Новая глава

Ахметов обновил страничку — новой главы так и не появилось. С лёгким вздохом и, замеченным краем глаза неодобрительным жестом тренера в его сторону, телефон отправился на пол, подальше от пенки, туда, где случайное движение поехавшего колена не грозило раздавить экран. Это было глупо… Насколько Ильзат помнил, ссылку ему скинула какая-то фАнАтОчкА в директе инстаграма, это было простое любопытство, он знал, что ничего хорошего ждать не следует, вот только… обнаружил себя уже когда заканчивал читать пятую главу, задыхаясь от восторга, удивления и какого-то больно щемящего чувства в подреберье от того, что всё написанное — не его жизнь, а лишь красиво написанная и несбыточная сказка. Он не знал, что его так зацепило: язык описания или настолько хорошо прописанные, невероятным образом угаданные характеры, что становилось почти жутко. Порой ему казалось, что все описанные действия и высказанные фразы вполне могли быть совершены его руками и произнесены им. А ещё, там он был с НИМ. И ОН называл его Лисёнком. Ильзат по команде тренера скрутил торс, выставляя руку вертикально в потолок, и без зазрения совести уставился в лохматый затылок, пребывающего в точно такой же позе как и он (а еще все остальные находящиеся в Австрии армейцы) Набабкина. Кажется, ещё немного, и он даст название двум непослушным вихрам, что никогда не покидают его голову. А ещё вон той родинке на предплечье, что прячется в светлых волосках. Кожа в этом месте, почти на сгибе локтя, довольно нежная, а ещё пахнет… Он не знал, чем она пахнет, но пронзившее его секундное желание узнать едва не заставило ноги самостоятельно шагнуть вперед. Команда прозвучала вновь, и, выдохнув, Ахметов развернулся, отворачиваясь от вызывающего болезненные спазмы в желудке субъекта. Интересно, а он смотрит на него вот так, как он, когда выдаётся возможность? Вряд ли… Разминка закончилась. Ильзат скрутил коврик, задумавшись на мгновение, и бросил быстрый взгляд через плечо, замечая, что Кирилл медлит, словно бы потерявшись на полпути между своим наполовину скрученным ковриком и этой версией реальности. Остальные справились быстрее. Исландцы первыми покинули зал, просто свернув пару раз гибкие пенки во что-то напоминающее цилиндр, затем все остальные, замыкаемые неразлучниками в виде Кости и Феди, задержавшихся тупо по той причине, что так и не смогли отлипнуть друг от друга, и в итоге, столкнувшись, похерили всю только что проделанную работу, выронив туго свёрнутые коврики, тут же развернувшиеся полотнищами. Хихикая и толкая друг друга локтями, они таки справились с задачей, на счастье Ильзата всё же покинув спортзал раньше, чем Набабкин вынырнул из своего царства грёз. Нужно было действовать. Это был подходящий момент. Но… подходящий для чего? Ильзат поднялся на ноги, медленно, словно ступая в густом коме ваты, приблизившись к так и не подавшему признаки осознанной жизни Набабкину и, изобразив привычную лисью ухмылку, тихо проговорил, едва не стушевашись от того, как его неожиданное предложение заставило вздрогнуть уплывшего в неизвестно какие далёкие дали защитника. — Может помочь? — А? — Набабкин выглядел слегка потерянным, разглядывая Ильзата снизу вверх, словно впервые увидел, словно пытаясь запомнить и запечатлеть его образ в своей голове… Или же Ахметов опять принимал желаемое за действительное. Моргнув, Кирилл поднимается, с завидной скоростью скручивая коврик, не оставляя ни следа ни от странного состояния задумчивости, ни от взгляда, ни от вообще чего-нибудь, за что Ильзат мог бы ухватиться, что-нибудь что дало бы ему знак, надежду, кислород, чтобы дышать в конце концов! Он же задыхался, чёрт возьми! Он стоит в шаге от человека, который является одновременно причиной его бессонницы и музой его самых сладких снов, когда измученному огненной пляской шайтана у своего изголовья ему всё же удаётся вздремнуть. Он смотрит ему прямо в глаза, пожирая чернотой светлую зелень. Он чует, ему кажется, что чует, как пахнет то самое мягкое место у родинки, которое хочется вдобавок ко всему попробовать ещё и на вкус. Странное желание оставить влажный след, зная, что он будет холодить тонкую полупрозрачную кожу с полоской притаившейся под ней тёмной вены. Он зачем-то привстаёт на цыпочки, оправдывая это мимолётным желанием стать выше, одного роста, не смотреть снизу вверх, словно он чего-то ждёт или просит… — Чего-то хотел? Не смотрит. Не смотрит он на него на растяжке, когда выдаётся возможность. Он и сейчас на него не смотрит. Ильзат чувствует, как вакуум всё глубже просачивается в горло и улыбается шире. — Не знаю, может быть хочешь на поле сходить? Попинать мяч… И почему рядом с Кириллом он вечно теряет все нормальные слова, выдавая полную чушь? О чём тут же незамедлительно сообщает ему защитник. — Нашёл молодого! Я и после растяжки запыхался, Ефу позови. — Набабкин смеётся собственной шутке, и тут же срывается с места, замечая мелькнувшего в дверях Васина. — Вить, стой! Ты помнишь… Ильзат не слушает удаляющийся от него разговор. Понуро отойдя к тому месту где он разминался минуту назад, Ахметов наклоняется, забирая телефон и обновляет страничку. Новая глава всё ещё не появилась. Он ложится спать, одновременно высказывая безликому потолку немую молитву о том, чтобы сразу уснуть не видя снов, и, вопреки своему же желанию вновь представляя знакомое до мельчайших деталей лицо, руки, ту самую родинку и непослушные вихры. ____ Будильник звучит очень вовремя. Очень вовремя для того, чтобы утонув в разноцветьи желанных картинок Ильзат окончательно не сошёл с ума, хоть он и близок к этому, выпутываясь из сладких сонных объятий Набабкина, чтобы проснуться в одиночестве в своей комнате. Ещё достаточно рано, кажется, он готов побить рекорд Нисимуры и появиться в столовой раньше всех. Он бы делал так каждый раз, если бы не торчал по пол часа в душе, пытаясь забыть о ночном вояже в несбыточную страну, где у него с легендарным защитником армейцев было будущее, и не крутился бы перед зеркалом, укладывая заново и заново и без того идеальную прическу. Он выключает назойливо орущую над ухом трель и бездумно обновляет страницу, едва не лишаясь способности сделать очередной вдох. В новостях назойливо маячит отметка об опубликованной, пока он спал, долгожданной главе. Ни секунды не раздумывая о том, что он может опоздать на