Не навек

1985 год

В этот день погода выдалась замечательная. На улице, несмотря на середину июля, было прохладно, и люди, которые до того вынуждены были прятаться от жары в своих квартирах, могли вдоволь гулять по лондонским улицам, не боясь обгореть или получить солнечный удар. Площадки звенели детскими голосами, скамейки заполонили подростки, сумевшие каким-то образом обмануть продавцов в магазинах и достать пиво или что-то более крепкое. Работники офисов, магазинов и кафетериев, безрадостно глядя в окна, ворчали о том, что вынуждены сидеть безвылазно в закрытых, душных помещениях в такую прекрасную погоду. Под вечер, когда взрослые приходили с работы и загоняли своих детей домой, из окон доносились голоса телеведущих, певцов, актёров и дикторов. Кто-то отдыхал после тяжёлого трудового дня, сидя перед телевизором, кто-то готовил ужин для своей семьи, попутно узнавая свежие новости. В одной из квартир одиннадцатого дома праздновали день рождения её владельца; даже на лестничной клетке слышалась громкая музыка и весёлый смех многочисленных гостей. Но в двенадцатом доме — который, вопреки мнению жителей города, всё же существовал — гостей не было уже несколько лет. Да и жили там лишь немолодая хозяйка дома и странное, удивительно некрасивое существо, при виде которого у обычного человека волосы встали бы дыбом. Сейчас хозяйка лежала на диване в душной и пыльной гостиной, уже не хранившей следов былой красоты и уюта. Из обивки старого кресла, накрытого сальной от грязи, запачканной пролитым коньяком накидкой, вот-вот могла выбиться пружина, а со стеклянного кофейного столика пыль не стирали вот уже несколько недель. На вид хозяйке дома было не меньше семидесяти: волосы — когда-то угольно-чёрные — свалялись и покрылись сединой, а смуглая кожа, некогда сияющая молодостью и свежестью, одрябла и покрылась грязно-жёлтыми старческими пятнами. Тёмные глаза потухли, дряблые щёки ввалились, а домашняя давно не стираная колдовская мантия была запачкана засохшими пятнами. Если бы кто-то — явно лишенный здравого ума — решил бы заявиться в этот богом забытый дом, то решил бы, что старуха мертва или спит и ошибся бы: не спала она очень давно, а смертного часа ждёт уже несколько лет. Она лежала не двигаясь, глядя в потолок, когда в комнату, скрипнув дверью, вошло отвратительное на вид существо. В руках у него была щётка для пыли и ведро, наполненное водой. Старуха, не вставая с дивана, повернула голову. — Убирайся, — каркающим голосом проговорила она. Голос её совсем охрип: она давно ни с кем не говорила. Да и с кем ей тут разговаривать? Уж точно не этим глупым, ущербным существом, годным лишь на то, чтобы вытирать грязь да приносить выпивку. — Но, хозяйка… Кричер должен прибраться… Здесь очень гря… — Вон. — Но, хозя… — Выметайся, или твоя уродливая башка окажется на моей стене раньше времени! — не в силах больше выносить его лепет, старуха соскочила с дивана и запустила в уродца пустой гранёный стакан. Кричер успел увернуться и выбежал из комнаты. С мрачным удовлетворением старуха посмотрела на осколки у двери и снова опустилась на диван. Она не помнила, когда в последний раз выходила на улицу: ей это было незачем. Её преследовало желание кончить свой век здесь, в грязном, обветшалом доме. Старуха оглядела комнату. Когда-то, много лет назад, она сидела здесь в обнимку с мужем, разговаривая обо всём на свете. Они многие часы могли обсуждать политику и искусство, а когда говорить было уж совсем не о чем, они посмеивались над знакомыми и родственниками. Сейчас посмеиваться было толком не над кем: почти все они в могиле. Да и мужа уже давно не стало. Когда-то этот дом буквально разрывался от радостного крика, детского смеха и топота мальчишеских ног. Теперь кричала лишь она. Нечасто: только если безмозглый Кричер попадался ей на глаза. Да и мальчики её давно выросли. Один пропал