые глаза, кристально –чистые, вдруг смотрят прямо в ее карие. — Я понимаю. Гермиона вкладывает в слова все, что только возможно, желая донести, что она и правда знает, она так чувствует. Она стоит в шаге от нее и поднимает руку, чтобы накрыть напряженные пальцы своими. — Тогда, — слова Нарциссы останавливают ее, рука так и остается в воздухе, — тогда тебе больше не стоит приходить, Гермиона. Почему-то именно в этот момент взгляд падает на потрескавшиеся губы, с которых слетает ее имя. Так просто, что Гермиона вздыхает. — Может, я хочу быть здесь, — она не спрашивает, хотя фраза и звучит как вопрос. — Почему? — Нарцисса смотрит на нее, прямо и открыто, словно то, что она говорит, — сущая чушь, в которую невозможно поверить. Она и не верит. Наверное, не верит. Разве такому можно верить? В голове слишком много мыслей и так мало сил, чтобы сосредоточиться на чем-то одном, даже на девушке стоящей в шаге от нее. Поэтому Нарцисса снова отводит взгляд, смотрит куда угодно, только не на нее. Абсурдность. Вот как можно описать все, что копошится внутри. — Потому что могу помочь. Ответ Гермионы кажется таким наивным, вызывает желание рассмеяться. Нарциссе трудно контролировать эмоции и, как бы не хотелось, но усмешка все равно кривит губы. — Я не какой-то источник благотворительности, мисс Грейнджер, — слишком резко говорит она, от внимания не ускользает, как ее тон и обращение заставляет Гермиону отступить на шаг и передернуть плечами. И почему только она вечно все портит? Нарцисса закрывает глаза, уверенная, что вот-вот услышит скрип двери и щелканье закрывающегося замка. И причина в ней, не в ком-то другом, она ненавидит это чувство. Не терпит такую себя, разбитую, слабую, немощную. Но, кажется, другую версию она просто не помнит. Теплое прикосновение к холодным пальцам заставляет вздрогнуть и широко распахнуть веки. Гермиона стоит слишком близко, ее рука накрывает чужую, а другой она слегка касается плеча. — Чай остывает, — так просто говорит она, в голосе нет ни сожаления, ни милосердия, только искренность, честность. Гермиона немного тянет Нарциссу на себя, садит ее на кровать и сама опускается рядом. Покрывало совсем сбилось. И никому нет до этого дела. Не отпуская ее руки, Гермиона берет чашку и вкладывает Нарциссе в ладони, обхватывая так, что накрывает изящные пальцы. Лака на ногтях больше нет, замечает она и отчего-то такой маленький факт заставляет ее выдохнуть. — Я где-то читала, что настой ромашки успокаивает, — тихо говорит Гермиона и выжидающе смотрит на Нарциссу. Она не злится на нее. Просто не может. Каждое ее слово, действие — обычная защитная реакция, понимает Гермиона, поэтому готова ждать. Главное, чтобы Нарцисса не сорвалась. Она ведь пообещала Драко попробовать. Хотя сейчас, побыв несколько дней наедине, Гермиона не уверена, что делает это все ради него. Скорее, ради себя тоже, и ради нее. Гермиона сглатывает, вспоминая, как жестоко звучали ее слова, словно в ней говорила не она сама, а злость. Она ненавидит себя — простая истина, остро колет внутри от ее осознания. И Гермиона смотрит на Нарциссу, на то, как она подносит чашку к губам и делает глоток. Рукав рубахи задирается, обнажая белые полосы. Их так много, даже слишком много, кажется, некоторые нанесены не единожды, потому что какие-то краснее и розовее других. Дышать тяжело. Нарцисса ловит каждое ее движение. И то, как она смотрит на белесые линии на руке, заставляет ее опустить руку, крепко сжав края чашки. Она дергает рукав к ладони, желая скрыть все следы собственной неудачи, беспомощности, злости. Нарцисса не знает, почему ее теперь злит сам факт того, что Гермиона сидит с ней рядом и смотрит. Лучше бы она ушла или накричала на нее, все что угодно было бы лучше этого взгляда. Нарцисса качает головой, пальцы так и не отпускают края рукава, теребя и оттягивая к ладони. Полупустая чашка отставлена в сторону на кровати. И она говорит первое, что приходит в голову, заранее