завтрак, Ахметов переходит по ссылке, окунаясь в свой личный ад. Ад от которого он не может отказаться, к которому тянется, словно утопающий к спасательному кругу, не замечая уткнувшегося между ребёр лезвия, раз за разом проталкивая его в свою грудь всё глубже, режется, обдирая мясо с костей, и искренне считает спасением. Он читает про гипотетические будни на сборах, о которых может знать любой, кто смотрит видео отчёты на ЦСКАтв, или мониторит фотки Дениса на официальном сайте, улыбается упоминаю Кучаловых (автор сознательно никогда не разделяет эту парочку, именуя их именно таким образом, что тоже кажется Ильзату забавным и настолько верным, что и сам уже начинает подумывать о лучших друзьях как о парочке), и задерживает дыхание, добираясь до того места, где персонаж с его именем оказывается в зале с Кириллом наедине — сюжет удивительным образом напоминает произошедшую накануне сцену. Он смотрит на него снизу вверх, словно чего-то ожидая, прося, привстаёт на цыпочки и… «Мой Лисёнок.» Идеальный момент. Вот для чего он был идеальным. Взгляд скользит по строчкам с сочным описанием их поцелуя, настолько детальным, что Ахметов, кажется, чувствует чужую руку в своих волосах, ощущает тянущую забитость в щиколотках, всё ещё напряжённых от того, что он стоит приподнявшись, и в голову врывается влажность чужих губ и их вкус. Он опаздывает на завтрак, проведя в душе дольше положенного времени и оказывается среди завершающих завтрак армейцев полностью разбитым и лохматым. _______ Последующие два дня не приносят ничего хорошего. Напряжённые тренировки, проигранный товарищеский матч, а сайт всё так же, с жестокой молчаливостью не оповещает его о новой порции убивающей его, и так недостающей ему романтики. Почему-то офлайн автора, связанный вероятно с отпуском, сессией или практикой (хотелось верить, что пишет всё же не какая-нибудь едва перешедшая в старшие классы одарённая школьница) неприятно совпал со сборами, лишая Ахметова необходимого наркотика именно тогда, когда он, не имея возможности отвлечься на собственную учёбу или ритм большого города, нуждался в нём больше всего. Замкнутое пространство австрийского «курорта» негативно сказывается на его… ему не хотелось бы называть это одержимостью. Что-то необычное случается лишь на третий день, когда он, умотавшись на тренировке до такой степени, что едва сумел самостоятельно переодеться, затолкал собственную форму в спортивную сумку и направился к выходу, чтобы по пути отдать её в стирку. Не судьба, как говорится в клишированных произведениях. Он едва успевает взяться за ручку двери, как его нагоняет и окликает успевший к этому времени вернуться из душа Набабкин. — Эй, ничего не потерял? Ильзат, кажется, лишается дара речи. И к счастью, потому что глядя как крупные капли с оголённого торса Кирилла теряются в плотном жгуте полотенца на его бёдрах, ему хочется ответить только «тебя». — Ч-что например? — Совесть свою! Вещи верни! — Если они тебе так нужны, то возьми сам. Набабкин смеётся, отнимая у так ничего и не понявшего полузащитника сумку и, покопавшись в ней секунду-другую, выуживает из неё свою футболку. Их стулья находятся рядом… Ахметов заливается краской, благодаря своего бога за то, что подарил ему смуглую кожу, не сильно предающую его в подобных моментах и, под дружные смешки с беззлобными комментариями о его чистоплотности и благородстве, о заботе, проявляемой к сокоманднику и о том, что хоть так защитник не забудет отдать форму в стирку, тихонько смывается в коридор, лишь спустя десять шагов останавливаясь, чувствуя, как вместе с фальшивой ухмылкой с него сползают остатки его самообладания. Этой ночью он ворочается дольше обычного, словно запертый в клетке тигр кидаясь на стены, натыкаясь на каждой из них на жалящие и отбрасывающие обратно вопросы, не заметил ли Кирилл его взгляда, не увидел ли фальшь в его наигранной весёлости, не решил ли он, что он специально мог стащить его футболку, чтобы… А для чего собственно? Может быть он перечитал этого глупого фанфика и теперь за каждым обыденным действием видит намёки и символизм? Но как Чалов и Кучаев просто друзья, предпочитающие общество друг друга компании большей частью не говорящих по-русски сокомандников, так и Кирилл не видит в нём объекта своего преследования. Он не касается его, каждый раз вкладывая в прикосновение тайный смысл, он не скользит украдкой взглядом по его фигуре, представляя что-то иное, нежели то, что есть в реальности — обыденные движения и жесты, он не… ради бога!.. не ворует у него быстрый поцелуй, каждый раз, когда они оказываются наедине. Ильзат рычит в подушку, глуша синтепоном отчаянный стон. Сон всё не приходит. Сдавшись, он ощупью находит на тумбочке телефон, щурясь и сбавляя яркость до минимума. Дисплей безлико сообщает о том, что уже без десяти минут пять, а это значит — о том, чтобы выспаться речи идти не может. Может быть ему пропустить тренировку? Сказать, что плохо себя чувствует, что в принципе, недалеко от правды… Инстаграм необычайно пуст, в твиттере с десяток упоминаний и неожиданно мало свежих новостей — даже соцсети против него, лишая его возможности убить последние пару часов отведённого для здорового сна времени на бездумное пролистывание ленты. Или же… Ахметов обновляет сайт. Маленький значок, оповещающий о новой главе, радостно мигает в углу страницы, словно зовёт, приглашает пройти по ссылкке, окунувшись на пару часов в желанную сказку. И Ильзат, разумеется, не может устоять. Он и не пытается. В этот раз всё начинается ещё на тренировочном поле, где Набабкин то и дело бросает на своего Лисёнка тяжёлые заинтересованные взгляды, едва не прожигая ими смуглые бёдра. Ах если бы… полузащитник хмыкает, неосознанно потерев ладонью вспыхнувшую жгучую кляксу в солнечном сплетении. Он чувствует себя вуайеристом, вчитываясь в описание скользящей по телу Кирилла пены в душевой после тренировки, воображением компенсируя упущенное накануне из-за собственной трусости зрелище, ухмыляется наивной растерянности Набабкина, когда тот не обнаруживает своей формы там, где оставил её, уходя в душ… Что-то странное, что-то с оттенком нервозности отчаянно пытается пробиться к нему в голову, но, поглощённый пугающе реалистичным и захватывающим описанием, Ильзат читает дальше, пытаясь включить на полную воображение, и ради этого жертвует