без вести много лет назад, (она уже не лелеяла надежд отыскать его, смирилась с мыслью, что её младший сынок мёртв), другой в тюрьме. Она теперь часто думала о старшем сыне. Без ненависти и злости; что бы там ни думал Сириус, она никогда не переставала любить его. Даже когда он со злости разгромил дом и, назвав её престарелой сукой, ушёл, больше не возвращаясь. Узнав из «Пророка», что Сириуса обвиняют в «пособничестве Тому-Кого-Нельзя-Назвать», она тут же поняла, какая это чушь. Всё, что написали эти журналюги — всё до последней запятой — наглая ложь. Не мог её сын, принципиальный и упрямый Сириус, предать друзей и себя самого, встав на сторону того, кого он ненавидит всем сердцем. Унижаясь, она просила лучших адвокатов волшебного мира доказать, что её сын невиновен. Никто не хотел защищать правую руку Тёмного Лорда. Никто не хотел искать улики. Никто не хотел разбираться. Приговоры шитые белыми нитками никогда не были редкостью. Она поняла это слишком поздно и чувствовала себя наивной идиоткой, на которую на старости лет снизошло озарение. Она теперь вообще многое понимала. Понимала свою безмозглую племянницу, которая просто хотела быть счастлива и любима. Понимала эгоистичного брата, которому сама же сломала жизнь, он жаждал творить, приносить этому миру что-то новое, что-то прекрасное, но уж никак не быть скучным и безликим «семейным человеком». Понимала его алкоголичку жену… Да, пожалуй, Друэллу она понимала сейчас лучше всех. Обе матери. Обе потеряли двоих детей. Сейчас ей очень не хватало Друэллы. Как забавно: та, кого она на дух не переносила почти всю свою жизнь, чьё присутствие было для неё настоящей пыткой, сейчас была ей так нужна. Она хотела многое сказать Друэлле, найти в ней поддержку, но Друэлла, как и она сама, уже стоит одной ногой в могиле. «Значит, свидимся в аду», — подумала старуха, проваливаясь в сон. Она видела себя сидящей на этом же диване в этой же комнате. Только теперь тут было чисто и уютно. В камине горел огонь, столик был полон разных вкусностей и напитков. Она впервые за долгое время чувствовала себя счастливой. Но все равно чего-то не хватало ей. Чего-то, что помогло бы ей окончательно обрести покой… Вдруг дверь открылась. В комнату вошла женщина. Она была хороша собой, несмотря на преклонный возраст. Когда она отбросила длинные русые волосы за спину, старуха увидела большое кровавое пятно на её мантии в районе груди. Тётушка Чарис… Она была немногим старше её и почти все детство они провели вместе. Уже больше десяти лет прошло с тех пор, как на занятии в дуэльном клубе заклинание, словно шальная пуля, прилетело ей прямо в грудь. А у тётушки было слабое сердце. Какая нелепая смерть… Вслед за Чарис в комнату вошёл мальчик. Лицо его было бледно-синим, с одежды и слегка отросших чёрных волос на пол стекала вода. Регулус встал рядом с тётушкой Чарис и вперил взгляд прямо в мать, как будто ожидая чего-то. Последним вошёл высокий статный мужчина. Его можно было бы назвать красивым, если бы его лицо не было перекошено вбок. У Ориона случился инсульт через неделю после исчезновения Регулуса. Орион встал по правую руку от Чарис. Взявшись за руки, все трое шагнули вперёд. Старуха глядела на них, не в силах отвести взгляд. Её родные, дорогие сердцу люди, ушедшие так рано… — Милые мои, — прошептала старуха, расплываясь в улыбке. Лицо её отвыкло от этого. Как же давно она не улыбалась. Мертвецы тоже улыбались ей — даже Орион: его лицо перекосилось ещё сильнее. Ещё несколько мгновений они смотрели на неё, а потом произнесли в унисон: — Ну и долго тебя ждать? Старуха тут же распахнула глаза. Перед ней была всё та же гостиная, только грязная, душная и пустая. Она помнила свой сон от начала до конца, и в голове крутился тот самый вопрос, единственные слова, сказанные родными: «ну и долго тебя ждать?» Старуха не раздумывая поднялась на ноги.