зная, что так сможет избавиться от нее: — Я устала. Гермиона кивает и встает. Они обе знают, насколько нелепо это звучало, но Гермиона не подает вида. Она снова идет на уступки, поэтому забирает кружку, поднос и книгу и направляется к дверям. Уже открыв ее, Гермиона оборачивается и видит, что Нарцисса лежит, отвернувшись от нее, и она так и остается стоять в дверях, с подносом и книгой, с мятным чаем, который ни одна из них так и не допила, и с ужасающим чувством внутри, что так хочется что-то сделать. Может, они все были правы, в конце концов, и только она может помочь. Хотя бы попробовать.***
— Может, я что-то делаю не так, — вздыхает Гермиона, сидя в кабинете главного целителя. Дервент внимательно на нее смотрит, но ничего не говорит, только слушает. Они разговаривают уже около часа, и Гермиона рассказывает то, что смогла разглядеть за прошедшую неделю, небольшой срок, но кажется, есть даже маленькие успехи. — Нарцисса вчера уснула, когда я читала, — как бы невзначай вдруг говорит Гермиона и пожимает плечами. Тот факт, что женщина почти не спит, но вот, наконец, уснула, пусть и от ее скучной книги, думает Гермиона, уже небольшая победа. Дервент кивает. — Знаю, спешить нельзя, но мне постоянно кажется, что можно сделать что-то еще, — устало произносит Гермиона и, наконец, встречается взглядом с целителем. Дервент не с проста занимает пост главы, как когда-то его дальняя родственница, он славится своей чуткостью, но в то же время проницательностью по отношению к пациентам и к их проблемам. И Гермиона ждет от него совета, конечно, глупо ожидать мгновенного решения или что он наколдует волшебное средство, Гермионе просто нужно услышать, что она все делает правильно. За прошедшие дни она только и делает, что читает Нарциссе, они почти не разговаривают с прошлого раза, и Гермиона думает, что Нарцисса закрывается от нее. И не знает, что делать. Она только наблюдает, как Нарцисса бросает на нее взгляд, когда та заходит в палату, обычно она сидит на кровати, редко на стуле рядом с пустым столом, иногда Гермиона замечает, как Нарцисса водит пальцами по его краям, а потом вдруг прекращает, словно чувствует чужое присутствие. Действие скорее неосознанное, но от него Гермионе становится не по себе и появляется желание подойти и накрыть ее руки своими, что-то сказать. Гермиона не знает, когда вдруг все стало таким личным, но ей больно от одной только мысли, что Нарцисса что-то может сделать, как-то навредить себе. И дело тут не в вине от тех слов, которые она сказала при их первой встрече в больнице, совсем наоборот, словно те слова теперь и движут Гермионой, просто в другом направлении. Она хочет помочь ей, всем сердцем желает, чтобы это самоповреждение навсегда прекратилось. Ни одна из них этого не заслуживает. — Мисс Грейнджер, в ситуации с мисс Блэк вам не стоит спешить, — отвечает Дервент, немного откинувшись на спинку кресла, — стоит проявить терпение, и, по вашим словам и из того, что мы видим на сегодняшний день, вы хорошо справляетесь с задачей. Нарциссе, — он делает паузу, подбирая слова, — нужно осознать, почему на самом деле она так злится на себя, раз не может выразить эмоции иначе. Аутоагрессия имеет цикличный характер, так что стоит переждать и узнать настоящую причину такого поведения. — Может, она винит себя в том, что… — Гермиона медлит, она не любит говорить про войну и все, что ей пришлось пережить в тот год, — … в том, что ее сестра сделала со мной, — все же озвучивает она и интуитивно накрывает руку там, где под тканью белеет отпечаток той ночи. — А вы вините ее? — спрашивает внезапно Дервент, и Гермиона отвечает резче, чем хотелось бы: — Конечно, нет! Гермиона переводит дыхание, вопрос, безусловно, имеет место быть, она и сама задавала его себе так много раз в первые месяцы после окончания войны, она даже ходила на терапию к психологу, разговаривала, обсуждала свои проблемы и нарушения сна. Рон, она точно помнит, долго не