здравым смыслом. Кирилл приходит к нему в номер (разумеется нет, только к описанному чёрным по белому персонажу), а тот, другой, счастливый Ахметов открывает ему дверь, щеголяя в красно-синей армейской форме с легендарным номером на шортах и, защитник не сомневается, на спине тоже. — Ничего не потерял? — Что, например? — Совесть свою! Вещи верни! — Если они тебе так нужны, то возьми сам. Его более удачливая версия ухмыляется, поднимая руки вверх, позволяя Кириллу, шагнув внутрь номера и, захлопнув за собой дверь ногой, стянуть с него футболку через голову. Набабкин опускается на колени, оставляя нежный поцелуй, блестящую влагой метку на смуглом животе, и, бросив на Ильзата в последний раз взгляд снизу вверх, возвращает его вниз, стаскивая с до боли знакомого персонажа собственные шорты. Повествование заканчивается так же, как и воздух у Ахметова в лёгких. Игнорируя пробуждённую воображением тяжесть внизу живота, он перечитывает короткий диалог, напрягая память и приходя к выводу, что это тот самый диалог. Именно эти слова он и Набабкин не задумываясь произнесли в раздевалке, когда обнаружилась пропажа формы последнего. А теперь… каким образом они оказались вплетены в сюжет этой выдумки?! В лихорадочных попытках найти логическое объяснение, Ильзата прошибает пот. Он отбрасывает в сторону одеяло, некоторое время оставаясь лежать поверх простыни, но, осознав, что ему всё ещё душно, вскакивает с кровати, принимаясь мерять шагами комнату, стискивая во влажной ладони потухший смартфон. Если случай в спортзале он мог принять за простое совпадение — ну это же очевидность! они спортсмены, они в спортзале проводят уйму времени — да и вероятность того, что он случайно мог захватить с собой чужую футболку, весьма высока, чтобы стать плодом чьей-то фантазии, но слова! Ни один человек не сможет в точности предугадать то, что скажет другой, тем более малознакомый ему человек. Возможно — смысл, но не повторит фразу слово в слово, ещё и угадав общий посыл события, которое явилось причиной для данного диалога. Ильзат не верит во всякого рода экстрасенсов и людей с третьим глазом, а значит, оставалось одна, невероятная, но единственно возможная правда — тот, кто написал последнюю главу, присутствовал вчера в раздевалке и слышал всё, что они говорили. Волосы у затылка неприятно приподнялись, заставив передёрнуть плечами. Кто-то из своих? Нервная усмешка чуть расслабляет. Да быть такого не может! И, тем не менее, логика тут же подсказывает, что это кто-то русский, вряд ли даже Бистрович настолько хорошо знает язык, чтобы писать так грамотно. Он начинает перечислять в голове имена, сразу же отметая предположения из-за их невозможности. Ну кто, ну не Васин же и не Дивеев в конце концов… Может быть кто-то рассказал о забавном случае поварам, персоналу… Тут немало девушек, у которых могли возникнуть подобные фантазии, и тем не менее всё ограничивалось стенами базы, а это значило, что он должен вычислить автора во что бы то ни стало. _____ Весь день Ильзат изгалялся как мог — сталкивался с сокомандниками, заваливая их на газон, шутил порой глупые и непристойные шутки, якобы перепутал номера, развалившись на кровати Облякова, в общем, делал всё, чтобы подбросить таинственному автору очередную идею, не преминув каждый раз запоминать тех, кто находился рядом, чтобы сузить круг подозреваемых, но ни вечером, ни на следующее утро прода так и не появилась. Оправданием мог служить и тот факт, что автору попросту нужен был перерыв на отдых, главы появлялись приблизительно раз в пару дней, но та быстрота, с которой описывались произошедшие события в последнее время, не позволяли отбросить мысль, что Ахметов что-то упускает. И разгадка оказалась простой до нельзя — каждый из предыдущих раз он был рядом с Кириллом. Стало быть, необходимо было именно взаимодействие с тем, кого он так лихорадочно избегал, опасаясь, что у него в голове могут попросту перегореть все предохранители и он совершит какую-нибудь непростительную глупость, искренне боясь, что тот всё же заметит, догадается о трепетно и тщательно скрываемых чувствах полузащитника. План он придумал почти сразу, но, стоя в столовой с тарелкой полной густой белой молочной каши, предназначавшейся для того, чтобы стать его завтраком, Ильзат засомневался. Должен ли он… нет… мог ли он так поступить с Набабкиным, чтобы удовлетворить собственное любопытство? За спиной раздаётся знакомый голос, на двух языках желающий доброго утра встречающимся на пути немногим сокомандникам. Немногим, потому что большая часть команды уже благополучно прикончила аперитив перед тренировкой и поспешила удалиться, чтобы не толкаться в раздевалке. Голос приближается. Ильзат сжимает тарелку с такой силой, что белеют костяшки пальцев. Какое-то скрытое доселе невиданное благородство назойливо шепчет ему в ухо, чтобы он развернулся и шёл есть свою драную кашу, оставив всё как есть, оставшись в неведении, не нарушая привычный порядок… А на втором плече сидит дьявол, точно подметивший момент, когда Набабкин подошёл вплотную, чтобы хлопнуть его по лопаткам с добродушным «Привет, Ильзат» и заоравший во всю глотку «ТЫ ДОЛЖЕН!». Ахметов даже не понял, как всё случилось. Должно быть, действительно случайно. Он разворачивается, чтобы ответить защитнику, и, не рассчитав, врезается прямо в него, оставляя на его футболке и шортах выплеснувшуюся от столкновения кашу. Тарелка выскальзывает из пальцев, со звоном падая на пол и разлетаясь вдребезги. Ильзат слышит слабый шорох, когда те немногие, что ещё оставались в столовой поднимают головы в сторону шума, и быстро косит глаза, запоминая их всех. Двое балканцев, Кучалов (чёрт, теперь и он их так называет), Ваня, несколько человек из тренерского штаба… интересно, можно ли считать их за свидетелей? Представлять Виктора Михайловича, проводящего ночи за написанием фанфиков категорически не хочется… Дивеев, Акинфеев и Чернов. — Не проснулся ещё чтоли? Ахметов возвращается в реальность. Ту чудовищную реальность, где он из-за собственной приверженности теории заговора донимает глубоко небезразличного ему человека своими дурацкими планами и не менее идиотскими выходками. Набабкин стоит перед ним в перепачканной одежде, раскинув руки, словно боясь заляпать ещё и их, и каша с его шорт уже начинает сгустками стекать вниз, покрывая пол крупными