Сердце Скал. Зверь

      17-19 дни Осенних Скал, 399 год Круга Скал. Оллария       Ненастным утром в самом начале осени весь двор и город собрались у столичного особняка Рокслеев, чтобы принести свои соболезнования Высокому Дому Скал.       Осиротевшая герцогиня Надорская, чей единственный сын недавно сгинул в Гальтаре, скончалась в Олларии в ночь с десятого на одиннадцатое число.       Король, поднятый с постели этим трагическим известием, поторопился прислать Рокслею своего личного хирурга. Совет подал кардинал Сильвестр: в естественных причинах смерти герцогини Окделл не должно было возникнуть никаких сомнений. Сердце несчастной матери не выдержало бремени горя, вот и всё. Она успела защитить имя сына, но нервное напряжение истощило её силы.       Королевский хирург и личный врач Рокслеев сошлись во мнениях: её светлость скончалась от сердечной слабости.       Дело шло к тому уже несколько недель. Герцогиня Мирабелла мужественно держалась вплоть до дня Большого Совета, состоявшегося двадцатого Летних Молний. Она явилась в Овальный кабинет, прямая, как палка, но страшно высохшая и почти совсем седая – за несколько дней она состарилась на двадцать лет.       — Мой сын отправился в Алат по приказу герцога Алвы! — громко заявила она королю, торжествующе предъявляя собственноручный приказ Первого маршала. — Паж моего сына может засвидетельствовать это!       Двенадцатилетний мальчишка, допущенный на Совет по распоряжению Первого маршала, шагнул вперёд.       — Я тоже свидетельствую это, — заявил сам Алва, неспешно поднимаясь и отвешивая поклон Фердинанду II. — Мой оруженосец выполнял дипломатическое поручение, которое я возложил на него ради пользы и блага моего короля.       Рокэ врал совершенно непринуждённо. Мирабелла сверлила его глазами, но молчала: ей хватало ума понимать, что Ворон льёт воду на её мельницу.       Сильвестр не спорил. Рокэ желает, чтобы его юноша ушёл в Закат в сияющих доспехах безупречного рыцаря? И пусть его. Герцог Окделл встретился с курией, чтобы очистить корону Талига от тяжких обвинений? Чу́дно, чу́дно. Вступил в переговоры с Робером Эпинэ, чтобы склонить его принять сторону Олларов? Превосходно!       — От Эпинэ мой оруженосец узнал важные сведения, касающиеся Гальтары. К несчастью, он решил лично поехать туда, чтобы выяснить всё на месте. Это, конечно, не входило в его задачу, но юного герцога легко понять, ваше величество. Он только что отличился на поле сражения. Он желал отличиться перед своим королём и на дипломатическом поприще.       Король кивал, как механический болванчик, не сводя глаз с яростной, как фурия мести, Мирабеллы. Опальная герцогиня произвела на него огромное, почти болезненное впечатление. Как и все слабые люди, он мгновенно ощутил исходящую от неё подавляющую силу и проникся каким-то школярским почтением к умирающей, но так и не сломленной старухе.       — Если мой сын не вернётся в течение трёх лет, — заявила она королю напоследок (лицо её при этом дрогнуло, но голос остался твёрдым и властным), — я желаю, чтобы Надор перешёл во владение мужа старшей из моих дочерей.       Она не сказала: «Я прошу». Она сказала: «Я желаю» и величественно опустилась в кресло, даже не прикоснувшись к руке капитана своей охраны, протянутой, чтобы помочь ей сесть.       Кардинал Сильвестр мысленно возблагодарил Создателя, что в течение всех предыдущих лет герцогиня Мирабелла сиднем сидела в своём Надоре. Эта фурия смогла бы возглавить и повести за собой целую партию. От зоркого взгляда кардинала не укрылось также, что новый герцог Валентин Придд, оправданный и введённый в права наследства на том же Совете, ни на шаг не отходил от старухи. После освобождения он вернулся к своему эру в особняк Рокслеев, где общался с надоркой каждый день. Кардиналу доносили, что по совету графа Рокслея он даже посватался к одной из её дочерей.       Новая оппозиция формировалась прямо на глазах. Ещё при входе во дворец кардинал заметил, как лиловые смешались с красно-чёрными, и от мужчин, составлявших свиту Скал и Волн, исходила явная угроза.       