мог тогда принять ее частые перепады настроения, и в итоге она оттолкнула его и разорвала помолвку. Конечно, спустя какое-то время он осознал и смирился, даже нашел себе новую девушку, они даже остались друзьями. Но винила ли она Нарциссу в том, что сделала Беллатрикс? И да, и нет. Она была там, стояла и смотрела на то, как сумасшедшая сестра пытала девочку в ее доме, вырезала буквы на ее руке, которые до сих пор служили ей напоминанием о пытке и боли, через которые ей пришлось пройти. Конечно, безразличие, порой, хуже участия. Но это была война. Гермиона осознала это спустя множество бесед и глубинных копаний в самой себе. Она простила всех. Гермиона смотрит прямо на Дервента пару секунд, когда тот, наконец, произносит медленно и размеренно: — То, что вам удалось понять в столь юном возрасте, Нарциссе принять гораздо сложнее. Вам стоит поговорить обо всем, что произошло. Гермиона кивает. Стоит и правда разбередить рану, чтобы потом залечить края. Рваные, неровные, совершенно ясно, что невозможно их склеить. Но, хотя бы скрепить чем-то новым.***
Нарцисса не помнит, когда последний раз так хорошо спала, и, когда просыпается, впервые чувствует себя немного отдохнувшей. Странно признаваться в этом даже самой себе. Неожиданный шорох откуда-то справа вырывает ее из собственных мыслей, и она резко садится на кровати. Пальцы крепко сжимают покрывало. Сердце, кажется, пропускает удар. На стуле в углу, у самой двери, прислонившись к стенам, спит Гермиона. Книга, как и прежде, лежит у нее на коленях, все та же «История Хогвартса», новейшее издание, открытые страницы говорят о том, что заснула она, наверное, читая. Сколько раз она уже прочитала ее? Нарцисса, встав с кровати, делает несколько шагов в ее сторону. От ровных черт лица взгляд скользит с небрежных каштановых прядей, которые кое-где завиваются, к изгибу шеи, по плечам и на пальцы. Она выпустила книгу, когда читала. Рукава немного задрались, Нарцисса обращает внимание не сразу, но, когда подходит ближе, то ее будто током бьет. Хочется закрыть глаза и не видеть, несколько букв, белые, с серебряным отливом, все равно там, все еще на ее коже, даже спустя столько лет. Нарцисса сглатывает подступившую к горлу горечь. Если бы тогда она… Она мотает головой и отворачивается, идет к кровати и стягивает покрывало. Закрыть следы собственного бездействия — ну не смешно ли. Нарцисса так и не подходит к Гермионе, стоит с покрывалом в руках, пока не слышит скрип открывающейся двери. И только тогда поворачивается. — Эй, — незнакомый целитель, наверное, дежурный, трясет Гермиону, — мисс Грейнджер, вам пришло письмо, оно в кабинете целителя Дервента, и он вас ждет. Гермиона вскакивает почти сразу, тут же замечая, что Нарцисса уже на ногах. — Я… — она не знает, что хотела сказать, все слова будто пропадают в этих голубых глазах. Она ведь что-то должна сказать, да? — Мисс? — зовет ее целитель, давая понять, что нужно поспешить, и Гермиона вздыхает, мысли все равно путаются и ничего вразумительного не лезет в голову. — Тебе чай с мятой? — вдруг спрашивает она и поворачивается к Нарциссе, замерев у дверей. Только дождавшись кивка, выходит. Нарцисса перебирает пальцами покрывало и еще несколько минут смотрит на дверь, за которой только что скрылась Гермиона. В голове все смешалось: и порезы, она отчетливо помнит увиденное, и чай, как знак чего-то спокойного, и то, как Гермиона всегда смотрит на нее, с какой-то только ей присущей заботой. Заботой ли? Нарцисса мотает головой из стороны в сторону, пытаясь вырваться из собственно созданного тумана из раздражения и печали. Взгляд вдруг падает на оставленную книгу на стуле. В комнате больше никого нет. Покрывало падет на пол, а Нарцисса, сделав несколько шагов к стулу, берет книгу и сжимает в пальцах. Внутри громко стучит сердце, так сильно, что кажется, больше нет ни одной мысли. Замкнутый круг какой-то. Нарцисса садится на кровать и открывает заложенную страницу. Кто