каплями. — Извини! — Выпаливает Ильзат, заметавшись взглядом по длинному столу и, схватив с него целую стопку салфеток, принимается смахивать густую белую субстанцию с его футболки, как-то упустив из той части мозга, которая отвечала за здравый смысл и хранила в себе нормы приличий, тот момент, когда он, после пары движений, опустился на корточки, принявшись проделывать тоже самое с его шортами. — Давай я помогу убрать… Он понимает, что натворил, кажется, только когда слышит смех Набабкина и чувствует его руку, опустившуюся ему на голову, задержавшуюся на мгновение дольше положенного, и растрепавшую ему волосы, и слава всем богам ему хватает ума остановиться. — Ну ты даёшь. — Кирилл убирает руку, отходя на шаг и, зацепившись за край шорт, встряхивает их, оставляя на полу ещё одну большую кляксу. — Забей, пойду переоденусь. Но если спросят почему я опоздал на тренировку… — Последняя фраза адресовывается уже не Ильзату. Набабкин кричит её в сторону стола с членами тренерского штаба, указывая при этом пальцем на желающего провалиться сквозь землю полузащитника. Всё ещё улыбаясь, Кирилл трясёт головой, словно оценивая окончательно причинённый ущерб, и направляется в сторону своего номера. Тут же появляется молодая девушка из персонала. Отставив в сторону ведро с водой, она улыбается Ахметову слегка дежурной улыбкой и принимается собирать осколки. С растерянным энтузиазмом Ильзат думает, что её тоже стоило бы включить в список подозреваемых. А ближе к полуночи сайт оповещает его о выходе новой главы. Ильзат чувствует себя кем-то сродни преступнику, который совершает преступление, а затем читает о нём в местных газетах. Он задаётся вопросом — испытывают ли настоящие внезаконники такую неловкость, или же какие-то иные эмоции, когда, зная правду, подмечают малейшие её искажения и художественный вымысел автора? Или же, не задумываясь, просто наслаждаются славой, а может, с рациональной отрешённостью отмечают про себя насколько близко подобрались к ним правоохранительные органы и как скоро закончится их мнимая безопасность. Действие всё так же происходит в столовой. Слова приветствия, неловкий жест, и Набабкин, весь перемазанный кашей. Это всё, что известно полиции, а далее вновь начинается сказка. Ахметов семенит следом за Кириллом в его номер и, прежде, чем тот успевает снять шорты, опускается перед ним на колени, сглатывает шумно, чувствуя опустившуюся ему на голову ладонь, задержавшуюся на мгновение дольше положенного, и тянет за бёдра к себе ближе, касаясь пальцами грязного пятна аккурат над оттопыривающим ткань холмиком. — Эта каша, кажется, просочилась сквозь ткань, и теперь мне придётся сменить не только форму, но и бельё… — Извини. — Персонаж с именем Ильзата тянет за завязки на шортах, приспуская их на бёдра, облизывается сам и облизывает взглядом всё более явное от его прикосновений возбуждение перед его лицом. — Давай я помогу убрать… Ахметов судорожно выдыхает в кулак, не решаясь перевернуть страницу. Это первая интимная сцена, описанная в фанфике и, несмотря на дикое любопытство, и почти вызывающее скулёж желание сделать именно это — он не знает, стоит ли ему её читать. Стоит ли погрязнуть в этом окончательно, от собственных фантазий переходя к чужим, горячим и несбыточным в реальном мире описаний, и всё же листает дальше. Возбуждение захватывает с первых строчек. Он просовывает одну из рук в шорты, словно осаждая давлением собственный член, каменеющий быстрее, чем оный у прописанного Набабкина, стонущего от умелых прикосновений языка и смуглых ладоней. Ильзат стискивает себя, пытаясь сосредоточиться на сбивчиво пляшущих в глазах строчках, настолько ярко раскрывающих перед ним все его желания, что ему кажется, будто он сам чувствует и интимный запах Кирилла, и вкус, и гладкую скользящую по его языку головку чужого члена, затыкающую ему горло несдержанно двигающим бёдрами, стонущим Кириллом. Он точно слышал стон — свой собственный. Другой Ахметов пропускает член глубже, давится от ощущений чужой руки в своих волосах и собственными слюнями, пока настоящий грызёт стиснутую между зубов футболку, стараясь не перебудить всех соседей. Он даже не успевает дочитать до конца, прикрывая глаза и позволяя телефону потухнуть, когда собственное воображение берёт вверх, рисуя ему несуществующую яркую и искрящуюся, желанную близость, и он постыдно изливается в собственную ладонь. Теперь и на его форме красуется густое белое пятно, несравненно меньше, чем то, каким одарила Набабкина пролитая им каша, но всё же одежду стирать придётся им обоим. Ильзат вновь включает телефон, оканчивая марафон изощрённой пытки описанием того, как его копия жадно слизывает последние горькие капли, и вынимает собственную руку из трусов, несмело глядя на вязкую белую жидкость протянувшуюся вязкой плёнкой между пальцами. Это край. Достаточно ли он сумасшедший, чтобы прыгнуть? И подносит руку к своим губам. _____ Утро не приносит облегчения. Ильзат не уверен, что готов вновь отправиться в свой сталкерский поход, вспоминая, как накануне едва не сошёл с ума от неловкости и стыда перед Набабкиным, за то что так некрасиво его использовал. К тому же он так и не смог придумать ничего более-менее невинного и в то же время достаточно провокационного, чтобы дать автору новую пищу для разгула фантазии. А все подозреваемые, за исключением, пожалуй, девушки из персонала, с завидным постоянством оказывались в одном помещении или на поле в полном составе, делая его даже гипотетическую попытку сузить круг возможных кандидатов на личность автора абсолютно бесполезной. Его рассеянность бросалась в глаза. Мяч то и дело ускользал из-под ног в глупейших ошибках, он пару раз налетел на кого-то из команды, бездумно пересекая поле от одного края к другому, словно сомнамбула, и к концу тренировочного дня таки заслужил разговор с тренером тет-а-тет. Возможно было бы лучше, если бы Гончаренко хорошенько ему, как иногда говорят, «напихал», высказал всё, что он думает о его готовности и собранности, криком и обвинениями выбивая из его головы всё, что не относится к футболу. Но Гончаренко лишь предложил ему расслабиться, сходить в сауну или бассейн… Как будто это помогло бы решить все проблемы Ахметова… Когда он спускается к бассейну, то невесело обнаруживает, что побарахтаться в водичке одному, исполняя добровольно-принудительный