К счастью, расчёт кардинала на чувства Придда оправдался. После освобождения первый благодарственный визит он нанёс именно Алве, а не королю. Фердинанд, разумеется, заметил это, но ему было не до молодого Спрута.       Следствие над Катариной Ариго вошло в свою завершающую стадию.       — Устройте ей очную ставку с матерью Моникой! — потребовал король от вице-кансильера, трясясь, как в истерике, после чтения протокола допросов. — Устройте ей очную ставку в моём присутствии! Я хочу, чтобы она сама мне сказала, зачем оскорбляла своего супруга и государя!       — Ваше величество, — уговаривал его Колиньяр, — если вы сами придёте к королеве, она сочтёт это признаком слабости! Ведь ваше величество так привязаны к ней. Обвиняемая воспользуется этим, чтобы обмануть нас.       Сильвестр сильно опасался, что несгибаемая герцогиня Надорская сочтёт своим долгом выступить на защиту Катарины Ариго. Ему повезло: горе и нервное напряжение свели старуху в могилу. После Совета она продержалась на ногах только один день – и то из чистого упрямства. Двадцать второго она слегла, чтобы больше уже не подняться.       Прощание с забальзамированными останками началось тринадцатого числа. Тристрамы, Хаварды, Лоу, Ардены, Невиллы, Дрюс-Карлионы, Ловлейсы, – все вассалы Дома Скал, находившиеся в столице, прислали в особняк Рокслеев щиты со своими гербами и облачились в серое. Даже посол Гаунау отправил к гробу герцогини эмблемы своего повелителя: видимо, Хайнрих решил показать, что помнит, кто его сюзерен. Столичные эсператисты тоже гуськом потянулись на поклон к почившей герцогине. После Октавинской ночи в Олларии сложилась целая община обиженных, тайно подзуживаемая послами из Гайифы.       При дворе было объявлено, что бдение над телом состоится в ночь на восемнадцатое. Всенощную назначили в часовне святого Дени, древнего покровителя Кабителы, признанного и олларианской церковью. Ещё до заката гроб предполагалось торжественно вынести из Зала Чести и доставить к главному алтарю. Поэтому с утра семнадцатого числа Осенних Скал те, кто ещё не участвовал в прощании, и те, кто уже посетил Рокслеев хотя бы раз, сочли необходимым явиться на последние домашние службы.       Карета Фердинанда II въехала во двор особняка в половине второго. Короля сопровождали первые лица государства: сенескаль, вице-кансильер, тессорий, главный церемониймейстер, шталмейстер, государственный секретарь, три министра, кардинал Талига и, конечно же, Первый маршал. Появление Алвы, как всегда, произвело фурор. Граф Манрик даже высунулся из окна своей кареты, не поверив глазам: окна всех кэналлийских экипажей были задрапированы серым.       — Так делается только в случае смерти члена семьи, — шепнул он королю, едва сойдя со ступенек кареты.       — Мы помним этикет, господин тессорий, — сквозь зубы ответил Фердинанд и громко спросил у Алвы:       — Вы состоите в родстве с Окделлами, господин Первый маршал?       — Я состою в родстве с Карлионами, государь, — хладнокровно ответил Рокэ, кланяясь. — Через мою прабабку Раймонду.       — О. В самом деле. Мы забыли об этом.       — Что-то не припоминаю, чтобы он носил траур по убитому им Грегори Карлиону, — пробурчал сенескаль Миоссан на другое ухо короля, предусмотрительно понизив голос: сказать это громко в лицо Алве ему не хватало духу.       Джеймс Рокслей, как раз в это время пробившийся к королю через толпу придворных, преклонил колени на мокрую брусчатку двора: шёл мелкий осенний дождь.       — Ваше величество! Ваш милостивый приезд утешает нас в нашей скорби, — произнёс он.       — Мы скорбим вместе с вами, виконт, — печально проговорил король, подавая ему руку. — Её светлость была истинной эрэа! Увы! Таких больше нет.       — Ваше величество говорит истинную правду, — непринуждённо прибавил Алва, кланяясь Рокслею. — Герцогиня Окделл была образцом всех жён и матерей. В прежние времена, когда мужчины уходили в долгие походы, на неё можно было смело оставить дом: она соблюла бы и честь мужа, и его интересы.       