Неоновые кости

Я проснулась от комка, поступающего к горлу. Сил не было никаких, но нужно было встать и срочно что-то делать с этим. Я успела подойти к окну. Этот ужас продолжался целую вечность. Не успело меня стошнить, как маленькая собачка Мелани подбежала и начала есть это безобразие. Мне стало отвратительней прежнего, хотя, казалось, что хуже уже быть не может. Я не могла стоять, не могла лежать, мне хотелось провалиться сквозь землю. Адски болел желудок, как будто бы я проглотила несколько раскалённых углей, про голову и говорить не стоит, хотя с желудком она не сравнится. Мелани ещё спала, я тоже прилегла. Заснуть у меня, конечно, не получилось. Через ещё одну вечность, я увидела, что дедушка Мелани вышел из дома. Я притворилась спящей, а он зашёл на минуту, что-то взял и вышел. Ещё через вечность проснулась Мелани. — Как себя чувствуешь? — спросила я. — Я как бы не очень, но тебе как я вижу хуже, — сказала она, вставая с дивана, — может активированного угля? — Надо было раньше, сейчас мне ничего не поможет. — Воды, может поесть? — Издеваешься, — сказала я, повернувшись лицом к стене. От её слов меня чуть не вывернуло наружу. — Да меня тоже от еды тошнит. — Господи, Мелани! — Да, что такое? — Не говори про это! — Про что? Мне было ужасно тяжело говорить, я была готова убить её в ту минуту. — Про еду… — Хорошо, тогда давай посмотрим серию Наруто. Единственное чего мне хотелось это тишины и спокойствия. В данном случае его не требовала душа, для насыщения духовной силой в гордой тишине. Само тело молило меня о спасении, оно искало уединения. С большим трудом мне удалось встать. Сзади дома Мелани располагалось пустое поле, а дальше небольшая возвышенность с которой открывался замечательный вид на восход солнца. — Ты куда? — Нужно подышать. Я дошла до возвышенности, села у края выступа, свесила усталые ноги. Солнце уже почти взошло и от сумеречной красоты, тонкой красной полоски у самого края горизонта не осталось и следа. Я посмотрела на запад в самую даль, там за пышными кронами деревьев, скрывалось девятиэтажное заброшенное здание. Это было, если так можно сказать моё убежище. Когда-то в тех местах работал завод, но теперь от него остались лишь руины. Для чего же была предназначена это девятиэтажнка, я не знаю, за то я знаю, что оттуда ночью открывался прекрасный вид на город. Немного высоты, тысячи огней вдали и всё становиться невероятно красивым. Мне по-прежнему было ужасно плохо. Обычно в такие моменты я задумываюсь о сущности бытия, ищу какого-то смысла, хотя тысячу раз говорила себе, что не стоит заниматься этим. Но я думаю, у каждого выбивается случай подумать об этом. Это как прищемить палец и задуматься: а почему же больно? Почему я всё это чувствую? Почему я должна всё это терпеть? Думая об этом, я обычно прихожу к одному единственно верному выводу: если и есть смысл в этом мире, то моей ничтожной сущности никогда его не познать. Тогда приходится искать его в чём-то материальном. Это капиталистическое общество, высшие слои, буржуазия, преподносит мне идею о том, что деньги являются чем-то невероятно важным и что земное имущество — это символ счастья. Возможно, я немного утрирую, но, то, что деньги это очень важно пропагандируют многие. Ведь за деньгами стоит счастливая, обеспеченная жизнь, а что ещё нужно для человека, правда? Я же никуда не могу от этого уйти и прихожу к выводу о том, что нужно иметь столько денег, сколько требуется для удовлетворения твоих физиологических потребностей. Еда, жильё, сон — и не нужно мне ничего лишнего, я бы отказалась от этого, если бы была возможность, но