же использует вместо закладки пилочку? Нарцисса втягивает носом воздух, когда пальцы касаются металлического покрытия. Вдруг внутри появляется какая-то злая радость, удовлетворение от того, что физически ей может быть так же плохо, как и морально. Она словно замыкается на своем мироощущении, и кажется, что больше ничего не волнует. Она презирает себя за то, что сделала Беллатрикс, за то, что не смогла остановить, за то, как исполосовала жизнь маленькой девочке. Пальцы сжимают пилку, книга уже лежит в стороне. В какой-то момент, Нарцисса точно не помнит, когда именно все началось, но все вокруг вдруг начинает раздражать, становишься резким и злым, и Нарцисса вновь испытывает все едкие эмоции, злится на себя, на нее, на всех вместе взятых. Но нельзя навредить всем. Можно только возместить эту ярость болью, своей, родной, манящей. Выбирает боль. Нарцисса подводит пилку к запястью, кончик у нее немного туповат, она раздражается, когда проводит по белесым линиям, хочется нажать посильнее, и это желание так велико, что на какую-то долю секунды становится страшно. Нарцисса бросает взгляд на дверь, хотя вдруг не понимает, хочет ли, чтобы ее прервали или боится, что не успеет разрезать кожу. Обе мысли такие противоречивые, что заставляют ее замереть на месте. Пилка так и вжимается в кожу, запястье такое тонкое, неожиданно думает Нарцисса, когда дверь с треском распахивается. — Нарцисса, нет! Полный ужаса крик разрывает воздух. Нарцисса вздрагивает, и пилка падает на колени. Пальцы подрагивают. Она смотрит то на стоящую в распахнутых дверях девушку, то на серебристую пилочку. Взгляд будто бегает от одного к другому, сердце так бешено колотится в груди, что хочется накрыть его дрожащими руками и остановить. Хватит! Гермиона подходит медленно, она быстро дышит, потому что пробежала три лестничных пролета, так и не дойдя до кабинета Дервента. Ей хочется расплакаться от своей глупости, слезы вот-вот норовят упасть. Как она могла забыть? Читала вчера, просто перелистывала и заложила первым, что попалось под руку. Гермиона смотрит на Нарциссу, на то, как дрожат ее пальцы и метается взгляд, и вдруг опускается перед ней на колени и накрывает ее руки своими. Кажется, все же расплакалась, иначе почему так щиплет глаза? Пилка летит куда-то на пол, но Гермиона не выпускает холодных рук. — Я… — голос ее прерывается, — я так испугалась, думала, что не успею, — выдыхает она и всхлипывает, а потом поднимает взгляд на Нарциссу, замечая с каким замешательством и тревогой та смотрит на нее. — Ты и, правда, так хочешь наказать себя? Нарциссе будто пощечину дают. «Да», — отвечает боязливый демон на отголосках сознания, но Нарцисса молчит. Она лишь смотрит на Гермиону, не в силах оторвать взгляда от блестящих от слез глаз, понимая, что впервые задумывается над вопросом и не знает ответа. Она неожиданно отводит взгляд, ищет глазами место, куда упала пилочка, но теплые пальцы Гермионы сжимают ее руки немного сильнее, вырывая из омута и заставляя смотреть лишь на нее. — Я не виню тебя, — вдруг говорит Гермиона, почему-то сейчас именно эти слова кажутся уместными. Ей хочется, чтобы Нарцисса поняла, осознала то, что так долго она сама в себе держала, поэтому повторяет еще раз, не обращая внимания, что голос дрожит и иногда опускается до шепота. — Мы были на войне, по разные стороны, и то, что сделала Беллатрикс, — от имени сестры Нарцисса дергается, словно хочет встать и отойти в сторону, отдалиться от болезненного воспоминания, которое с такой силой разжигает огонь ярости внутри. Ее собственная сестра. Но Гермиона не дает ей пошевелиться, удерживая, и продолжает, — Беллатрикс сделала то, что хотела, — Гермиона вздыхает, — и я даже ее не виню. Тяжелый вздох слетает с дрожащих губ. Нарцисса высвобождает руку и легко касается щеки Гермионы, смахивая слезы. От такой нежности Гермиона вдруг всхлипывает еще сильнее. — Думаешь, — она сглатывает и наклоняется ближе к прикосновению, — я