Mirror, mirror, on the wall

      Эрмаль не любит – почти ненавидит – зеркала. С течением времени все сильнее и сильнее.       Кто бы мог подумать, что, перешагнув порог тридцати лет, он начнет шарахаться от собственного отражения. Хотя, если быть честным, до этого еще не дошло, но смотреть на себя становится немного... невыносимо.       Видеть эти черты, против воли узнаваемые. Все друзья-знакомые-родственники могут сколь угодно говорить, что он похож на мать, но себя не обманешь. Да, похож. Но за этим сходством кроется и другое – то, от которого Эрмаль предпочел бы избавиться. Но не может – оно у него в крови.       Это произошло случайно – он ведь никогда не задерживался подолгу перед своим отражением, не вглядывался, да и зачем ему это? Но в тот раз – первый – он замер, уловив в своих уставших-раздраженных чертах – его. Замер, смотря в глаза самому себе, неверяще, немного испуганно даже. И – хотя это легко списывалось на полумрак комнаты – в какой-то момент заметил, что тот – другой – криво усмехнулся его слабости. . . .       Эрмаль перестает стричься. И постепенно теряет счет времени. Привыкает к падающим на глаза кудрям, привыкает приводить их в порядок своими силами, привыкает делать это не глядя, не заботясь о результате. Ему почти все равно. Он на грани того, чтобы разбить все зеркала в доме (и одно он даже разбивает), запереться в самой дальней комнате (он выбирает свою студию) и больше никогда не покидать ее, боясь того, на что (на кого) он становится похож. Он хотел бы выплеснуть свою боль, своё непонимание и неприятие происходящего привычным способом – в музыке, но слова не идут, ноты не складываются, а из всех хоть немного отражающих поверхностей на него смотрит другой человек. Поглощает его, не дает творить, не дает дышать. И Эрмаль почти падает в эту бездну, он почти что побежден этим монстром, слишком похожим на него самого, чтобы быть простой иллюзией.       Но, к счастью – хотя в тот момент он сказал бы наоборот – у него есть близкие люди, которым не все равно.       И Эрмаль почти не сопротивляется, когда Сильвия буквально за руку приводит его к мастеру, который «сделает из этого куста что-то более-менее приличное». Он закрывает глаза и, кажется, засыпает, выплывая из странного забытья лишь когда мастер несколько раз хлопает его по плечу.       Из зеркала на него смотрит мужчина, которому и не дашь его почти тридцать пять. Что-то в чертах лица, в выражении глаз, еще хранит пережитый за ... некий период времени ужас, но это изменить гораздо сложнее. Но, наверное, он готов попробовать. . . .       Эрмаль учится улыбаться. (И самостоятельно управляться с прической – кто бы мог подумать, что с кудрями может быть столько возни, хотя одобряющие взгляды Сильвии, да и всех остальных, того стоят).       Его улыбка удивительно похожа на улыбку его матери – все говорят так, и, что тоже удивительно, это правда.       Эрмаль учится смотреть в зеркала и видеть там только себя, не заглядывая глубже. И – спустя довольно продолжительный срок – у него это получается.       (Но иногда – в сложные периоды, в ночные часы – зеркала все ещё криво ухмыляются в ответ.       И тогда он отводит взгляд).