«Серийный убийца на территории Сины!»
Увы, таков был ее брат — кровожадный и беспощадный с другими, скрытный и молчаливый с ней. Но даже это не мешало Кушель смотреть на него так, как обычно смотрят влюбленные девицы, выражать в своих улыбках нечто большее, чем простую сестринскую симпатию. Оказывается, ни одна молитва не помогла юной Аккерман. «Это невыносимо» — тяжело отбивало в висках. Тихие шаги наполнили оранжерею, место, где раньше они любили проводить время за долгими разговорами. Тогда страх отсутствовал, но сейчас, взирая на сестру, Кенни ощущал мерзкий холод, блуждающий по позвоночнику. Она точно лунное сияние — белоснежная, чистая и настолько невинная, что любое бы прикосновение к ее коже считалось непристойным. Густые кудри спадали на плечи, слегка прикрывая расшитый кружевом вырез длинной сорочки; в глазах играли серебряные искорки, а на губах мерещилась тень горькой улыбки. Она оказалась на непозволительно близком расстоянии, ее аромат одурманил, а ткань одеяния охладила кожу, когда пришлось обессилено опустить руки. Кушель говорила мало и тихо, кажется, про вредную привычку воровать сигареты из отцовского кабинета, но Кенни особо не вслушивался, стараясь сконцентрировать внимание на иной вещи, например на одинокой карете за окном. И возможно, он бы простоял в таком положении целую вечность, если бы не прикосновение и внезапное откровение. — Я видела их, — фразы легко слетали с уст девушки, будто она уже привыкла говорить о подобном. — Отца и ту женщину, что сегодня восседала напротив меня. И знаешь где? У фонтана, у нашего фонтана, где мы любили играть. Эта женщина буквально извивалась в его руках, стонала его имя так громко, что было слышно на каждом углу. Наверно, отец мастер своего дела… Я не могла развернуться и убежать, я просто стояла на месте, и боль распространялась под моими костями. Ее взгляд был пустым, точно как дорога, раскинутая за окном, покрытая мраком и желтыми огоньками фонарей; ее лицо было бледным, точно как лепестки растения, благоухающего на подоконнике. Кенни не видел, но чувствовал горечь каждой клеточкой, словно все ощущения сестры разом перешли к нему. На то в их жилах и течет одна кровь — упоминание того, что нельзя. — Я слышу твое сердце, — признание выбило из реальности. — Оно стучит так быстро, вот-вот пробьет тебе грудную клетку… Почему ты всегда отворачиваешься от меня, Кенни? Ладони поднялись от шеи к щекам, вынуждая повернуть голову. Но взгляд Кенни снова устремлен на что угодно, но не на опечаленную сестру. — Неужели разлюбил меня? — от подобного парню хотелось рвать волосы и смеяться. — Ты ведь клялся, что мы всегда будем вместе, вдвоем одолеем сложности. Почему сейчас все изменилось?.. Глупая, глупая Кушель. Она не знала, да и не узнает никогда, какая именно любовь терзала юного «Потрошителя». — Ты чувствуешь? — мягко обхватив мужскую ладонь, Кушель прижала ее к своей груди, чуть выше от упругой плоти. Кенни попытался вырваться, но тесное прикосновение с телом сестры вынудило его лишь злобно сжать зубы. — Мое сердце бьется в унисон с твоим. И так происходит всегда, когда ты приходишь или смотришь на меня. Пожалуйста, Кенни, посмотри. Позволь мне помочь… принять их. Значение последнего слова оставалось в тайне, но Кенни догадывался. Бесы, демоны, монстры — враги скрывались в глубинах тела, ядом наполняя мелкую частичку, затмевая разум и выжидая момент. Они ждут, когда Аккерман бросит попытки зацепиться за нереальное. Одно движение — и падай, падай в бездну, грязный убийца. Ты ведь животное, дикое и похотливое, поклоняющееся инстинктам. Дьявольское влечение оказалось сильнее тебя. От желания уже сводило скулы, не так ли? Время остановилось, легкие вмиг превратились в иссохшие бутоны. Кушель замерла, когда ладонь брата скользнула вниз по шелку и сжалась на груди. Его пальцы нетерпеливо массировали плоть, цепляя видневшуюся сквозь ткань бусину, его жаркое дыхание опаляло ухо, вызывая неведомую приятную волну. Сломается в объятиях, промелькнули мысли в помутневшей голове, слишком