ведь я всего лишь человек. Но многие более одухотворённые люди ищут смысла, в душевном спокойствии, в соединении с чем-то великим, всё мирское для них это не важно, все земные дела на самом деле бессмысленны, все свои капиталы не унести с собой в могилу. А ведь все мы когда-нибудь умрем, поэтому стоит искать смысла в чём-то другом. Я тоже думала так, но как-то, раз я пришла к себе в убежище, в мой оплот душевного спокойствия. Я села на край крыши, на черном небе раскинулись звёзды, вдали горят тысячи огней — всё было таким тихим, таким спокойным. Но я не почувствовала тишины внутри, во мне разыгрался ураган! Мне стало как-то не по себе, вроде бы всё прекрасно, но, а на душе что-то не так. А после я поняла, что жизнь моя слишком легка. Николас не обижал меня, мама прекрасно чувствовала себя, учебный год закончился отлично, таких успехов у меня не было ещё никогда, Джени ещё не уехала и была рядом со мной. У меня всё было прекрасно, так что же мне было сидеть на этой крыше? Всё спокойствие вдруг исчезло, у меня не было поводов грустить. Даже то подростковое, непонятно откуда взявшееся волнение, покинуло меня. Это знакомый, нахлопывающий стресс и отчаяние вдруг куда-то ускользнули. После шестнадцати это чувство постепенно исчезало, а в семнадцать оно покинуло меня вовсе. Одной проблемой меньше, но вот только жизнь без проблем — это не жизнь. А у меня была проблема: живот! Нужно было как-то отвлечь себя от этой насущной проблемы. И я вспомнила о ещё одной, о Николасе. Когда я не обижалась на него, то пыталась его понять. С точки зрения вампиризма его можно было понять, возможно, он отнимал у меня жизненную энергию, но это мне как-то не давало ответов. По-человечески я не могла его понять. Эта проблема отцов и детей спровоцировала меня написать стих. В детстве я писала стихи, потом показывала их Джени, которая тоже писала. Она, в свою очередь, показывала мне свои. Было смешно и страшно. Но вот что у меня получилось: Будто шёпот из могилы, Слышу так я голос твой, Будто шелест старой силы, Вижу так я лепет твой. Старость в дверь мою стучится, Открывать мне не к чему, Гордость из меня сочится, Понимать? Я не пойму. Не понять мне голос тихий, Из прошедших перемен, Не понять мне век тот лихий, Для меня та жизнь лишь тлен. Но не окинуть старым взором, Те мечты, ту благодать, Что окажется лишь вздором, Лучше так чем жить все вспять. Невозможно прикоснуться, К древним предкам и родам, Так зачем за зря тянутся, Могиле к солнцу, так и к нам? Конечно, сравнение с могилой, могло оскорбить его чувства, но и хрен с ним, вполне, возможно, что я их ему не покажу. Последние свои стихи я никому не показывала. Юношеский максимализм: посмотрите на меня! Я существую, вот что умею! Он куда-то ушёл и это стало глупым хобби, жалкой посредственности, что я гордо признаю в свои семнадцать и что я всяческий отрицала в четырнадцать. В свои четырнадцать мне больше хотелось радоваться жизни, хотелось какого-то счастья, хотелось доказать что я здесь не просто так. Теперь же я разучилась радоваться. Поняла я это, когда пошла обратно и увидела Мелани, катающуюся на качелях. Она смеялась и каталась на них как ребенок, выкидывая ноги вперед. На меня же нахлынуло ужасное чувство и даже одна слеза, прокатилась по щеке. Я, можно сказать, боялась их, я столько раз хотела на них прокатиться, но знала, что прежнего удовольствия мне уже не получить. Мы с Мелани почти одного возраста, но в Мелани сохранила умение радоваться таким мелочам, также ей удалось сохранить желание показать себя, смотрите, я существую! Она даже готова повернуть стрелку, и пожертвовать