совет тренера ему не удастся — гулкое помещение разносит голоса, принадлежащие двум исландцам (тоже неразлучная парочка, автору следовало и им придумать прозвище), Чалову с Кучаевым и… ох нет, видеть сейчас Набабкина в одних плавках выше его сил. В груди что-то отдаётся нехорошим предчувствуем, в горле встаёт ком, так некстати напоминая о фантомном ощущении чужого члена во рту… Ахметов резко разворачивается прочь от лестницы, спускающейся в голубоватую призму бассейна, быстро направляясь к той части бортика, где он оставил сланцы и… по закону подлости ему не суждено покинуть зону СПА более-менее незамеченным, сославшись позже на какую-нибудь весьма важную причину своего поспешного бегства. Ноги поскальзываются на мокром кафеле, колени складываются пополам и он, лишённым грациозности мешком с картошкой, с коротким вскриком плюхается прямо в бассейн, отбив себе бок о бессердечную водную стихию. Голову мгновенно сдавливает в тисках хлынувшая в уши вода, он зажмуривается и мир темнеет, исчезая в ничто. Тихо, тихо. Вот бы остаться тут навсегда, лишившись ежедневно раздирающих сомнений и непроходящего безумия, кормящегося с его собственных рук, щедро набивающих утробу змея в его груди, который с жадностью пожирает сам себя. Шок проходит достаточно быстро, чтобы позволить Ильзату оттолкнуться от близкого дна и вынырнуть, кашляя и отплёвываясь от попавшей в нос воды. Он трясёт головой, сбивая с прилипшей ко лбу чёлки крупные капли, слепо, всё ещё не открывая глаз, пытаясь нащупать борт и обрести хоть какую-то стабильность в положении тела, но пальцы находят не гладкий холодный кафель, а чью-то горячую кожу. Руки обнимают его за плечи, вжимая его в чью-то широкую грудь, притягивают ближе к краю бассейна, направляя его ладонь, позволяют ухватиться за борт, и Ахметов цепляется в него с такой жадностью, будто потерпевший, барахтавшийся в бурных водах Атлантики уже не первые сутки. Он трёт лицо ладонью, стирая с него вместе с прилипшей к ресницам влагой иррациональный страх открыть глаза, которые обязательно должно защипать, как от хлорки, или от шампуня, и, наконец-то смотрит прямо вперёд, на своего «спасителя», думая, что лучше бы ему болтаться сейчас посреди Атлантики. — Всё в порядке? Ничего не отшиб? Ильзат смотрит на обеспокоенное лицо Набабкина, слишком много времени уделяя прозрачной капле, скользнувшей с его мокрого виска по линии челюсти на подбородок, чтобы сорваться с него, и вновь перестаёт дышать. Чудовищное давление на голову возобновляется, вгрызаясь в уши шорохом телевизионных помех, потому что он всё ещё прижат к этой широкой горячей груди, всё ещё чувствует пальцы на своих плечах, и трётся голым животом об узел шнурка на поясе купальных шорт Кирилла. Он дробит в себе секундную слабость прижаться ещё ближе, сделать вид, что рука соскользнула с борта, обняв его ногами и потеревшись пахом о бедро, чтобы ощутить каждым миллиметром кожи, притвориться больным, позволив вытащить его из бассейна и отнести на руках в медпункт, сопротивляется, как может, резко обрубая натянутый канат, и с плеском подаётся назад, выскальзывая из бесчеловечно приятных объятий. — Отшиб только свою гордость. — Он неестественно широко улыбается, вновь трясёт головой, избегая пристального обеспокоенного взгляда Кирилла, смеётся сам над собой, и тянется к лестнице из бассейна, вынуждая Набабкина отпустить хромированные перила и пропустить его. Ахметов старается не думать, какой вид на его зад открывается оставшемуся в воде защитнику. Он быстро всовывает ноги в шлёпанцы, бросает небрежное «лучше в сауну пойду, пока не утонул» и поспешно, если не сказать постыдно, сбегает в сторону зоны СПА. С полным равнодушием миновав стеклянные дверки, сдерживающие горячий, сухой жар, Ильзат притормозил лишь в раздевалке, сдёргивая с вешалки свой халат. Он не заметил, как выскользнул в коридор, преодолел пролёт этажа и разблокировал дверь в собственную комнату картой, придя в себя лишь на балконе, прислонившись животом к перилам, удерживая себя вцепившимися в металл пальцами и наклонившись вперёд, жадно вдыхая не знающий прохлады, раскалённый австрийский воздух. Он обжигает лёгкие, не в силах отдышаться, и, когда силы окончательно покидают его, успевает сделать пару шагов внутрь комнаты, опустошённой оболочкой падая на кровать. Ахметов лежит так пару вечностей, бездумно провожая взглядом угасающий на ковре отсвет опускающегося за горы солнца, не шевелясь, и совсем ни о чём не думая, объявив мысли в своей голове персоной нон грата. Он сходит с ума, точно сходит с ума. Он облажался, и упустил тот момент, когда странная влюблённость с пугливыми взглядами в сторону защитника его команды переросла в жгучее желание заняться с ним сексом, при том, что этот самый защитник мало того, что был старше его на десятку лет, так ещё и вряд ли разделял его ориентацию. _____ Ильзат просыпается не в лучшем расположении духа, он так и уснул — поперёк кровати, стянутый ремешком халата, который сбился в плотный жгут от того, что Ахметов ворочался юлой с полночи, объятый очередным беспокойным сном, насквозь пропитанным его неудовлетворённым желанием. Можно было бы чуть облегчить себе если не душевное, то физическое состояние, задержавшись в душе, но, ко всему прочему, разблокировав телефон, полузащитник понимает, что он опаздывает, и выскакивает из кровати, едва не забыв, что приличия ради стоило хотя бы натянуть шорты. День напоминает адскую гонку — сборы близятся к завершению, и всё, что по какой-то причине было не выполнено в срок, нагнало команду сейчас, врезаясь в голову метко выпущенным из пращи им в спины снарядом. Как и большинство армейцев, переживших вместе с ним утренний кросс, Ахметов валится на первый попавшийся в поле его зрения диванчик в холле отеля, бездумно листая инстаграм, забивая выпавшие минуты отдыха сомнительным развлечением в ожидании, когда их оповестят о том, что можно идти ужинать. Он едва не давится воздухом, замечая на обновлённом просто по привычке сайте выскакивает уведомление о непрочитанной главе. Уже? Так быстро? Сколько прошло времени? Автор вообще спит? И… что он такого сделал, чтобы вдохновить своего личного дьявола, исправно снабжающего прожигающими его грудь углями, на очередные абзацы с его непосредственным участием? Вопросы атакуют голову целым роем, выключая окружающую