Намерения

Главный зал замка представлял собой поистине великолепное зрелище. И лишь девушке, сидящей на троне, всё это казалось глупой игрой. Балы, маскарады, танцы — какой в этом толк? Особенно сейчас, когда установился хрупкий мир, добытый страшной ценой. «Именно по этой причине и нужен бал, моя госпожа, — произнесла Урме, едва склонив голову. — Люди должны видеть обещанное им: ломящиеся от еды столы, награды и деньги… иначе зачем было это всё?» Эйш хотелось рассмеяться. Конским навозом должна считаться жизнь того, кто лил свою кровь, мёрз под снегопадом и вяз в болотах за монету, а не за жизнь. Пусть и не мифических следующих поколений, а за свою. Разве не это было ключевым? Спасти себя, спасти свой мир. Сохранить то, что считаешь правильным. «Думаете они видят жизнь настолько сложно, моя госпожа? — Урме сжала губы так, что те, и без того тонкие, стали неотличимы от нитки. — Для многих из них что жизнь, что посмертие — это лишь слова, которыми жонглируют их поводыри. Пока шла война, для них важным была миска похлёбки да возможность провести ночь у костра. Сейчас же для них важно, чтобы вновь возникла видимость незыблемости — чтобы вы молча сидели на троне, держа на коленях сопливое дитя…» Урме чеканила слово за словом, не заботясь о том, что любая другая голова уже давно полетела бы с плеч за такие речи. Это ведь было простой правдой, и единственной правдой, применимой к мирной жизни. Металлический привкус собственной крови и запах догорающего костра казались чем-то почти забытым, но безумно приятным в сравнении с сладким запахом роз и медовых пирожных. За каждым алым цветком мерещился белеющий череп с выползающей из глазницы гусеницей. В каждом пирожном под слоем крема виделась корка заплесневелого хлеба. Сотни женихов съехались едва ли не со всех концов мира. Один к одному: блестящие, возвышенные, прекрасные. Одна половина была заносчивыми павлинами, другая — самодовольными индюками. Не говоря о десятках упрямых баранов, трусливых крыс, глупых ослов… Восхитительный зверинец, а не претенденты на руку и сердце. «Отрубить бы им всем головы, Всевидящая мать, — беззвучно шептала Эйш, морщась, когда излишне ретивые служанки под руководством Урме пытались затянуть корсет ещё туже. — Отсекать им головы так, как летели они в сражении у реки». «Отбрось эти глупости, вздорная девчонка, — шипела Урме, сжимая костлявыми пальцами острый подбородок своей подопечной. — Те времена, когда тебе было позволено обряжаться в мужское тряпьё, спать в поле и скакать с этими грязными железками, остались в прошлом. Ты императрица и должна вести себя так, будто власть тебе дарована лично Всевидящей». Воображение, талантливый и невидимый художник, услужливо дорисовывало каждому новому человеку то свиную голову, то петушиную. Но едкий червяк сомнения подсказывал Эйш, что всё это лишь от того, что в толпе этих ряженых болванов нет всего одного человека. Того, кто никогда бы не стал так распушать хвост, надеясь понравиться новой властительнице, или же наоборот, вести себя чересчур отчуждённо, показывая, что всё это лишь вынужденная формальность. Не было того самого человека, чья улыбка много раз согревала и возвращала надежду в самые трудные моменты жизни. Схватить бы плащ, пробежать сквозь зал к широкому окну, издевательски поклониться всем присутствующим и выскользнуть в объятия ночи. Сбежать хоть на край земли, вдыхать ледяной воздух, видеть усеянное звёздами небо и не думать ни о чём. О жизни, о престоле, о политике. Кому есть дело до жизни вне золотой клетки? Этому стаду баранов, что надеются очаровать императрицу и получить вожделенные «руку и сердце», чтобы потом со спокойной душой вернуться к вину, картам и перебиранию шелестящих юбок служанок? Или толпе старых гусынь, которые сгустились у дальней стены и изображают из себя гордую аристократию, с пренебрежением наблюдающую за молодыми? Чем сильнее темнело небо, тем скучнее становилось Эйш. Сплошные формальности: подойти, поклониться, ручку облобызать, сыночка представить, отойти к стене. Вот бы сейчас сюда пару гончих… и пролились бы алые реки крови. Хрипели бы глотки, давясь словами и пеной. Огни, плавающие в воздухе, вспыхнули бы и стали пламенем — безудержным и неукротимым, пожирающим всё на своём пути. Подобная пляска смерти была бы как раз в духе волчьей девы, но на такой королевский подарок не стоило и рассчитывать. Следовало терпеть. Сидеть, улыбаться, кокетливо опускать ресницы и ждать. Едва рассвет окрасит горизонт, можно будет с чистой душой покинуть это сборище. Сослаться на головную боль или усталость. Ведь девушки так слабы, так хрупки… Покинуть душные залы, позорно сбежать, впервые прикрываясь юбками и веерами. Уйти в тёмную комнату. Влиться в родной полумрак, зажечь огонёк свечи, достать с полок старинные книги. Хоть на мгновение, но вернуть себе прежнюю жизнь, свою жизнь. До тех же пор нужно присутствовать на балу. Следовать глупым формальностям. После полуночи она будет обязана подарить хотя бы один танец каждому претенденту на руку и сердце. Будто пара минут заменит годы, которые нужны для того, чтобы узнать человека, понять его… Глупые законы. И отдавленные ноги. Раз уж половина этих сыночков сидит по домам и мамаши сдувают с них пыль, неужели так сложно научить их хотя бы танцевать? Всевидящая бы рассмеялась, наблюдай она, как мечется её дитя, разрываясь между желаниями и долгом. От бессилия хотелось выть. Война не может длиться вечно, но язык металла и костров куда проще, чем язык бесконечных бумаг, печатей и придворных интриг. «Всевидящая мать, помоги мне, прошу…» От невесёлых мыслей отвлёк вкрадчивый голос. — Позвольте пригласить вас? — ещё одна полумаска. Никакого разнообразия. — А если не позволю? — должны же быть у скучающих императриц маленькие радости? Всего пара язвительных слов, которые, в случае чего, можно оправдать неловкостью. — Что тогда? — Бал в честь коронации императрицы… Кажется, будет не очень вежливо, если кому-то в такую ночь откажут в танце… Подав руку, Эйш позволила проводить себя в толпу кружащихся в танце людей. Как бы то ни было — этот юноша танцевал очень хорошо, нельзя было не признать. Он вёл в танце, но совершенно не душил. Не пытался таскать её на руках, как куклу. Не оттаптывал ноги. Девушке даже не нужно было думать о танце, достаточно было просто довериться этому незнакомцу. Возможно, если закрыть глаза, то можно даже вспомнить, что танцы — это не всегда пытка. И что Урме, мучившая её часами и оставлявшая на ногах красные полосы от хворостины, в чём-то была даже права. Этот танец был другой. Лёгкий, воздушный… Просто следовать движениям партнёра и ни о чём не думать. Даже не нужно было слышать музыкантов; впервые за всю ночь девушка поняла, что она чувствует музыку. Она могла закрыть глаза и просто танцевать. Вернуться в то время, когда всё было совсем иначе. — Вам нравится танец? — внезапно раздался голос молодого человека. Почему-то он показался ей смутно знакомым. Хотя сегодня Эйш слышала слишком много голосов. Вполне возможно, что она просто не запомнила его, как и большинство других. Но если подумать, вряд ли можно было бы забыть такого человека. Молодой, статный… В зелёных, цвета густой лесной чащи, глазах отражались ум и смелость. Нет, таких людей сложно забыть, даже если видишь их один раз. — Не могли бы вы повторить ваше имя? — какие-никакие, а формальности нужно соблюдать. Не подставишь же ты клинок к горлу посреди танца? Нет, можно конечно, но… Прерывать эти чарующие движения было бы настоящим преступлением. — Я думаю, что место учителя танцев при дворе всегда найдётся. — Зачем нужны имена в ночь, когда все лица скрыты под масками? — в голосе звучит усмешка. Как будто она сказала что-то крайне смешное. Ну-ну… В конце концов, кто тут ключевая особа, занимающая трон императрицы? И всё-таки сердце смутно подсказывало, что незнакомец не откроет своего лица, даже если в зал ворвутся