незнакомцами лишь бы её друг остался с ней и не забывал её. У неё есть это детское, а у меня его нет. Эти качели, как старый фильм, ты садишься смотреть второй раз в надежде получить те же эмоции, ощутить ту же атмосферу. Но вместо положительных эмоций, тебя ждёт горькое разочарование. Ведь этот момент уже не вернуть, ты уже посмотрела этот фильм, ты знаешь все, что произойдет в нем и тебе это всё уже не интересно. Мелани ещё интересно и это не может не радовать. — Что уже уходишь? — спросила меня Мелани, когда я, наконец, вышла к ней. — Да, поеду домой, — сказала я, положив скейтборд на землю. — Не хочешь посмотреть Наруто? — спросила она, останавливая качели. — Нет, спасибо. — Кэролин, я тут подумала пойти на работу, например, в McDonald’s. — Надеюсь это не придел твоих мечтаний? — Нет, конечно, нет, просто я итак ничего не делаю, чувствую, что что-то не так. Вот качаюсь я на этих качелях и мне как-то даже неприятно. — Что серьёзно? — удивилась я. — Ну, как бы да, — сказала она, направляясь к дому, — пока. — Пока. Взросление, вот оно взросление, но дело у неё обстоит лучше, я бы села и расплакалась. Домой ехать не очень хотелось, поэтому я решила посетить убежище. У дома Мелани был большой склон, я прокатилась там, на скейтборде, на большой скорости, я часто там падала, но не в этот раз. До убежища я добралась легко, проблема была не в этом. Подняться на девятый этаж по ступенькам, причём скользким с огромными кучами обвалившейся штукатурки и прочего мусора на них, идти по ним дело не самое приятное, а учитывая, что кое-какие окна, попросту выбиты, можно было запросто упасть вниз. К несчастью, такого счастья мне не привалило, и я оказалась на крыше. Там все ещё рос мой Томми, растение небольших размеров, пророс он из расщелины, образовавшейся на крыше. Первый раз, когда я его увидела, он показался мне удивительным, а сейчас я к нему привыкла. Помимо него на крыше росла и небольшая трава. Между вентиляционной трубой и слуховым окном, по которому я собственно забиралась на крышу, образовывалось небольшое пространство, там я спрятала свой плед. Пару раз я поднималась на эту крышу, когда Николас сильно буянил, укрывалась пледом и смотрела на звёзды. Надо сказать, что это были самые холодные дни в моей жизни, и звёздный небосвод меня вовсе не радовал. А ещё я сильно ругалась с матерью, ведь я говорила, что ухожу к подругам, а сама морозила задницу на этой крыше. Но сейчас не было никакого мороза, погода была прекрасной, и можно было просто отдохнуть. Я облокотилась на высокий парапет крыши и взглянула на далекое небо, на пушистые лоскутки, шёлковые нити, соединенные тонкими струйками клубящегося дыма, вырисовывающие волшебные фигуры, неподдающееся объяснению. Ведь для меня это не просто пар, небо не просто воздушное пространство или пристанище богов. Это нечто большее, сама суть и я улыбалась этой сути. Ведь мне было ужасно плохо, у меня были проблемы, было какое-то разочарование внутри, и я была уверена, что в этой жизни меня ждёт ещё тот пиздец, а разве может быть что-то лучше этого? И я понимаю, что если и продолжать рассуждать о смысле бытия, то, наверно, надо сказать о страхе, ведь мы боимся бессмыслицы. И единственное чего, пожалуй, стоит бояться — это в конце жизни проснуться в холодном поту и ощутить частое сердцебиение и подумать: прошло всё, и как будто ничего не было и где смысл? Где смысл? Особого смысла идти домой у меня не было, я могла остаться лежать там и думать о чём-то прекрасном. Но ведь дом это, то место где тебя всегда ждут, где тебе всегда рады, это то место где можно отдохнуть, поэтому