его реальность, и резко затихают, осыпаются к его ногам тихим невесомым пеплом, как только он нажимает на ссылку, с первых строчек отметая скромную надежду на то, что автор в этот раз обошёлся без его помощи — писал же он как-то и раньше, не пользуясь так удачно подбрасываемыми Ахметовым событиями, и понимая, что именно он сделал — бассейн. Действие происходит возле бассейна. В глаза бросается строчка комментария от самого создателя, первая за всё время существования работы — «Надеюсь, что подобного никогда не произойдёт с моим Лисёнком», а дальше… глава не содержит интимных сцен. Напротив, она получилась какой-то драматичной, пронзительно цепляющей за живое. Наплевав на то, что всё ещё сидит в холле в окружении притихших, тихо переговаривающихся замученных сокомандников, Ильзат читает описание своего вчерашнего падения, с самоиронией улыбнувшись на удачное сравнение с неграциозным мешком с картошкой, едва не прошептав себе под нос, мол сам ты мешок. А дальше вновь его окутывает чужая фантазия, так тесно граничащая с его желанием, чтобы всё происходило именно так, что полузащитник невольно ловит спиной знакомую волну дрожи. Он не всплывает. И Набабкин кидается в воду, вытаскивая на скользкий борт его бессознательное тело, гладит в панике пальцами его онемевшее лицо, зовёт по имени, разрывая своим страхом и отчаянием грудь настоящего, избежавшего подобного развития сценария Ахметова. Он наклоняется, касаясь его губ, вдыхает в него живительный кислород, одновременно надавливая на грудь, заставляя Ильзата нервно поёрзать в кресле от переживания. Подумать вдруг о том, что… вдруг это конец? Вдруг автору просто напросто надоела эта история и он задумал вот таким, очень жестоким и трагическим способом завершить эту историю… Но, к счастью, его двойник делает судорожный вдох, корчится на холодном полу и выплёвывает, кашляя, пропитанную хлоркой воду, тут же оказываясь в крепких горячих объятиях, прижимающих его к широкой груди. — Господи, я думал, что потерял тебя… Ильзат льнёт к груди Кирилла, роняя на неё невольные слёзы от шока, испуга, всеобъемлющего чувства благодарности, стоит ему осознать, что произошло и не менее сильной, накрывающей его с головой любви к этому человеку, который не отпустит его от себя даже на тот свет. — Никогда, слышишь, никогда… — Ильзат? Ильзат! Ахметов не сразу понимает, что голос звучит не в его голове. Он опускает телефон, переводя взгляд с экрана на обеспокоенные лица Чернова и Бийола, сидящих прямо перед ним на диване напротив, уловив на них вопросительное беспокойство, и понимает, что видит их нечётко, словно через… Он резко поднимает руку, вытирая глаза и улыбается с наигранно деланным смешком, быстро закрывая вкладку и блокируя телефон. — Что-то случилось? — Никита весь подаётся вперёд, готовый подняться с долгожданно оказавшегося под задницей дивана, чтобы расправиться со всеми демонами, посмевшими напасть на его сокомандника. Что ни говори, ЦСКА — это не просто клуб, они — настоящая семья. Ильзат качает головой, уклончиво бормоча что-то про трогательное видео с котиками из приюта, которое ему прислали, несёт откровенный бред, с облегчением замечая, как недоверчивое беспокойство на лице товарища сменяется снисходительной улыбкой. Яка вряд ли понимает все слова, но расслабленность Чернова действует успокаивающе и на него. Их наконец-то зовут ужинать. Ахметову едва удаётся найти свободный столик. Он нарочито медленно выбирает перечень продуктов, оказывающийся на его тарелке, чтобы не дай бог к нему не подсел никто из тех, кто по какой-то причине оказался ещё более нерасторопным, чем он, кидает единственный тоскливый взгляд на сутулую спину что-то ковыряющего в собственной тарелке Набабкина, удобно расположившегося в компании Ефремова и Марадишвили, и понимает, что не голоден. Прочитанные строчки никак не хотят выходить из его головы, слишком уж откровенной печалью было пропитано каждое слово, будто бы человек, написавший последнюю часть выплеснул, вложил в неё часть собственной меланхоличной грусти, тихой, но вместе с тем жёсткой, жестокой, холодным твёрдым лезвием неумолимо нависшим над головой автора дамокловым мечом. Ему на мгновение хочется даже наконец-то зарегистрироваться на сайте, под вымышленным именем, разумеется, и спросить в личных сообщениях человека, чьё творчество настолько захватило его на долгие месяцы, что же случилось, какова причина его столь чётко прослеживающегося в работе отчаяния, почти уверенный в том, что если ему ответят честно, то он узнает ещё одну историю неразделённой любви, ибо произошедшее в бассейне со стороны не могло показаться таким уж… Ильзата будто бы бьёт разрядом тока. От резкого осознания его дёргает так сильно, что онемевшие пальцы роняют вилку, та падает с громким звоном на стол, и он чертыхается про себя, боковым зрением замечая направленный на него любопытный взгляд Нисимуры за соседним столиком. Японец делит столик с Васиным, вот уж точно необычная парочка, интересно, как они общаются? Такума, кажется, даже английский знает с перебоями… Не о том ему сейчас нужно думать! Ильзат утыкается взглядом в красное пятно нетронутого стейка из лосося в своей тарелке. Вот же оно «произошедшее в бассейне со стороны…». Персонал не заходит в зону СПА, пока там находятся футболисты — дань приличиям и личному пространству, на случай, если хорошо знакомая группа людей решит отказаться в сауне от плавок, а значит помимо него и Набабкина, свидетелями его пируэтов с последующим падением в воду были только исландцы (этих он отметает сразу из-за языкового барьера) и… Кучаловы. Жар бросается Ахметову в щёки. Он резко вскидывает голову, выискивая взглядом неразлучную парочку, но Костя и Федя, видимо, уже благополучно смели с тарелок свой ужин, и отправились по комнатам, или, что более вероятно, засели в комнате одного из них, гоняя в приставку. И что ему теперь делать?! Подойти сразу к двоим и принять судьбу Буриданова осла? Или же к одному из них и спросить в открытую? Ой, а это случайно не ты пишешь фанфики про меня и Набабкина? Кстати, та глава с минетом была очень даже… Ильзату кажется, что вся кровь устремилась из его тела к лицу, и глаза вот-вот закипят, лопнув, словно кровавые перезрелые сливы. Он поднимает руки, прикрывая веки и прижимая к ним спасительно холодные пальцы. В ушах словно кто-то