Дыши

Джон смотрит на поселение одичалых широко раскрытыми глазами и удивляется каждой мелочи, а Иггрит рядом с ним криво ухмыляется и скалит зубы довольно. Для вороны тут нет места — он не просто чужой, он враг, и маленькие ледышки вперемешку с камнями, которые кидают в него дети, тому прямое подтверждение. Джон морально готовит себя к встрече с этим самым королем за стеной. Он знает, что его могут выпотрошить прямо тут, на месте, без лишних вопросов, если им просто не понравится его взгляд или он, не дай Старые боги, ляпнет что-то не то. Иггрит на этот раз его не спасет, не сможет, да и не станет. Он отдает ей в руки свой драгоценный меч, отрывая от сердца последнее, что хоть как-то вселяло в него уверенность, и делает шаг в огромный душный шатер, навстречу тому, что уготовила ему судьба. — Я слышу запах вороны… У мужчины перед ним огненно-рыжие, замазанные копотью, жиром и чем-то еще волосы, куда больше похожие на распушенную для устрашения врагов гриву. У него холодные словно лед глаза, и Джон внимательно смотрит в них, не моргая, не скрываясь, хотя чувствует, как от ужаса и чего-то еще перехватывает дыхание, едва они становятся напротив друг друга в прямом противостоянии — воздух тяжелеет, становится буквально ощутимо гуще, и хочется бежать, бежать отсюда не оглядываясь. Они обмениваются парой броских реплик, и Джон Сноу произносит свое имя гордо, на одном дыхании, не отрывая зрительного контакта, а потом припадает на одно колено, ощущая, как его руки подрагивают, делая резкий вздох и обращаясь по предполагаемому титулу. Помещение буквально взрывается от утробного, низкого и бурлящего смеха. Джон бы посмеялся тоже, но ему совсем, совсем не смешно — мужчина широко расставляет руки и открыто насмехается; вместе с ним гогочут остальные одичалые, а Джон мысленно просто в ужасе, понимая, что облажался. — Слыхали? Теперь, как только пердану, будете падать на колени! От дальнейшего дерьма, его, что удивительно, спасает уже настоящий Король за стеной, и Джон даже в чем-то благодарен, но это никак не меняет его отвратительного, шаткого положения. И не известно еще, к лучшему ли то, что Манс Налетчик понял, кто его отец, или это только усугубит ситуацию. Поцелованного же солнцем, сногсшибательного мужчину зовут Тормунд, и это его пугающее прозвище посылает Джону отчего-то комок в горло. Мужчина едва ощутимо касается рукой его меха, шумно и кратко кашляет, а потом заходит за его спину, и Джон чувствует себя загнанным в угол. Король грубо жмет его руку и смотрит на него дикими, потемневшими глазами. Когда ему задают вопрос о причинах во второй раз, он сглатывает, осознавая, что может спасти свою шкуру только сказав правду — дыхание стопорится на этом моменте еще больше, и приходится приложить невероятные усилия, чтобы не выдать этой сбивчивости. Черт, он, кажется, испугался куда сильнее, чем сам того от себя ожидал. — По пути на Север мы заночевали в замке Крастера… И я видел… Видел, как Крастер оставил в лесу своего новорожденного сына. И видел, что его забрало… В глазах у Джона искренний ужас от воспоминаний об этом моменте. Он не врет, о, как он может врать, зная, что от одной только мысли об этом у него встают и шевелятся волосы на затылке. Джон не понимает, почему ему так трудно дышать — эмоции словно не дают ему сделать нормальный вдох, воздуха недостаточно, но он звучит настолько убедительно, что Манс Налётчик верит ему. И Джон верит самому себе, говоря от чистого сердца что хочет сражаться на стороне живых. Мороз на контрасте с теплом и духотой врезается в лицо щиплющими колючками, и он ежится, когда его выводят наружу. Вместе с волной холода приходит свежий воздух, и Джон уже было радуется, но легче отчего-то не становится. Иггрит оказывается рядом с ним в считанные секунды, глухо шлепая его по затылку и весело улыбаясь своей широкой хитрой улыбкой. — Ну и как тебе? Ты точно нравишься Мансу, Тормунду так тем более, можешь в этом не сомневаться, Джон Сноу, — она хватает его за руку и тащит в сторону, подальше от палатки, под совсем крохотный навес от снега, в котором сидит какой-то парнишка, по-видимому, ее близкий друг. — Откуда ты знаешь, что я ему понравился? — Джон говорит немного хрипло, чувствуя, как горло словно сопротивляется поступлению кислорода, все еще раздраженный тем, что не может нормально вздохнуть, но старается никак не показывать своего состояния, потому что не хочет, чтобы она заметила. И спрашивает он, как ни странно, именно о рыжеволосом, но отчета себе в этом не отдает. Иггрит пихает его на вычищенную от снега под навесом землю и бросает ему в руки откуда-то взявшийся меховой сверток, который он рассеянно принимает, уже ощущая, как кружится голова. Да что с ним черт возьми такое? Если ему станет плохо прямо тут никто с ним панькаться не будет, закопают в снегу и только. — Ты все еще дышишь, — в ее улыбке дерзость, и она выразительно сводит брови кривясь, — хоть и очень хреново, честно сказать, — она хрипло смеется, присаживаясь на корточки и глядя на него внимательно, — не ссы, Джон Сноу, к твоей чести могу лишь сказать, что держался ты достойно. Теперь я буду тебе рассказывать, что тут да как. Должен же у тебя быть хоть