я и двинулась туда. А может быть, потому что мне некуда идти? Но, во всяком случае, мне хотелось верить, что меня там ждут. — Привет, — сказала я, войдя в дом. — Я уже и не ждал тебя, — ответил мне Николас. — А мама, что ушла на работу? Так рано? — Нет, к подруге. — Сколько тебя не было дома? — Почти целый день, а что? — Поди, опять занималась ерундой? Я ничего ему не ответила, уж слишком сильно он бесил меня своими тупыми вопросами. Можно подумать он занимался чем-то важным, из-за него, я то и уходила! Ещё и мама опять ушла. Видимо у них произошёл неприятный разговор, иначе, зачем ей уходить? Я пошла на кухню. Последнее время он любил испортить мне ужин своими разговорами о жизни, я надеялась, что он не придёт ко мне. Я вытащила из холодильника пиццу, разогрела её в микроволновке, закинула ноги на стул, села, так сказать в позе лотоса, и думала, что смогу посидеть спокойно и поесть в одиночестве. Наивная, маленькая дура. — Что ты опять закинула ноги, — сказал он, входя на кухню, — сядь нормально, что это такое? — Можно подумать я сижу в ресторане, — ответила я, спуская ноги. — Что за дурацкая привычка. — Привычка есть привычка. — Так, нам нужно поговорить, — сказал Николас, я чуть не щелкнула пальцами в знак того, что знала, что он это скажет. — А поесть мне никак нельзя? — Ешь я не отнимаю у тебя еду, итак, я тут узнал, что у тебя проблемы с немецким. - У меня не клеилось с немецким это, правда, но чтобы у меня были проблемы с ним именно в школе. Скорее всего, мама сказала! Да, я жаловалась ей на немецкий! — Откуда ты знаешь? — Знаю, так, ну, посчитай до десяти. — Что? — Давай посчитай на немецком. — Eins, zwei, drei, vier… Я вдруг остановилась. Нет, я знала, как посчитать до десяти, даже до двадцати, но мне стало как-то стыдно за саму себя. Почему я отчитываюсь перед ним? Зачем я это делаю, перед этим уродом? Конечно, лучше было бы посчитать, но мне так этого не хотелось. Я бы вряд ли забыла бы про это в ближайшую неделю, ставила бы себе это в упрек, поэтому я решила ничего ему не говорить. — Что, не можешь? — сказал он, отвратительно ухмыляясь, — извини меня моя дорогая, но ты тупица! Я могла ему ответить, могла ему сказать, что просто не хочу прогибаться под него. Но у меня бы не хватило бы сил выдавить всё это из себя, и я бы расплакалась. А показывать свои слёзы при нём я не хотела. Мама постоянно плакала перед ним, а ему это даже нравилось. Слишком много эмоции, чтобы сказать ему всё в лицо. Мне просто хотелось послать его в жопу. — Не можешь посчитать до десяти! И зачем ты ходишь в школу? Не удивлюсь, если мне завтра скажут, что все свои оценки завышены! Я не могла понять, о чём он говорит. Что он пытается мне сказать? Зачем он на меня кричит? — Боже, — выдавливаю я из себя, но он, кажется, и не слышит. — То ты сидишь дома, занимаешься, чёрт, знает чём, то ходишь к каким-то непонятным людям! — говорит Николас. Он говорит и говорит, кричит и кричит, а я просто не понимаю, я его не понимаю. Он говорит, что все мои друзья сплошные идиоты, меня это очень сильно взбесило. — Это мои друзья, что тебе от них нужно! — Мне похуй на твоих друзей! — кричит он, скорчивая рожу, — тебе нужны нормальные друзья, нормальные увлечения, какой-то спорт, каратэ, что угодно, только не твои глупости! После изобретения пороха, каратэ пришел конец, — вспомнила я фразу из одного мультика, но вслух не произнесла, не было тут места для шуток. Раньше он мог пошутить, но теперь другой случай. — Тебе нужен здоровый образ жизни. — А у тебя он здоровый, — упрекнула я его, чуть ли не плача, говорить было ужасно