совсем глупая и наивная? — горький смешок вырывается из груди, Гермиона качает головой. — Я тоже злилась, — признается она совсем тихо, — на войну и на то, что потеряла дорогих мне людей, — добавляет она, — но я всех простила, даже тех, кто ничего не сделал. От последних слов Нарциссу начинает трясти. Внутри словно что-то обрывается и бьется, как разбитое стекло, так что осколки врезаются во внутренности. Каждый порез, каждая попытка, даже каждый стакан алкоголя и мигрень, которую он вызывал, все это помогало отвлечься от собственного бездействия. Физическая боль заглушала душевную, оставляла метки, на которые можно было смотреть, и это бы вновь и вновь напоминало ей о внутреннем демоне. Нарцисса слушала его, вникала в его вечную мантру о наказании во имя искупления. Разве могла она простить себя? — Ты должна простить себя, — более уверенно говорит Гермиона, словно читает ее мысли, и садится рядом с Нарциссой на кровати. Она ненароком замечает, что пижама съехала, открывая взору бледную кожу, на которой, похож на змею, извивается белый порез, скользя с плеча по ключице и исчезая под тканью у груди. — Невозможно залечить все раны, — Гермиона, не отрывая взгляда, касается линии и ведет осторожно по ключице, чувствуя, как от прикосновения женщина перед ней начинает дрожать, — но я не хочу, чтобы ты злилась на себя или вредила себе, — заканчивает она шепотом, потому что от того, что она делает, ей вдруг становится страшно. Она никак не может понять, почему сердце так быстро стучит, и внутри будто чья-то рука сжимает и разжимает его, заставляя биться еще сильнее. Ей лишь хочется, чтобы она перестала, прекратила все эти попытки навредить себе, потому что, Гермиона вдруг понимает, отпуская серебряные линии и встречаясь с наполненными тревогой голубыми, как само небо, глазами, что дорожит ей. Мысль вызывает улыбку на губах, и Гермиона мотает головой, потому что таким эмоциям сейчас здесь точно не место. Она выдыхает, накрывая руки Нарциссы своими. — Хватит, Нарцисса, пожалуйста, — говорит она, пока Нарцисса смотрит на их скрещенные пальцы и на последнем слове поднимает взгляд. Гермиона больше не плачет, не распадается перед ней, и от этого воздух будто возвращается в легкие, а эмоции перестают душить. Она смотрит на нее с такой искренностью и заботой, что, если сначала Нарцисса и хочет закрыться от этого, но все же понимает, что не от всего можно сбежать. Да и не знает, хочет ли очередного побега? Гермиона — как яркое палящее солнце, от которого хочется закрыть глаза и отгородиться, но которое так же дарит какую-то толику тепла и уюта. Убежище. Для страха и ненависти. Нарцисса вдруг качает головой. Разве имеет она право прятать все самое темное в этом свете. Нарцисса выпускает чужие пальцы и вновь обхватывает себя руками, потом отпускает. Она прикрывает глаза ладонями и тяжело вздыхает. Боль — такой липкий спутник, словно дымка или туман, из которого нет легкого выхода, особенно когда ты так слаб. — Пожалуйста, — буквально умоляет Гермиона, всем своим существом ощущая, как мечется женщина перед ней. Каждое ее действие вызывает в ней огромное желание убедить, уговорить, высказать все, что бурлит в сознании, словно кипящая лава, эти обжигающие эмоции. Но она не может вывалить это все здесь и сейчас, знает, что сделает только хуже, а возможно и надорвет то немногое, что кажется, выглядывает из всей этой черноты ненависти. Поэтому Гермиона лишь устало повторяет, — хватит выбирать боль, Нарцисса, хватит этой ненависти, — она подается вперед и обнимает, не обращая внимания, как напрягается женщина в ее руках, а потом, наконец, Гермиона выдыхает, зарываясь пальцами в платиновые пряди и прижимая Нарциссу к себе. — Хватит, прошу.***
Поздней ночью, когда Гермиона, наконец, оказывается дома, она посылает Драко сову с короткой запиской. «Завтра я забираю Нарциссу из Св. Мунго. Ей нужна другая терапия, и я думаю, что могу и правда помочь. Надеюсь на это».