Фердинанд II задрожал как от удара бичом. Королева Катарина ещё находилась во дворце, но до Багерлее ей оставалось недалеко. Перепуганная фрейлина Дрюс-Карлион после небольшого намёка Сильвестра принялась обвинять её величество во всех смертных грехах. Мать Моника была сдержаннее, но после того, как её пару раз растянули на «кобыле», благоразумно сочла, что своя жизнь дороже чужой репутации. По её наводке Колиньяру удалось схватить доверенных служанок, сопровождавших королеву на тайных встречах, а главное – прачек, стиравших запачканное бельё после блуда с покойными графом Васспардом и генералом Феншо-Тримейном. Даты встреч ставили под сомнение законность рождения кронпринца и младшей принцессы. Сильвестр счёл нужным заблаговременно осведомить об этом Рокэ.       — Будьте последовательны, друг мой. Неужели вы велели пристрелить Оскара Феншо-Тримейна лишь для того, чтобы посадить его ублюдка на трон Талига?       — Ваше высокопреосвященство говорит на основании слов нескольких перепуганных женщин?       — Подумайте сами, Рокэ! Если бы принц и впрямь был сыном короля, зачем бы тогда его мать стала прилюдно грешить с вами?       — У её величества, — неприятно усмехнулся Ворон, — превосходный аппетит.       — Вот именно, сын мой, вот именно! — подхватил кардинал. — Только блюдо под названием «власть» она предпочитает всем остальным. Будь она действительно матерью наследника, она не стала бы компрометировать себя с вами на глазах у всего двора, включая меня, грешного, и даже вашего прекраснодушного оруженосца. И признайтесь, Рокэ: вы бы сейчас и пальцем о палец не ударили ради спасения Катарины Ариго, не купи она вашу поддержку единственным имевшимся у неё способом.       — А разве король не может покарать и меня как прелюбодея? — приподнял бровь Алва.       — Вы прекрасно знаете, что нет. С вами Фердинанд связываться не станет. Тем более, что из кронпринца такой же Воронёнок, как из самого короля. Он просто не верит этой сплетне, распущенной вашей же Катариной.       Алва пожал плечами.       — А какая вам разница, ваше высокопреосвященство, чей сын наследник престола? Он был признан королём. Этого достаточно. Ведь у меня тоже нет наследника.       — А это уже ваша проблема, Рокэ. Мой преемник – вы. И я уверен: если вы и впрямь чего-то захотите, то сумеете сторговаться хоть с самим Создателем, хоть с вашим покровителем Леворуким.       Алва, видимо, отступил, но смирение было не в его характере. Он любил оставлять последнее слово за собой. Сильвестр настороженно впился взглядом в спокойное и немного насмешливое лицо, пытаясь разгадать, что задумал Рокэ.       Тем временем общество размеренным шагом, который приличествовал печальным обстоятельствам, двинулось в Зал Чести. Его соорудили в парадной зале особняка. Стены, сплошь затянутые серым сукном, терялись за множеством щитов с гербами вассалов Великого Дома. В дверях стоял капитан личной охраны Мирабеллы, Дональд Адгейл, одетый в цвета Дома Скал. Платье его было старомодным, но желание ухмыльнуться пропадало при первом же взгляде: Адгейл возвышался, как скала, от которой веяло первозданной мощью. Его солдаты охраняли зал. Всюду горели свечи. Забальзамированные останки герцогини Мирабеллы покоились поверх крытого серым бархатом катафалка, прямо под капеллой – так назывался роскошный балдахин, свисавший с потолка. В ногах катафалка стоял Ангерран Карлион, периодически прижимающий носовой платок к глазам. Неподалеку сидела его жена, графиня Алиса, со своей старшей дочерью, восьмилетней Мирабеллой. Из-за отсутствия в столице дочерей герцогини Окделл они оказались ближайшими родственницами семьи.       Увидев короля со свитой, графиня вскочила, присела в глубоком реверансе и, сунув в руки дочери кропило, подтолкнула её навстречу Фердинанду.       Тот приложил правую руку к губам, мимоходом ласково погладив ребёнка по голове.       — Моя кузина, моя бесценная кузина! — прорыдал граф Карлион в платок, низко кланяясь королю. Фердинанд неловко похлопал его по плечу и рассеянно взглянул на кропило в своей руке.       Графиня Алиса, поминутно приседая, поднесла его величеству чашу.       Медленно подойдя к катафалку, король четырежды окропил тело Мирабеллы Окделл святой водой, шепча при этом молитву Создателю. Затем он снова приложил пальцы к губам и, благоговейно пятясь, отступил к столу, поставленному, по обычаю, в центре Зала Чести. Хозяин дома ловко выдвинул кресло, и король сел во главе, знаком предложив Рокслею и Карлиону занять соседние места.       