тяжело, — Сигареты, виски? — Ты будешь учить меня жизни соплячка! — крикнул он, махая руками. Я уже и не помнила, с чего начался разговор. Я не могла выдержать абсурдности и бессмысленности его слов, конфликт, опять был высосан из пальца, а я терпеть этого не могла. Я сжимала кулаки, кусала губы, я могла бы загрузить его словами, могла бы попытаться доказать ему, что он полный идиот. Но проблема в том, что он не хотел меня слушать. Он думал, что он прав и он хотел доказать это мне, но я же вижу всю правду. — Ты псих! Оставь меня в покое! Это моя жизнь, моя! — крикнула я, ели сдерживая слёзы, голос сломался. Чёрт! Как же это жалко! — Не хочешь слушать меня! Отлично, отлично! — крикнул он мне вдогонку и сказал, что я могу уходить, если что-то не нравится. Он ведь знает, знает, что мне некуда идти! Поэтому и издевается, ублюдок. Я зашла в свою комнату, села на ковер и, пыталась успокоиться. Да хотела, чтобы получилось нормально, а получилось как всегда. В голове у меня после выстраивалась целая конструкция из слов, которыми я могла оперировать, но эмоции взяли верх, и я ничего не могла с собой поделать. Говорю, как ребенок, веду себя, как ребенок, да и слушать меня не особо хотят, поэтому и получается всё так. Да и разговаривать бесполезно. Все это просто бессмысленно! — Успокойся Кэролин, неужели это урод, может выбить тебя из равновесия? Неужели ты поддалась, не поддавайся, он не стоит твоих нервов, не стоит, — говорю я сама себе. Через час мне стало легче. Я сидела на полу и читала книгу. Люблю сидеть на полу, если читать лежа, можно спокойно заснуть, а на стуле сидеть неудобно. Так я сидела в своей комнате до самого вечера, даже не выходила в туалет, хоть и очень хотелось. Надо было собираться, и я пошла, но решила быстро перекусить, я так и не доела пиццу. Я как обычно закинула ноги, даже не заметила, как это сделала. Привычка. — Кэролин! — крикнул Николас, входя в комнату. — Сколько раз можно повторять! — сказал он, и ударил меня по ноге, — Сядь нормально! От него пахло алкоголем. Выпил, но не до поросячьего визга, а это самое опасное состояние. Но, не смотря на это, в этот раз я решила упрямиться. — Сядь нормально! — Отстань от меня, придурок. — Сядь нормально! — повторил он ещё раз, я не послушалась. В ту же секунду я слетела со стула от мощного удара ногой. Я весьма неудачно упала на пол, ударилась и рассекла бровь. Тогда-то я и расплакалась. Он что-то кричал, но я уже и не слушала, ведь это действительно было обидно. Я пулей вылетела из дома. — Сдохни, гад, ну, когда же ты сдохнешь! — шептала я, идя по улице к маме на работу. Раньше он никогда так не поступал. Я подумала, что дальше будет только хуже. Хотелось пожалеть себя, спросить, за что он меня ударил и когда же это закончится? Иногда даже хочется обратиться к господу, который, разумеется, не поможет. Сама виновата, знала же, что в таком состоянии он опасен. Так что бог не в помощь, ведь в таких случаях нужно рассчитывать только на саму себя. — Это он так тебя? Да, как же он, так, зачем? Опять мамины слёзы. Она возилась с этой бровью, так словно это осколок в сердце и я умру через пять минут, если что-то срочно не предпринять. Мама работала сторожем в детском садике, а заодно чистила картошку, морковь и прочие овощи, воняющие, как куча мусора. Всё для детей! — Ну, с чего он это так? — спросила мама, плача. Я ничего не ответила. Тогда во мне не было никакой обиды, а осталась сплошная злоба. Даже мамины слёзы не трогали меня, ведь я видела их уже тысячу раз. Мы молча сидели на меленьких стульях и чистили картошку. На плитах стояли огромные кастрюли, в которых