открыл плотину, и кровь ринулась ниагарским водопадом прямо на барабанные перепонки. Он ведь оставил эту идею, он не хотел узнавать кто же автор, забыв на мгновение, что это кто-то с базы, тот, кто ежедневно присутствует рядом, воображая себе абстрактную личность где-то далеко отсюда, в однокомнатной квартирке в Рязани… Он не знает, почему он вдруг думает именно об этом городе, неумолимо возвращаясь отсылками к одному из неразлучной парочки. Они ведь… Они всегда вместе. Неожиданная догадка заставляет кровь резко отхлынуть от лица — Кучаловы в фанфике тоже вместе. Ахметов резко поднимается из-за стола, оставив на нём нетронутый ужин, и быстро покидает столовую, буквально ощущая лопатками направленные ему в спину взгляды Нисимуры и Васина. Но он не может больше находиться в помещении, ему нужно на воздух, иначе он рискует задохнуться прямо сейчас. Из-за близости гор сад накрывает неверной тенью ранних сумерек. Ильзат бредёт по посыпанным мелкой галькой дорожке и без сил падает на первую из попавшихся скамеек. По деревьям скачут, изредка подавая голос какие-то мелкие птицы. Откуда-то сбоку из-за высоких тополей доносится окрик с соседнего футбольного поля, их отель почти потонул в зелени и отсюда больше видно бесконечно огромные и бесконечно одинокие сейчас поля для гольфа. Он снова не двигается. Как и тогда, в номере. Не может просто прийти в себя, перебирая в голове факты, словно мелкую гальку, и не может поверить, ожидая быстро спускающуюся на него с неба тьму, словно одеяло, под которым можно спрятаться от любых монстров. — Тебе не спится? Ото всех, кроме одного. — Да, не особо хочется. — Ахметов даже не смотрит, не хочет встречаться сейчас с Набабкиным взглядом. Он сидит на той же скамейке, удобно откинув голову на деревянный подголовник, смотрит в небо, и с удивлением отмечает, что пока он метался в темнице внутри собственного черепа, пытаясь сбежать от вгрызающихся в него мыслей, над его головой успели появиться звёзды. А он и не заметил. — Мне вот тоже что-то. Видимо слишком устал на тренировке… глупо до абсурда… — Кирилл шепчет последнюю фразу с некой натугой, и Ильзат, даже не глядя, понимает, что он пытается согнуть одеревеневшие ноги и сесть на скамейку рядом. Получается не слишком изящно. Очень кстати в голову приходит сравнение с мешком картошки, и на лице Ахметова появляется вымученная меланхоличная улыбка. Набабкин устраивается рядом с ним, точно так же запрокидывая голову и устремляя взгляд в небо. Он молчит, но эта тишина вовсе не повисает между ними неловкой пустотой, не требует, чтобы её тут же заполнили какой-нибудь нелепой болтовнёй. Она уютная, какая-то пьяняще правильная — вот так вот сидеть тёплой австрийской ночью в саду вместе с Кириллом и смотреть на звёзды кажется нестерпимо правильным. И это чувство, приятное, и в тоже время проедающее горькой кислотой грусти от того, что это просто удачная случайность, которой может никогда больше и не случиться, от того, что просто игральные кубики показали бок с одинаковым количеством точек, и уже вот-вот готовы вновь перемешаться и никогда больше не повторить подобного, заставляет в уголках глаз вновь заблестеть маленьким капелькам влаги. Ильзат быстро моргает, заставляя звёзды подёрнуться рябью, а после, неожиданно, будто бы кто протёр пыльное стекло, стать ярче. — Красиво, правда? — А? — Набабкин, кажется тоже задумался, о чём-то своём. — Звёзды говорю красивые. Кирилл мычит что-то неопределённое и добавляет, как-то приглушённо, словно эта фраза его смутила: — Не думал, что ты такой романтик. Ахметов словно и не слушает его, вспоминая распространённый в интернете мемный прикол и продолжает, будто бы погрузившись в сказку, оказавшись тем самым чуточку более счастливым Ильзатом, и несмело ожидая от защитника верного для фантазии ответа. — А знаешь, что ещё красивое? — Теперь по закону жанра я должен ответить, что ты? Ильзат едва не давится чёрной бездной, внезапно обрушившейся на него сверху и осыпавшейся звёздами на щёки. Он резко садится, поворачивая к Набабкину удивлённое лицо, и тот начинает смеяться. Ему кажется, что смех вышел фальшивым, каким-то нервным… Или же только хочет чтобы так казалось. Сказка разбивается вдребезги, вонзаясь в и так раскуроченную грудь острыми осколками несбыточной надежды. Ахметов тоже смеётся, поднимаясь со скамейки на покрытых только снаружи живой кожей окаменевших ногах, шутит, избегая взгляда Кирилла, бросает излишне весело «Я бы сказал, что Дзага!» и радуется, что уже достаточно темно, чтобы Кирилл заметил, как Ильзат медленно умирает покрываясь пеплом. Он желает спокойной ночи, бодро направляясь по дорожке в сторону отеля, улыбается неспящей рецепции, и встреченному в коридоре Акинфееву, тоже отчего-то не спящему в поздний час, слушает в спину его недовольство по поводу того, что завтра тот опять пропустит все мячи в квадрате, оказывается в комнате, захлопывая за собой дверь, и наконец-то рассыпается мелкой пылью, не в силах больше склеивать себя вместе ни пустыми обещаниями, ни надеждами, ни чужими фантазиями. Он бредёт в душ, включая настолько горячую воду, которую только может выдержать, трёт себя мочалкой, словно пытаясь содрать собственную кожу, давится, не в силах вдохнуть, и выключает воду, оправдываясь тем, что это пар оседает влагой в лёгких и мешает нормально вдохнуть, жжёт горло, солнечное сплетение, падает горячим облаком на голову, прижимая его к полу и загоняя в угол, где он проводит следующий час, не прерывая редкий звук падающих с лейки на кафель капель беззвучным криком. Он подойдёт к Кучаловым завтра. Скажет всё в лицо, без обиняков, и попросит прекратить. Он не думает, как будет оправдывать то, как он нашёл, и то, что он читал. Просто попросит, по-человечески. Ильзат чувствует себя пустым. Уроборос в его груди прошёл точку невозврата. То, что пожирало его всё это время, наконец-то наелось, соскоблив всё до последнего куска со стенок, и оставив от него одну оболочку, благо что без дырок, чтобы люди вокруг не шугались. Он слабо кривит губы в улыбке. Улыбается, сам удивляясь тому, что ещё способен это сделать, но, с какими-то пугающими отрешённостью и безразличием осознаёт, что ничего при этом не чувствует. Завтра их последний день в Австрии. Завтра он сможет вернуться к нормальной жизни, отвлечься на огни большого города и всё то, что