Это означало, что герцогиня Окделл, пусть и мёртвая, принимает его величество у себя как хозяйка, словно она ещё не покинула этот мир.       Король вполголоса завёл милостивый разговор с графами.       Малолетняя Мирабелла Карлион, растерявшаяся из-за наплыва придворных, вслепую ткнула отданное Фердинандом кропило свите. Колиньяр было ринулся вперёд, чтобы стать вторым после короля, но Алва движением плеча оттеснил его в сторону, и вице-кансильер отступил.       Рокэ внимательно осмотрелся. Свежеиспечённый герцог Придд с постной миной стоял за стулом своего эра. Он был полностью одет в серое.       Каков хитрец! Носить траур по герцогу Вальтеру и герцогине Ангелике было нельзя: они умерли, обвинённые в умысле на жизнь короля. Изменников не оплакивают. Но смерть Мирабеллы предоставила Спруту удобный случай облачиться в серое.       — Я вижу, что уход её светлости стал для вас большим горем, — заметил Алва, рассматривая Придда с головы до ног.       — В самом деле, — недовольно заметил король. — Разве вы в родстве с герцогиней Окделл?       — Я принадлежу Дому Скал, пока служу моему эру, ваше величество, — с поклоном отозвался Спрут. — Кроме того, я надеялся вскорости назвать герцогиню своей матерью.       — О, я слышал об этом! — заметил Алва. — После Совета её светлость говорила мне, что вы просили руки одной из её дочерей, не так ли?       Придд снова поклонился:       — Я надеялся обрести семью в лице герцогини. Её смерть – невосполнимая потеря для меня.       Холодная физиономия Спрута не выражала и следа эмоций. Впрочем, за своё освобождение из Багерлее он благодарил точно с такой же постной миной.       — Мы догадались об этом по вашему лицу, герцог, — буркнул король, морщась. — Прошу садиться, господа.       Присутствующие заняли места за столом: начиналась трапеза.       Прежде всего слуги подали воду для омовения рук. Как требовал древний ритуал, золотая миса была сначала предложена королю, а затем покойной герцогине – так, словно она всё ещё была жива.       Статс-дама герцогини протянула покойнице салфетку.       Затем внесли первую перемену блюд, и епископ Риссанский, служивший по покойной герцогине всё время прощания, встал, чтобы благословить пищу. Поскольку Мирабелла Окделл была весьма умеренна в еде, ей поднесли её обычную чашку некрепкого бульона.       Фердинанд II любил хорошо покушать, но сегодня он явно утратил аппетит. Он ел, словно выполняя свой долг, оказывая покойнице последнюю честь, которую мог воздать угасающему Великому Дому.       — Государь, — негромко прошелестел граф Манрик, почтительно наклоняясь к королю над столом, — я бы посоветовал вашему величеству пока не торопиться решать судьбу осиротевших дочерей её светлости. Дела их дома запутаны, провинция разорена…       — Как опекун Ричарда Окделла, — громко перебил его Алва, — я одобряю союз герцога Придда с одной из этих леди. Герцог в том возрасте, когда пора позаботиться о наследниках. Помнится, его старший брат, покойный граф Васспард, серьёзно думал о браке. Но он был немножко паладин, если вы понимаете, о чём я, ваше величество. Он мечтал найти девушку, воспитанную в строгих правилах, чтобы принести ей в дар невинность, которую хранил до свадьбы («Что за чушь? — удивился Сильвестр). К несчастью, при дворе не найти подобной девицы. Но дочери герцогини Окделл, несомненно, воспитаны как истинные эрэа. Я верю, что герцог Придд целомудрен так же, как и его брат, поэтому вполне достоин руки невинной девушки.       — Шестнадцать дохлых кошек! — непроизвольно ругнулся военный министр, от удивления даже позабыв, где находится. — Странно слышать, как вы рассуждаете о целомудрии и невинности, Рокэ! По-моему, они волнуют вас постольку, поскольку вы можете их лишить.       — Вы правы, барон! — отозвался Алва. — Я известный распутник, для меня нет ничего святого. Но граф Васспард таким не был. Он ценил целомудрие превыше всего на свете. Граф Рокслей, — обратился он к хозяину дома, — вы имеете что-нибудь против союза вашего оруженосца с одной из девиц Окделл?       — Отнюдь! — живо отозвался тот. — И я пользуюсь случаем просить у его величества разрешения на этот брак.       — Нужно подумать, — недовольно буркнул король: разговор о Спрутах явно был ему неприятен.       — Ваше величество, — продолжал настаивать Алва, — я покорнейше ходатайствую об этом от имени моего оруженосца.       — С каких это пор, кузен Алва, — желчно поинтересовался король, комкая салфетку, — вы стали таким сторонником брачных уз? И почему бы тогда вам не жениться самому?       — Мне жаль мою будущую супругу, государь, — искренне ответил Алва, разводя руками. — Я развращён с пятнадцати лет. Но я жестоко наказан за это.       — Наказаны? Чем же? — спросил Фердинанд II не без какого-то робкого ехидства.       — Это общеизвестно, государь. Ваша собственная супружеская добродетель неоспорима, и вы достойно вознаграждены за неё. Ведь ваше величество отец троих прекрасных детей. Я же не щадил ни своей, ни чужой невинности. И вам известно лучше, чем кому бы то ни было: я не способен ни одну женщину сделать матерью.       Фердинанд II замер, слегка позеленев. Придворные за столом украдкой переглянулись: по всему Талигу гуляли сплетни, что настоящий отец кронпринца и принцесс – Алва.       — Перед лицом смерти особенно чувствуешь, как ты одинок, — продолжал Алва среди полной тишины, бросая взгляд на катафалк. — Когда умираешь, ищешь опору в своём наследнике. Государь, по кодексу короля Франциска Алва тоже ваши наследники, но они покинут вас вместе со мной. Я последний представитель моего рода. Но у вашего величества есть сын. Он – будущее Талига. А я, хоть и являюсь властителем Кэналлоа, – засыхающая лоза, на которой сам Создатель не отыщет плодов.       Сильвестр так удивился аллюзии на Книгу Ожидания, что упустил момент. Епископ Риссанский мягко вмешался вместо него:       — Странно слышать слова Священного писания из ваших уст, герцог Алва. Но почему вы так уверены в своём бесплодии?       — Кэналлийскую породу не скроешь, ваше преосвященство, — усмехнувшись, ответил Алва. — Я столько грешил, что должен был населить бастардами целый квартал. Но проклятие Леворукого лишило меня даже незаконного сына.       — И потому вы спешите обеспечить потомством герцога Придда, устраивая его брак? — ласково ввернул кардинал Сильвестр.       — Его и его будущую супругу, ваше высокопреосвященство. Иначе граф Манрик силой вынудит девиц Окделл выйти замуж за его сыновей. Господин тессорий так любит путаться в делах Надора, — произнёс Ворон, повернувшись к графу и чеканя слова, — что не погнушался даже нанять разбойников, чтобы посягнуть на жизнь моего оруженосца!       Вино из бокала Манрика выплеснулось ему грудь.       — Это ложь, государь! — воскликнул он, багровея.       — Я говорю не голословно, государь! — возразил Алва, повышая голос. — Господину кардиналу известно: на моего оруженосца было совершено несколько покушений в Олларии. Кому это было выгодно, как не господину казначею, которому в день совершеннолетия Окделла пришлось бы дать отчёт об украденных у Надора доходах?       — Это ложь, государь! — завопили Манрики уже в два голоса: к тессорию присоединился его сын, главный церемониймейстер.       — Ваше высокопреосвященство? — Алва вполоборота повернулся к Сильвестру.       — Герцог Алва действительно говорил мне о покушениях, — признал Сильвестр. — Но кто стоит за ними неизвестно…       — Государь, Дом Скал требует расследования! — воскликнул граф Рокслей, быстро сориентировавшись. — Наш сеньор исчез при странных обстоятельствах. Душа нашей госпожи, чьё тело покоится в этом Зале, взывает к вам о справедливости!       — Судьба моего дорогого брата должна быть прояснена, — обронил Спрут: он говорил так, словно уже являлся членом семьи Окделл.       Вассалы Скал дружно зашумели. Король, не ожидавший скандала, вертел головой по сторонам, не раскрывая рта: он явно опасался, что его слова утонут в общем гаме. Водворить порядок вызвался вице-кансильер.       — Тише, господа! Тише! — зашикал он. — Вспомните, где вы находитесь! — и, повернувшись к Алве, поинтересовался: — У вас есть доказательства вашего обвинения, ваша светлость?       