можно было варить и самих детей, а с кладовки пахло протухшими овощами. Что за жизнь! — Расскажи, расскажи дорогая? — И что измениться? — сказала я, срезав пол картошки от злости, — Чёрт, не мешай, не мешай… Ну, что ты так на меня смотришь? Что ты можешь изменить? Пойдешь писать заявление? А кому, какое до нас дело? Может нам убить его? Урода и могила не исправит, даже в гробу он останется таким, просто никто уже не заметит его уродства. — Раньше он был другим, — начала мама. Она любила вспомнить прошлое, ей оно всегда казалось светлей, так же как и мне, хоть и там было полно мрака, а всё-таки, тогда жили мы не так плохо, — Он был немного лучше. — В нём было меньше дерьма, так ты сказать? — спросила я, она не ответила. — Раньше было лучше, — проговорила я вдруг, — А знаешь, такая, вроде бы, глупая фраза, а ведь и правда, когда мы жили у тети Сары, то было совсем спокойно. Это было лучшее время в моей жизни, жаль, что она умерла. — Её квартиру всё-таки продали, детишки грызлись за неё, а потом решили поделить пополам. — Кажется, они только и ждали её смерти. Тетушка сама говорила, что не доверяет своим собственным детям. И как же так получается? — Теперь нам точно некуда от него деться, — сказала я, вздохнув. — Да, ведь если он выгнал собственную дочь, — сказала мама, чуть ли не плача, — Собственную дочь! Он и ей всё время кричал, что выгонит, она терпела, но как-то, раз он напился и порвал ей халат. А она дала ему пару раз в морду, она же на каратэ ходила! Научил её на собственную голову. Он начал кричать на неё с разбитым носом, говорил, чтобы она больше не приходила. Ну, она взяла и ушла в общежитие, она тогда уже училась в университете. После он и жене сказал, чтобы она уходила, ведь она часто ездила к ней, а ему это не понравилось. Вот так он и развалил собственную семью! Они вскоре переехали в другой город, не знаю, как они живут, ведь они и слышать не хотят о Николасе. Он рассказывает совершенно другую историю, но от его близких родственников, я слышала, что всё было так. — Я знаю эту историю, он, конечно, рассказывает другую, — подытожила я, — как думаешь, почему он так поступил? — Потому что в нём живёт тиран… — Это слишком громкое слово для него! — Но всё так и есть, он хочет, чтобы ты подчинилась ему, и если честно, то он не предлагает тебе ничего плохого. — Да это правда, но мне это не нужно, зачем мне навязывать мне, то чем я не хочу заниматься? — Знаешь спорт не такое плохое занятие. — Да, я согласна, но какие методы он использует для того, чтобы я занималась этим спортом! Кричит, ругается матом! — Да, ты права, ты права. Она никогда не закрывала мне рот и всегда выслушивала меня. Наверно, у многих по-другому и родители зачастую не учитывают мнения своих детей. Но моя мама была другой, она всегда была готова принять моё мнение, даже если я выражала его в грубой форме. Её не передергивало от слова: дерьмо, если, то о чём я говорю действительно было дерьмом. — Неужели нам некуда податься? — спросила я, в который раз. Я тысячу раз спрашивала её об этом. — Нет, некуда. — А твои родители? Расскажи о них. — Ой, Кэролин, всё хватит, — заворчала она. Это была больная тема, я не знаю, почему они не общались, но я бы так хотела узнать. — Но мама, не может же такого, в самом деле, быть, так что нам совсем не уйти. — Да мы можем найти каких-нибудь моих родственников, моих друзей и жить у них, но рано или поздно нам придётся уйти, а денег у нас нет, так что…. Я немного приуныла от её слов. — Клянусь тебе Кэролин, если бы можно было сбежать, я бы обязательно так бы поступила, но это была бы не жизнь. — Хорошо, я