он может ему предложить. Сбежать из четырёх стен, где он оказался заперт вместе со своей быстро прогрессирующей одержимостью и личным Дьяволом, всё сильнее сдвигающим стены и так ограниченного пространства. Ему осталось пережить всего один день. Оставленный до похода в душ на тумбочке телефон мигает оповещением. Ахметов смотрит на смарфон так, словно тот внезапно превратился в ядовитую змею, и аналогия кажется ему слишком подходящей, потому что он успел увидеть, что именно это было оповещение. Настройка сайта возвестила о выходе новой главы. Завтра всё это прекратится. Имеет ли смысл бояться чего-то сейчас? Ильзат падает спиной на кровать, не сразу переходя по ссылке, будто бы отдавая дань, прощаясь, ведь завтра всё… Он неуверенно листает страницу сайта, натыкаясь на второй по счёту за всю работу комментарий автора, сообщающий, что это последняя глава. Неужели Кучаловы и сами всё поняли? Или же им надоело? Ахметов фыркает. Какая в сущности разница, так даже проще — ему не придётся сознаваться, выдерживать неловкость при разговоре с сокомандниками и фантазия останется фантазией. Он листает ниже, понимая, что последнюю главу и главой то назвать язык не повернётся, это всего лишь зарисовка, один момент времени, и очевидно, почему — описанное событие произошло не более пары часов назад. Буквы складываются в слова, вырисовывая жаркую австрийскую ночь, укрытую наполненным звёздами небом. Ильзат сидит на широкой скамейке, удобно откинув голову на подголовник, дышит оседающей ему на лицо космической пылью и тихо шепчет: — Звёзды красивые. — А знаешь, что ещё красивое? Ахметов улавливает кожей скользнувший по его слабо подсвеченной далёкими огнями щеке лукавый взгляд, и поворачивает голову, осознав, что в улыбке Набабкина кроется куда более великая бесконечность, нежели тот маленький мир, что раскинулся над его головой. — Что? — Мой Лисёнок… Невозможно. Ильзат сжимает телефон с такой силой, что тот жалобно хрустит пластиком. Он медленно поднимается с кровати, делая один большой вдох, чувствуя, как изъеденную внутри пустоту заполняет мягкая, и в тоже время обжигающая надежда, и срывается с места, едва не врезавшись в дверь своей комнаты и не снеся её с петель. Невозможно ведь… В одном халате он несётся на лестницу, прыжками преодолевая короткий пролёт и оказываясь точно в таком же коридоре с приглушенным на ночь светом, только этажом выше. Видит дверь с узнаваемым номером и обрушивается на неё, выбивая громкую очередь кулаком о непрочное дерево. Или возможно? Идиот, идиот, какой же он идиот! Он искал того, кто постоянно был бы свидетелем событий, участниками которых становились он и Кирилл, но совершенно отметал очевидный факт — единственным, кто постоянно был рядом, кто слышал и знал до последнего слова их диалоги, единственный, кто был вместе с Ильзатом и в самый первый раз в спортзале, когда реальность впервые вросла в выдумку, и ночью в саду, на той самой грёбанной скамейке — был сам Набабкин! Дверь открывается, и на пороге появляется слегка встрёпанный, явно уже успевший улечься в кровать, удивлённый защитник. Ахметов даже не дожидается вопроса, заталкивая Кирилла обратно в комнату и закрывая за собой дверь. — Ильзат, что слу… — Звёзды сегодня красивые! — Ахметов почти кричит. Его колотит дрожью от судорожно вздымающейся груди, он смотрит прямо на Набабкина, и только сейчас замечает, что тот стоит босиком на полу в одних трусах, явно не ожидавший принимать гостей. Кровь бросается ему в лицо, и он продолжает уже не так смело, голос ломается всхлипом на середине фразы, и, кажется, если он ошибся, следующей на очереди будет его шея. — А знаешь, что ещё красивое? Кирилл недоверчиво ведёт головой, прищуривает глаза и осторожно, будто бы боясь сделать лишнее движение перед бешеным псом, произносит: — Что? — По закону жанра, ты должен ответить, что твой Лисёнок… По щекам Ильзата текут слёзы. Он бросается вперёд, обвивая замершего защитника руками за талию, жмётся к нему всем телом, утыкаясь лицом ему в грудь, беспрестанно умоляя про себя «пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста», он чувствует, как тело в его объятиях замирает, ошеломлённо раскидывая руки в стороны… Но он ведь не мог ошибиться. Пожалуйста, это должен быть он… И едва не лишается чувств, когда горячие ладони ложатся ему плечи, прижимая к Набабкину так сильно, что кажется, хрустят рёбра. Ахметов жмурится, больше не сдерживаясь, всхлипывает и слышит хриплое, лишающее его почвы под ногами и, одновременно с этим, подарившее ему целый мир: — Мой Лисёнок… ______ Эпилог. Автобус запаздывает. Армейцы расположились в холле, изнывая вынужденным ожиданием среди чемоданов и прочих немногочисленных пожитков, рассредоточились по парочкам или же группками, скрашивая вынужденную задержку разговорами. Мимо расположившихся на одном диване сонного Набабкина и сияющего, будто бы новёхонькая лампочка, Ахметова, направляясь к единственному оставшемуся креслу прошли исландцы. Находясь всего в паре шагов от заветной горизонтальной поверхности, Хёрдур резко ускоряется и плюхается в кресло раньше Арнора, одаривая вечно хмурого земляка широкой улыбкой. Ильзат тут же ударяет Кирилла локтем в бок, вырывая его из дремотного состояния, и, наклонившись к его уху так, чтобы никто не расслышал, тихо спрашивает: — А у этих есть название? — Название? — Ну… вроде Кучаловых. Набабкин вновь заметно смущается, как тогда ночью, когда ему пришлось объяснять Ильзату смысл загадочного «набахметов», прежде чем удалось показать на практике. — Не я это придумал. — Он смотрит, как Сигурдссон, закатив глаза, и скрестив руки на груди, понуро устраивается на подлокотнике кресла. — Я видел только хернор. — Хернор?! — Ахметов понимает, что непростительно повысил голос и, убедившись, что не привлёк ничьего внимания, продолжает шептать, едва сдерживая смех. — Ужас какой… — Согласен, магнолия звучит куда лучше. — Это… магно… Мага и? — Бийол. — Это ещё откуда взялось? — Не знаю. — Искренне вздыхает Набабкин и добавляет, глядя на подъезжающий автобус, в тайне надеясь, что Ильзату хватит терпения не озвучивать подобные вопросы в ограниченном пространстве салона. — Как по мне там вообще какой-то блядский исландско-балканский пятерник. Он снова получает локтем в бок, но на этот раз Ахметов так и не может сдержать громкого заразительного смеха.