полчища адских гончих. — Вам это кажется смешным? — не любила Эйш всех этих тайн. Как не любила и многозначительного молчания. И раз уж она обязана присутствовать на этом балу, имеет она право знать, с кем танцует? «Слушать нужно было внимательнее, — шипела воображаемая Урме. — Слушать нужно внимательно, а не полагаться на воронов…» — Безумно, — глаза в прорезях полумаски, казалось, насмехались над девушкой. — Я нахожу весь этот вечер интересным, хотя главное сокровище, видится мне, совершенно не подходит такой заурядной оправе из дворцовых шепотков и томных переглядок… — горячее дыхание обжигает щёку. Всё это как будто всё это уже однажды было. Эйш едва не замерла как вкопанная. Заметавшиеся было мысли были отправлены спать. Даже если это нахальство чем-то до боли напоминало прошлое, спускать его нельзя. — Настоятельно прошу впредь быть скромнее, — голос строгий и спокойный. За таким обычно прячется простая угроза: ещё слово, движение, взгляд и чья-то голова покатится в корзину палача, будьте осторожнее, сударь. — Хорошо, — вновь эта усмешка. Как будто она ребёнок. Избалованный ребёнок, уверенный в том, что любое его слово будет тут же выполнено. — Вам, кажется, душно? Действительно, в зале было нестерпимо жарко. Тишина и прохлада ночного сада показались как никогда заманчивыми и желанными. Утвердительно кивнув, она молча последовала за молодым человеком. Залитый лунным светом сад приветливо встретил их. Может быть Всевидящая мать и не требовала от своих детей безоговорочного следования заповедям, но каждый ощущал её незримое присутствие. Ведомая спутником, императрица не сразу заметила, как они углубились в парк. Уже позади остались ярко освещённые поляны и фонтаны. Когда же, наконец, они остановились, глазам девушки предстало декоративное озеро. Неподвижная его гладь словно зеркало, отражала звёздное небо. Как будто не было поблизости сиявшего всеми красками дворца. Как будто не было шума празднества и тысячи голосов. Как будто по велению Всевидящей время свернулось змеёй, вернув совершенно другой мир, другую ночь и другое озеро. Разрушая волшебство, за их спинами затрещали кусты, будто сквозь них ломилась по меньшей мере армия. Из темноты вынырнули двое растрёпанных юношей. Эйш прикусила губу, чтобы не приложить этих несчастных парой-тройкой крепких слов. От того, чтобы не приложить их чем-нибудь повесомее слов, спасала ладонь незнакомца, до сих пор покоившаяся на её запястье. — Извините, вы не видели… — вдруг до юношей дошло, что картина, увиденная ими, может носить и другой характер. Не зря же некоторые пары покидают балы едва только вино и музыка перебьют чутьё даже у самых строгих нянек. — Простите… Мы в другом месте поищем… — покраснев, они поспешили покинуть поляну перед озером. На мгновение Эйш показалось, что всё это нереально, но пальцы незнакомца, нахально скользнувшие по её щеке, отвлекли от размышлений. — Они ищут высокую, смуглую девушку в тёмно-синем платье и такой же маске… Кто узнает императрицу в миниатюрной белокожей незнакомке в тёмно-зелёном платье? — Он смеялся беззвучно, но сияющие глаза и подрагивающий шрам в уголке губ выдавали чувства с головой. — Где ты этому научился? — произнесла Эйш, стоило юношам скрыться из вида. Сердце заныло, не зная тревожиться ему или радоваться. Так просто, всё так просто. — Кор… — Всевидящая мать не терпит, когда воздух сотрясают попусту, — пальцы замерли около её губ, призывая молчать. — Я думаю, нам пора вернуться, миледи. Пока вас не потеряли… вы ведь справитесь? Кивнув, Эйш беспрекословно подчинилась. Музыка околдовывала. Заставляла забыть обо всём на свете и просто кружиться. Рядом Он — такой долгожданный, живой, родной… Теперь Эйш не сомневалась в том, кто скрывался за серебристой полумаской. Значит, можно просто довериться этим сильным рукам и ни о чём не думать. Просто танцевать, пока длится ночь. Какие бы испытания им не приготовил рассвет, вместе они справятся со всем.