поняла. — Если бы только рядом был твой отец, но он бросил нас, да, бросил. Я не считала, что он бросил нас, а она всегда так говорила. Я не хотела с ней спорить. — Расскажи об отце. — Ой, Кэролин… — Ну, хватит этих: ой, Кэролин! Ты всегда так говоришь, когда не хочешь рассказывать о нём! — Я даже не знаю… — Ну, давай, — воскликнула я, — Мне же уже семнадцать, пора что-то узнать. Она задумалась. Смотрела в одну точку и вспоминала, судя по выражению её лица, что-то не совсем приятное. Она уходила куда-то слишком далеко, я решила вытащить ей из воспоминаний. — Так, как вы познакомились? — Как познакомились? Да так, просто в компании, сидели на лавочке, разговаривали. — И кто кого заворожил? — Я разумеется. — Серьёзно? — Ну да! — ответила она, а я рассмеялась, она же наоборот стала намного серьёзней. — Мама, что такое? — Да, ты права, расскажу, как всё было. — Давай я слушаю. Меня охватило необычное волнение. Мама так сильно напряглась, словно, то что она собирается рассказать, глубоко ей неприятно, и она хотела бы никогда не вспоминать об этом. — Я даже не знаю с чего начать, — проговорила она, наконец, после молчания, — Когда мы познакомились, твоему отцу было восемнадцать, а мне шестнадцать, я не буду рассказывать об этих первых порах, достаточно, сказать, что они были прекрасны. Вскоре о наших отношениях узнали мои родители, они, конечно, были против. — Я догадывалась. — Дело в том, что Иэн был человеком не из самой богатой семьи, у него была одна мать, а, об отце, он толком ничего не знал. Может быть, дело было в его социальном положении, я не знаю, но родители запретили мне общаться с твоим отцом. Я их не слушала, ведь это была моя жизнь. Удивительно сколько времени прошло… — она остановилась, вспоминая что-то. — И что дальше? — Мы встречались, не смотря ни на что. Всё бы хорошо, но тут твой отец немного сглупил. Хотя многие на его месте поступили бы точно также. Его мать была больна раком, я точно не знаю, каким именно, врать не буду, но денег у них не было. Иэн решил пойти по тонкому льду. Он с друзьями занимался мелким воровством. И как-то раз они решили заняться чем-то более выгодным, ведь деньги нужно было найти, как можно скорее. Он ограбили ювелирный магазин. Приехали копы. Иэну со своими друзьями, срочно нужно было уходить. Они перелезали через ограждение, и твои отец неудачно спрыгнул, сломал пятку, его дружки посмотрели на него, и побежали дальше. А его поймали. А мама его вскоре умерла. — То есть он сидел в тюрьме? — удивилась я. — Да именно, хоть по нему и не скажешь. Он сидел четыре года, прочитал там Одиссею, он там много читал, а потом эта привычка сохранилась до конца жизни. Надо сказать для бывшего заключённого, он был весьма образованным, могло говорить, так словно, он окончил университет на философа. — А что делала ты? — Я училась на юриста, ну, ты знаешь. А когда твой отец вышел, я бросила университет и уехала с ним, родители были в бешенстве, — она усмехнулась, посмотрев вверх, — Зачем он тебе нужен! Он же уголовник, а ты юрист! — так они мне говорили, но я их не послушала. Наступило неловкое молчание, через минуту мама прервала его. — А вскоре появилась ты, через три года, ну, а дальше ты всё знаешь, — подытожила она, — Мне даже стало как-то легче, — сказал она, и слёзы покатились из её глаз. — А родители? — Может, можно было с ними помериться, — сказала она уже сломавшимся голосом, — Но они даже не приехали на похороны твоего отца… — Ладно, мама не плачь, это уже в прошлом — сказала я, обняв её. — Я люблю тебя Кэролин, чтобы я без тебя делала… — И я тебя тоже мама, и я тебя тоже…