маленькая для такого зверя, как Аккерман. — Молю тебя, — запретные действия прервались злобным, непривычным для парня взглядом. Безграничное желание и жажда плескались на дне. — Давай мы унесем это в могилу. — Что именно? — скрытым монстрам хватило одного рычания Кенни, дабы заставить девушку провести языком по нижней губе. Она словно проверяла его на сдержанность, давала понять, что единственный светлый «лучик» погиб, а на свободу вырвалась настоящая сущность. На то они и Аккерманы — следуют чужим приказам. — Что мы сейчас сделаем, — выдох стал последней каплей терпения. Ощущение хрупкого тела в руках не могло сравниться с той бурей, в чьей власти утопала жертва. Реальность медленно растворялась в темноте, но только долгожданные губы, мягкие, искусанные до крови, помогали удерживать последнюю нить. Оправдывая звание «ненасытного хищника» под дьявольский смех, Кенни целовал Кушель так, словно делал это в последний раз — яростно, дико, безжалостно терзая, стараясь насладиться сполна. Он знал: не успеет солнце окрасить землю, как пылающий от ярости отец разорвет его в клочья, а мать пригласит одного из своих наставников, дабы тот провел обряд экзорцизма. Аккерман одержим, и всю свою дрянь он посмел передать сестре. Стон подействовал на организм сильнее любого средства, и руки парня сами опустились к женским ягодицам, лаская, сжимая до треска ткани сорочки. Девушка впилась пальцами в мужское лицо, нещадно царапая острыми ногтями и зловеще усмехаясь от колючего чувства. Щетина Кенни ей никогда не нравилась, поэтому с новым голодным приступом пришлось зажмурить глаза и оставить на жесткой коже пару алых полос. — Назови мне имя, что ты повторял каждую ночь. Рычание вырвалось из груди, когда под телом образовалась поверхность — шатающийся от малейшего движения стол, захламленный дурно пахнущими цветами и старыми инструментами. Ощутив ладонь Кенни на внутренней стороне бедра, прямо под мешающей юбкой, Кушель откинула голову назад и закатила глаза от невиданного наслаждения, тем самым призывая ускорить процесс. Никто не должен знать, чем они занимаются. — Кушель. Низкий голос пьянил не меньше, чем скользящие по горлу губы и влажный кончик языка, собирающий выступившие капли пота. Разобравшись с бельем, Кенни осмелился коснуться чувствительного места, провести пальцами по влажным складкам и совершить пару умелых движений, после которых девушка выгнулась в спине, раскрыв рот в немом крике. Воздух обратился комом в глотке. — Назови мне имя, что выцарапал на твоей душе Дьявол. Сквозь легкий звон раздался щелчок ремня и шорох брюк. Осознание быть первым у этой женщины вскружило голову — ни одна живая душа не узнает о слабых местах, не познает всю прелесть невинного тела и не услышит первый вскрик, мигом заглушенный ладонью. Самое сокровенное она уже отдала родному брату, бесстыдно раздвинув перед ним ноги. — Кенни. Жар, неутолимо бушующий внизу живота, растекался по телу и выжигал последние частички здравомыслия. Теперь Кушель знала, почему та мерзкая дама, приворожившая «чужую собственность», бесконечно повторяла имя партнера и впивалась в плечи, изгибалась так, словно ей требовалась помощь. Боль растворилась, и первое ощущение оказалось лучше всяких предположений. Жаль, что особа никогда не узнает, каково чувствовать внутри себя человека, который вырос вместе с тобой, у которого в жилах бурлит твоя кровь. Одна мысль уже добавляла остроту. У Кенни была одна привлекающая и одновременно пугающая черта — он не умел сдерживаться, его животная натура успевала освобождаться в первые же секунды. И дабы удержаться на столе, поскрипывающем от резких движений, Кушель до боли вжалась в твердое, точно камень, тело и обхватила ногами бедра. Ее пальцы прошлись по стальным мускулам, оставляя жгучие полосы, с такой силой оттянули ворот рубашки, что горячий воздух на миг перестал поступать в легкие. Парень тяжело простонал в губы, а после прикусил их до приятного металлического привкуса. Если бы она рассказала, что любимый старший брат грубо имел ее