* * *

— А мы точно правильно поступили? — в голосе Урме звучало сомнение. — Я тоже считаю, что её надо было это… того… ну, бубном по голове! — вполне серьёзно произнесла тощая девица. Ответом ей был лишь полный укора взгляд янтарных глаз. — Госпожа Дэкиэна, вам бы всё кого-нибудь бубном приложить… — Нет, ну, а что? Зато надёжно… И никакой это, ну как её… любовной тоски! — Любовь — прекрасное чувство, но и она способна сыграть злую шутку, — грустно произнесла девушка в костюме арлекина. — Мы не в праве требовать от истерзанной войной души, чтобы она в секунду стала новой и сверкающей. Светловолосая девочка при этих словах лишь вздохнула и вновь поднесла к губам сложенный платок. Меньше всего на свете ей хотелось сейчас находиться в этой комнате. Можно было сколько угодно оправдывать совершённое, но она ощущала вину перед сестрой. Ещё раз вздохнув, Талэйта перевела встревоженный взгляд на Урме, в чьих тёмных волосах поблёскивали в лунном свете седые пряди. — Что будет с моей сестрой? — Не знаю, Талэйта, не знаю. Пока я уверена лишь в одном — пока не будет найдено другое решение, ей лучше спать. — Эй, а разве это не обман? Ну, то, что она видит? Это же всё наколдовано, ненастоящее же… — уши волчьей госпожи подрагивали от раздражения. — Не справедливо же… — Значит, мы должны найти Корвина, пока эта ложь не впиталась слишком глубоко. Этот сон — лишь иллюзия счастья. Она видит то, что желает видеть. О чём мечтает всем сердцем. Если же сын Магдалены мёртв, то, думаю, Эйш лучше не знать правды. — Разбудим и скажем «извини, что поступили как последние свиньи»? — Дэкиэна оскалилась. — Мы станем первыми же, чьи головы упадут в корзину палача. И что-то мне подсказывает, что наша драгоценная властительница тьмы, дочь вашей Всевидящей богини, с радостью сама возьмёт в руки клинок, чтобы отсечь наши слишком умные головы. Собравшиеся женщины смотрели друг на друга и молчали. Возразить им на наполненные ядом слова было нечего. Одна ложь всегда тянет за собой другую, тонкой нитью свивая кокон, подобно шелкопряду. Какими бы благими не были их намерения, каждая понимала, что шагают они по лезвию клинка. Неверное движение — и они превратят в осколки и без того растрескавшуюся душу. Породят демона, в сравнении с которым тираны прошлого могут померкнуть. — А если господин Корвин жив, и мы его найдём? — в свете свечи лицо рыжеволосой девушки казалось белее простыней. — Что будет тогда? — Тогда мы разбудим её, и всё вернётся на круги своя… Ты ведь сможешь это сделать? — девушка-арлекин молча кивнула. — И все будут счастливы. Вдвоём они прошли сквозь пламя войны, перенесут и тяжести мирного времени. — Кхе-хе-кхе-ехем… Не хочу нарушать идиллию, но таково место пусто не бывает. Стоит этой своре ослов прознать про «недуг» императрицы, как за трон начнётся кровопролитная борьба, — Дэкиэна присела на край кровати и с укором посмотрела на спящую девушку. — Чёрт знает что. Нашла время для тоски… На фырканье волчьей девы никто не обратил внимания. Все взгляды были прикованы к осунувшемуся лицу, едва-едва выделявшемуся среди вороха подушек. Усталость, начертанная на этом некогда приятном лице, могла в бескрайности соперничать с океаном. Девушка-арлекин хотела было возразить, что тоска росла на щедро удобренной чувством вины почве, но не находилось слов, чтобы объяснить очевидное. — Пока сестра будет ждать… — Талэйта с трудом подбирала слова. То, что она хотела предложить, могло показаться едва ли не святотатством. — Я бы могла заменить её. Править вместо Эйш. Пока мы не найдём способа залечить душевные раны, не расколов душу. Талэйта сложила вместе ладони и начала шептать слова, зажигавшие на её пальцах одно за другим письмена. Они расползались, подобно змеям, изменяя всё, чего касались на своём пути. Покрытая с ног до головы сияющими символами, Талэйта менялась на глазах. Рост её становился выше, узкие детские плечи делались шире, а худые бёдра полнее. Светлые волосы прядь за прядью темнели, а на щеке, плечах, открытых рубахой, и ключицах проклюнулись шрамы. Не успели погаснуть последние символы, как перед женщинами стояла точная копия спящей на постели девушки. — Ты уверена, что справишься, дитя? — Урме придирчиво оглядела преобразившуюся Талэйту, но не смогла найти различий. Когда-нибудь эти вздорные девчонки точно сведут её в могилу. — Одной мне придётся тяжело, но если вы, леди Флёр, согласитесь мне помочь, то вместе мы справимся. Голос Талэйты едва заметно дрожал, она смотрела на девушку-арлекина и про себя возносила мольбы к Всевидящей матери. Талэйта просила дать ей хотя бы каплю той силы, которой обладала её сестра, волчья дева и леди-арлекин, погрузившая Эйш в спасительный сон. — Почту за честь, — склонилась в поклоне арлекин, опуская на лицо маску. — У каждого правителя должен быть верный шут, который будет оберегать сны.