В его словах проскользнула какая-то неуловимая издёвка.       — О, доказательства — это уже по вашей части, господин вице-кансильер, — с тяжёлой иронией сказал Алва и добавил, чётко проговаривая каждое слово: — Королю известно, что вы большой мастер пытать служанок и доводить беспомощных женщин до самоубийства. Любой шулер позавидует вашему умению подтасовывать факты, а любой базарный фокусник – доставать из пустоты чужое грязное бельё!       Теперь побагровел и Колиньяр.       — Это оскорбление, герцог! — воскликнул он.       — Я дам вам удовлетворение! — презрительно бросил Алва.       — Кузен Алва! Кузен! — воззвал к нему король. — Вы забыли, что мы уже запретили дуэли.       — Герцог Окделл – мой воспитанник, государь, — заявил Алва. — У меня нет никого, кроме него, а у него, — он снова бросил взгляд на катафалк, — теперь нет никого, кроме меня. Тот, кто причинил зло ему, причинил зло и мне; тот, кто желает иметь дело с ним, будет иметь дело со мной! Ведь ваше величество понимает это лучше, чем кто бы то ни было. — Алва впился властным взглядом в короля. — Ведь вы отец, в чьём сыне заключено будущее всего государства. Если кронпринцу Карлу будут угрожать, это значит, что угрожают вам и Талигу; если кто-нибудь замыслит занести руку над его головой, значит, эта рука в первую очередь поднялась против вашей короны! И кто же встанет на его защиту, если не вы, его отец? Ведь жизнь и благополучие принца Карла – это ваша жизнь и благополучие. Так и я, государь, защищаю моего подопечного и говорю всем: если вы хотите причинить ему вред, берегитесь меня!       Фердинанд, побледневший и осунувшийся, медленно поднялся из-за стола. До него наконец дошло, что речь идёт не только о герцоге Окделле. Принц Карл! Алва сказал так ясно, как возможно: если Фердинанд откажется от сына, он и сам погиб. Сильвестр кусал губы: Алва сделал выпад, которого он не ожидал.       Ворон, как всегда, нанёс противнику максимальный урон. Было очевидно, что теперь партия тессория и вице-кансильера отложится от Сильвестра, поскольку он друг Алвы. Кэналлийцы казались слегка пришибленными: демарш их соберано стал для них неожиданностью. Всегда благоразумные эпинцы – Рафиано, Креденьи, Маллэ – смущённо переглядывались: их явно удивила солидарность Алвы со Скалами и Волнами.       Один епископ Риссанский не растерялся. Ещё полчаса назад Сильвестр не поверил бы, что будет благодарен этой эпинской гадюке за самообладание. Как опытный полководец, Луи-Поль поднялся вслед за королём и громовым голосом начал читать благодарственную молитву. Закончив, он подал знак другим отцам, сослужащим ему в этот день, и они дружно грянули:       Покой вечный даруй, Создатель,       И свет вечный да светит им,       К Тебе ушедшим в сады Рассветные.       К Тебе возносятся молитвы в месте святом,       Услышь моление наше,       К Тебе возвращается всякая плоть.       Началась панихида. Кое-какие придворные, решив, что скандал закончен, принялись потихоньку отступать из Зала Чести на лестницу, чтобы побыстрей раззвонить о произошедшем по городу. Бедный Фердинанд II, хрипло дыша, стоял перед катафалком со свечой в руке, явно не слыша поминальной службы и что-то тяжело соображая.       — Позвольте благословить вас, ваше величество, — скромно обратился к нему епископ Риссанский, дочитав молитвы. Король машинально склонил голову. Когда он поднял её, герцог Алва, уже натянувший перчатки, мягко подошёл к вице-кансильеру.       — Кстати, о доказательствах, любезный герцог. Мой офицер по особым поручениям скоро доставит сюда одного из гальтарских разбойников, которых вы наняли для убийства герцога Окделла. Так что ваша душа крючкотвора будет полностью удовлетворена представленными свидетельствами. Но прежде я хочу лично отблагодарить вас за вашу верную службу его величеству. Как родич короля, я не могу остаться равнодушным к вашим заслугам перед августейшим семейством. Так что примите первый знак моей признательности!       И Алва с кошачьей грацией влепил вице-кансильеру крепкую пощёчину перед самым носом у остолбеневшего короля.