Cacao-hyung

      На дворе холодный, пронизывающий крепчающим дождем и, кажется, немного морозом октябрь. Противный ветер воет в коридорах пустынной, такой же одинокой и тоскливой заброшенной больницы, в одном из районов Ильсана. Здесь давно не бывало пациентов, да и живой души в целом: эти коридоры пустуют вот уже десятилетие, и никто не спешит снести старое, ненужное здание на окраине. Единственные люди, бывающие в этом унылом месте - это райтеры, желающие забомбить своими граффити свободные места на стенах старой поликлиники. Чонгук себя райтером не позиционировал, потому что он, скорее, вандал, нежели художник-граффитист. Парень постоянно ищет новые места для своих злоключений, потому что злобу выплескивать куда-то надо, а ее, как известно, в жизни каждого человека полон край.       Чон, обойдя заброшку вокруг, обнаруживает разбитое напрочь окно. «Вот оно», – думает он, и, с осторожностью дикого кота, запрыгивает, а после, ловко соскакивает с подоконника внутрь больницы. Под грубыми берцами хрустит битое стекло, а в воздухе кружится пыль, стоило лишь слабому свету фонаря осветить ближайшую местность. Чонгук скидывает с плеча чехол с битой и проходит вглубь. Завидев старый стол, Гук ухмыляется, облизывается и, достав свое оружие, что есть дури бьет по мебели, бьет вообще по всему, до чего дотянется: стул, стена, шкаф, тумба, какие-то склянки; бьет наотмашь, не жалея сил, с нарастающей яростью бороться уже не в состоянии, его кроет от ощущения полной силы и власти.       Он, возможно, сумасшедший, но в хаосе заключается его жизнь. Хаос дома, в душе, в голове. Чон Чонгуку восемнадцать, он заканчивает старшую школу и все еще не знает, кем будет в будущем, как он проживет свою жизнь и выживет ли вообще. Чон Чонгуку восемнадцать лет, и он все еще живет мгновением и единственное определённое, что парень знает, так это то, что заслышав полицейские сирены нужно бежать сломя голову на самые верхние этажи, не прекращая крушить и наслаждаться процессом, но пока ему это не грозит.        Первый этаж сменяется вторым, со старых полок летят склянки, покрытые плесенью, просыпаются в соседних домах люди. Чонгуку не хватает дойти одной единственной ступени до четвёртого этажа, когда он слышит противный рёв и красно-синим мигает в окнах. "Во все тяжкие", – Гук стремглав несется вперед, в конец коридора, залетает в палаты, сносит выцветшую доску объявлений и добегает до самого тупика. Конец коридора. Конец его свободы. – Стоять на месте! Иначе буду стрелять! - кричит стоящий в пяти метрах офицер полиции, держа пистолет напряжённо-выпрямленными руками. Выглядит убедительно. Чонгук поднимает руки вверх и медленно подходит к сотруднику полиции. "Сдаюсь", - шепчет он, прежде чем на него набрасывается еще один офицер и заламывает руки, дабы надеть наручники. Гука сажают в машину и увозят в родной полицейский участок.