в оранжерее, где мать создавала свои знаменитые цветочные фигурки, то никто бы ей не поверил. Но тайна останется тайной, ведь Аккерманы заключили своеобразный «договор». Напиться, насладиться и забыться в одну единственную ночь, пока все спят. Или же?.. Судорожное дыхание мгновенно привлекло внимание, и монстры, одновременно взглянув исподлобья, испепелили чужака. Нет, не чужак — родная мать, испуганно прижимающаяся к стене и отчаянно нашептывающая молитву. Все словно представляло очередной кошмар: ее сын, весь красный и мокрый, с расцарапанным лицом и распахнутой рубашкой, секунду назад яростно вколачивался в тело ее дочери, не менее растрепанной и дрожащей, с разорванным до самых бедер воротником. Женщина отказывалась верить собственным глазам, только вот удушающий запах влажных тел продолжал сводить ее с ума, а взгляд… Это не ее дети, нет. Это одержимые звери, тихо рычащие на нарушителя первого и последнего мгновения. Полный боли крик не успел вырваться из груди — сознание покинуло тело быстрее. С первыми солнечными лучами началась старая игра, однако положение «актеров» все же поменялось. Громкие слова так и не прозвучали в стенах особняка — госпожа Аккерман не пришла в себя после кошмарного случая. Люди, что когда-то изображали из себя семью, вновь сидели за столом и молча утопали во внутренних терзаниях. Они как призраки, иллюзии, объединенные общей виной, с возвышающимися темными силуэтами за спинами. Никто не спрашивал, почему лицо покрывали царапины, а на руках виднелись синяки. Их тайны навсегда остались тайнами. Послышался шорох — первым ушел господин Аккерман, и дети, нет, обреченные на нелегкую судьбу жертвы остались в полном одиночестве. Уже не было желания улыбаться прислуге и интересоваться делами, следовать дешевому представлению, зато появилась возможность открыто выражать во взгляде свою настоящую сущность. — Пока крышка гроба не захлопнется над нашими головами, — шепотом огласила Кушель, сжимая ладонь брата. На сей раз Кенни не разорвал зрительный контакт.1.
15 июля 2019 г. в 21:23
Ни одна женщина, что он встретил за свою жизнь, не могла сравниться с ней — с обладательницей проницательного взгляда и дьявольской улыбки, невообразимо изящной и утонченной, его точной копией и одновременно полной противоположностью. Все, начиная от любви к широкополым шляпам и заканчивая привычкой сразу после выдоха втягивать носом табачный дым, являлось его составляющей, вынуждало его думать о таких страшных вещах, что после становилось мерзко от самого себя. Несомненно, он уже давно испорчен, его сердце предательски сжималось, когда перед глазами появлялась она. Его младшая сестра Кушель.
Недавно Кенни Аккерману исполнилось двадцать, и мир перед юным бунтарем обретал иные краски: улицы городка становились все мрачнее, воздух — грязнее, а люди — злее, даже образ идеальных родителей наконец дал трещину. Отец, «великий» среди дерьмовых людей, продолжал скрывать свою зависимость бегать к другим бабам; мать, помешанная на религии психопатка, забывала о реальности и все яростнее зачитывала молитвы жалкой фигурке, криво прибитой к стене; дед оказался во власти болезни, и навещать внуков он стал реже. Родной дом давно погряз в исходящей от жильцов гнили, в тусклой иллюзии, в которой бесконечно блуждал Кенни, все выискивая момент для побега. Только вот сбежать от лицемерия он не был в силах, ведь рядом мелькала она — единственный белый лучик в семье. Если это можно назвать семьей, конечно.
Несмотря на всю зловонную грязь, Кушель мило беседовала с отцом, вместе с матерью зачитывала строки въевшейся в мозг молитвы, каждое утро улыбалась прислуге и игриво подмигивала старшему брату, когда тот возвращался после ночных похождений. На приемах она всегда скромничала, редко говорила и часто смотрела прямо в глаза, отчего Кенни ощущал легкую пульсацию в висках. Она словно прожигала душу, надеясь уловить больше дозволенного, найти что-то свое, но каждый раз Аккерман разрывал этот контакт уходом, не забывая напоследок бросать сухое «Спасибо».