***

– Ну и где ты на этот раз учинял беспорядок? – теперь Чон сидит на стуле, напротив него, за столом, на него смотрит красивый участковый – Ким Намджун. Полицейский глядит так, будто они с Гуком давние друзья и вообще братья. – Заброшенная больница, – отвечает за задержанного офицер, поймавший паренька. – Что ж, я думаю, что он и сам в состоянии ответить, Лиён. Можешь идти, ты свободен, – Ким смотрит на мужчину тяжёлым взглядом, и тот ретируется из кабинета. – Это правда? Гуки, отец снова за свое? – теперь уже на безэмоциональном лице появляется толика беспокойствия. – Да,хён, – отвечает Чон, а сам думает, что не хочет, чтобы его хён знал о разводе родителей. Он ведь не за этим снова в заброшку полез. – Чёрт, – шипит Джун. – Хочешь, налью тебе какао? Мне как раз новый привезли, прямиком из Америки. Говорят, дико сладкий, но вкусный до безумия. – Чонгук кивает, а Намджун поднимается с насиженного места, достает с высокой полки какую-то яркую коробку, видимо, то самое какао, гремит посудой, щёлкает по кнопке электрического чайника. – Сейчас все будет. – Джун заговорщически подмигивает и улыбается так сладко, что никакое какао и рядом не стояло.       Чонгук внезапно задумывается. А что он вообще здесь делает? Зачем он поздно ночью побрёл в эту заброшенную больницу, зачем громил там всё, зачем он сидит в участке и врёт дежурному, что его отец снова ушел в запой? Чонгук не знает. Просто это место запало ему в душу однажды и надолго там поселилось. Впервые попав сюда, парень был напуган до чертиков. Четырнадцателетний он вжимался в стул и думал, что это его последние мгновения, а оказалось нет. Оказалось, в участке работает Ким Намджун – парень ростом под два метра, вечно крушащий и неловкий, обожающий какао, шёл он в комплекте с двумя ямочками на щеках и душевной добротой. Чонгуку он понравился, попросил называть его хёном и рассказать, почему он так поступил. Уставший, вымученный подросток рассказал об отце, обладателе сложнейшего характера и, ему в противоположность, мягкотелой матери, боящейся развода. Джун тогда покачал головой и налил какао, какое было. Тогда-то, наверное, это место и запахло ему в душу. Оно пахло теплом, чем-то шоколадно-сладким и парфюмом участкового.       Спустя некоторое время на столе стоят две кружки с горячим напитком в них. Вверх, к потолку, поднимается лёгкий пар, разнося по помещению тот самый любимый аромат. – Вкусный, – отпив немного, говорит Чонгук и улыбается по-детски кроличьей улыбкой. Участковый от этой детской улыбки плавится, не может не улыбнуться в ответ и не прошептать: "Рад, что тебе понравилось".       Для Намджуна всё началось в тот же вечер, что и для того пацанёнка, похожего на напуганного воробушка. Нельзя назвать то чувство, возникшее в груди Кима любовью, нет, это скорее походило на волнение. Намджун по жизни не отличался особым альтруизмом, но, взглянув на потерянного Чонгука, сердце дрогнуло. Мальчишку было жаль. По-человечески так, знаете. Жаль, что помочь как-то глобально не вышло бы – его отец был умным, жену не бил, а так, морально тиранил, гнобил и всё тому подобное. Как от такого спасти? Не нагрянешь ведь, как гром среди ясного неба, нету тела – нет и дела. Поэтому тогда молодой участковый решил, что единственно верным решением в данной ситуации будет согреть пацанёнка изнутри. Под руку подвернулось какао, купленное в порыве чувств и, к сожалению, или к счастью, давно забытое на полке. Что ж, с того дня Чонгук самим нутром тянется к теплу Намджуна. – Если ты будешь так улыбаться мне почаще, то я готов хоть всю жизнь варить тебе какао. – Я и без какао готов это делать для тебя каждый день. Хён, – голос Чонгука граничит с полушепотом. – Прости. Я соврал. Родители развелись две недели назад.. – Что? – Намджун в корне не понимает сложившейся ситуации. Его глаза широко раскрыты, внимательно изучают опущенное лицо и редко подрагивающие от волнения плечи. – Тогда.. Почему ты, – с предыханием. – снова здесь? Ведь говорил, что держаться не можешь из-за своих родителей. Что ты здесь делаешь, Чонгук?! – читать как: "Малыш, что ты здесь забыл? Сдался тебе этот чёртов участок, беги отсюда, уноси ноги!" – Хён, прости, ты мне нравишься! – взрывается Гук, вскидывает голову, и вызывающе смотрит из-под чёлки. В карих глазах плещется юношеский максимализм, уверенность и зарождающаяся взрослость, порог которой уже давно преодолел Намджун. – Делай с этим что хочешь. Плевать. Уже плевать. Я хожу в этот участок как по расписанию, только чтобы увидеться с тобой, выпить этот чересчур сладкий какао и поболтать с тобой, увидеть твою прекраснейшую улыбку и снова уйти, зная, что вернусь еще быстрее, чем в прошлый раз. – Джун вглядывается в кажущееся уже до боли знакомым лицо и внезапно замечает, что Чону уже не 14 и не 15, он уже не ребенок. Намджун смотрит на нахмуренные брови, уверенные глаза, ставшие широкими плечи, слушает сломавшийся голос и думает: «Да к чёрту уже все эти препирания, Ким Намджун.» «Не обманывай себя.» «Давно ведь заметил, что этот "ребенок" не ребенок тебе вовсе.» «Сердцу он уже больше не малыш.» «Сердцу он ближе, чем кто-либо.» «Чонгук Намджуну спасательный круг», – заключает. – Ах так? Думаешь, один ты здесь терпила? – вскипает Нам. – Почему раньше нельзя было сказать? Почему нужно было молчать и торчать тут?! Весело было?! Знаешь, как весело пытаться остудить свой пыл: "Он подросток, Намджун! Ничего не чувствует он к тебе, кажется просто! Тебя посадят, успокойся!" Знаешь, каково осознавать, что тот, кого ты любишь, может исчезнуть в миг? Никогда не появится в твоей жизни снова? А, Чонгук? – на повышенных тонах зачитывает участковый. Дверь в кабинет со скрипом открывается, за ней появляется голова надоедливого Лиёна. – Вон! – в один голос кричат парни, и мужчина тут же захлопывает дверь. – Я еще и виноват?! А ты знаешь, каково мне было здесь появляться и понимать, что ты никогда не будешь моим?! – Чонгук огибает деревянный стол и подходит вплотную, схватив Намджуна за загрудки. – Это ужасно, – задушенно шепчет парень и по щеке катится скупая слеза. Чон мгновенно оказывается крепко прижатым к мощной груди полицейского. Такой чертовски взрослый, но отчаянный. – Прости. Прости меня, Чонгук. Я тоже виноват. Извини, что заставил тебя плакать. – в каштановую макушку говорит Ким, продолжая вжимать в себя младшего. – Хён, все нормально, отпусти. Задушишь ведь, – хмыкает Гук, поднимает голову, преданно смотрит в намджуновы глаза и просит так жалобно, будто конфету выпрашивает. – Просто будь рядом, ладно? – и улыбается по-детски кроличьей улыбкой. – Какао-хён. Ну а за эту улыбку, как известно, Намджун готов весь мир с ног на голову перевернуть.