Кушель восемнадцать, но брату она казалась старше. Платья мрачных оттенков словно олицетворяли ее душевный траур, с очередной выходкой родителей пятна под ее глазами становились темнее. Кенни знал: по ночам маска раскалывалась, обнажая подлинные чувства, которые сестрица предпочитала скрывать от всех. Но не от брата. Однажды Аккерман увидел ее слезы, и то мгновение стало худшим в его жизни.
С восходом солнца просыпались лживые образы, и жизнь протекала по сценарию, составленному для дешевого представления. Однако быть «актером» Кенни никогда не нравилось, и он часто находил «призвание» на окутанных ночным мраком улицах, в компаниях опухших морд и вульгарно раскрашенных лиц. Находил и забывал ее. Спасался от греха.
«Это дикость» — мысли выжигали мозг, вынуждая Аккермана отчаянно схватиться за волосы. Возвращаясь в царство лжи в нетрезвом состоянии, он подвергал себя риску. Но разве не это идеальная возможность успокоить пропитанное эгоизмом сердце? Нет, так поступают исключительно животные, а Кенни… Слабак. Он погряз в пучине, когда за спиной раздалось ее ласковое «Все в порядке?».
Кушель-Кушель-Кушель. В голове только хрупкая Кушель с вечно расширенными зрачками и кривой улыбкой, с острыми ключицами и выпирающими под кружевами лопатками. С тонкой, испещренной венами кожей, манящей и притягательной до такой степени, что парню, бесстыдно подглядывающему за сестрой, пришлось сжимать кулаки. Кенни слишком пьян, чтобы сделать шаг назад. Плавные движения руками заворожили, мелькающая под роскошными волосами шея приковала взгляд. Девушка расчесывала черные локоны, тихо нашептывала любимое стихотворение и даже не догадывалась, что за спиной, прямо за дверью, в образовавшейся щелочке сверкали голодные глаза, те самые, в которые она любила смотреть.
— Гиганты закручивают волны, и мой единственный враг — внутри меня.
Переступая порог кабака, Кенни освобождался от терзаний, выбрасывал малейшие очертания и расслабленно выдыхал. Алкоголь обжигал горло, жар опалял щеки, песни оглушали, а весьма симпатичная дама за дальним столиком кокетливо поманивала пальчиком.
«Это неправильно» — рычал под нос Кенни, нещадно вдалбливаясь в дрожащее от возбуждения женское тело. Спасение обернулось гибелью — покрытое испариной лицо потаскухи расплылось в забытые черты, и серо-голубые глаза с расширенными зрачками вновь обжигали душу. Родная сестра уже мерещилась на простынях в самых запретных позах.
Утро начиналось с едких слов отца-примерного-семьянина и криков обезумевшей матери, с невыносимой привычки Кушель. Расплывшись в хитрой улыбке, она вновь подмигнула, не представляя, что данное действие как острая игла, введенная под кожу, что прошлой ночью брат трахал неизвестно какую по счету девку и словно в бреду повторял ее имя.
Любые попытки прикоснуться или наклониться ближе обрывались уже привычным действием. Каждый раз, ощущая на плечах холодные ладони сестры, Кенни подрывался с места и скрывался за дверью, бежал из проклятого дома и повторно забывался. А после видел ее, сжавшуюся под его телом, содрогающуюся от предвкушения, вопящую на всю комнату, снятую на верхнем этаже дешевого бара.
Какая жалкая картина: госпожа Аккерман старалась отгородиться от злого влияния, но не уберегла сына. Кенни с рождения плясал под песни Дьявола, жил по сценарию, у которого не существовало счастливого конца. Он сам как воплощение всего греховного — стекающие по костяшкам алые капли служили доказательством. Ткань плаща пропитана кровью, шляпа окрашена в бордо, рукоять заточенного ножа приятно грела ладонь, а губы растянуты в дикой, уже коронной улыбке. На улицах зарождалось пугающее прозвище «Потрошитель».
Ночью одна роль, днем другая — никто не знал, чем занимался наследник Аккерманских «богатств», он умело скрывал тайны. Однако с зародившимся зрительным контактом странное чувство сдавило горло — казалось, что сестра видела его насквозь, догадывалась о страшных деяниях, но предпочитала не поднимать разговоры. Конечно, ей хватило и одного заголовка в газете, дабы сделать вывод.