один друг поначалу. А сейчас пришло время сменить свои штаны, а не то от страха эти наверняка непригодны. Джон заторможенно кивает, поверхностно кашлянув, и реально с легким испугом осознает, что ему не хватает воздуха. Он делает большой вздох, но только давится на нем, закашливаясь вновь и звуча так, как звучат люди, которые скоро умрут. Иггрит о чем-то болтает с парнем рядом, шутит, голосит, но Джон ее практически не слышит, шумно заглатывая воздух ртом и не чувствуя никаких изменений — становится только хуже с каждой секундой. Он бездумно смотрит на снег перед собой, руками приоткрывая шею от мехового воротника с надеждой, что это поможет. Голова кружится все сильнее, он еще раз кашляет из-за своих жалких потугов вздохнуть, и только прячет лицо в руках — не помогает. Когда Иггрит отвлекается на шум, издаваемый от навеса, она ожидает увидеть совсем не это. Парень весь бледный, словно его целовала сама старуха смерть, и его грудная клетка тяжело вздымается и опускается, по мере того как он жалобно кашляет. Осознание ударяет ее по голове нещадно, и она чертыхается, злясь на саму себя за то, что упустила драгоценное время и не подметила раньше. Она видела такое уже не раз и не два, и она падает перед парнишкой на колени, хватая его за плечи и встряхивая. Сукин сын, и он молчал. — Идиотина ты такая! Ты же встретил своего соулмейта! Сколько времени прошло с того момента как ты заметил это?! — она орет на него и продолжает трясти, а в ответ получает только неразборчивые хрипы. Черт бы его побрал, судя по тому, что она видит, осталось три минуты, а то и меньше, и она рывком встает на ноги, оглядываясь. Это может быть кто угодно, абсолютно кто угодно, потому что он прошел тропой через весь лагерь, и смотрел в глаза сотням людей. Глупый, неразумный, невнимательный идиот… — Твою мать… — шепчет она, срываясь с места и крича своему другу в след: — Держи его, следи за ним! Джон ее уже практически не слышит, но улавливает слово «соулмейт» и распахивает глаза. Кто-то из тех, кого он видел — его пара на всю жизнь. О Боги, Старые Боги. *** В гребаном шатре душно как в печке, и именно поэтому Тормунд первым делом с матами выходит на воздух, чтобы подышать. В его голове все еще стоит выразительный взгляд маленького дерзкого пацаненка с кудряшками цвета вороньего крыла — ворона, что б ее, никак иначе. Но до чего же красивый, щенок, что аж сердце бьется чаще. Смелый, и, если верить Иггрит, может нож в печень вставить — ну просто чудо какое-то, а не мальчик, с его-то смазливой рожей, пухлыми губами и черными-пречерными глазами, в которых невозможно отличить зрачок. Только мелкий уж больно, мало каши ел. На воздухе нихрена не меняется, и Тормунд шумно закашливается, недовольно хмурясь и сплевывая. Потом вновь заходит внутрь, планируя развалиться на своем исконном месте в углу и вздремнуть, раз уж чувствует себя так хреново. Воздух отказывается нормально проходить через его легкие, и он просто шлет к чертовым ебеням своего боевого товарища, сгоняя его с мягкого места и укладываясь туда, выпячивая ноги. Закашливается вновь — сильно, хрипло, и совсем уж неестественно, его приятель косится на него настороженно, но Тормунд только показывает в ответ фак, переворачиваясь на другой бок. Через минуту от открывает глаза и видит, как комната плывет. Через еще одну он рывком встает и чуть не заваливается на бок, вздыхает — а оно, сука, не вздыхается. Он практически рычит от бессилия, понимая, что кислорода ему не хватает, и на очередной попытке вздохнуть только вновь гавкающе кашляет. — Тормунд, — слышит он настороженное и неуверенное: Манс все еще сидит в углу и колупает свой топор, замечая, что что-то не так, — Тормунд? В ответ ему только хрипы и недовольное ворчание за ними; Великанья смерть упрямый как стадо горных баранов, и Манс даже встает со своего места, чтобы заглянуть ему в лицо и увидеть то, о чем подумал сразу же, едва заслышал сбитое дыхание. — Черт подери, кроме этого пацана ни с кем новым он не общался. Немедленно найдите парня, живо. И приведите… нет, принесите его сюда. Пошевеливайтесь! — раздраженно рявкает он, ловя себя на мысли, что если Тормунд уже в таком состоянии, должно было пройти минут восемь, и мальчишка точно такой же. Повинуясь его указу несколько человек тут же вылетает из шатра на улицу, поднимая немыслимый шум. — Иггрит не могла увести его далеко. Ну и угораздило же тебя, Тормунд… а что б тебя, — Манс склоняется перед ним, поддерживая; он не готов терять приближенного, соратника и друга из-за такой глупости. Соулмейты были у них на самом деле редкостью, но если это все же случалось, значит сами Боги, какими бы они там ни были, решили, что это правильно. Он перекидывает руку своего шатающегося товарища через плечо и хлопает его по груди, как будто это поможет заставить легкие работать. Чертова древняя магия. Если избранные друг для друга самой судьбой не поцелуются в течение десяти минут после того, как впервые встретились, то обоих ждет мучительная смерть от удушья. Снаружи слышатся крики, панические поиски — куда, черт возьми, девчонка успела деть ворону за каких-то пару минут, непонятно: люди рыщут его по округе, и наконец слышится вопль Иггрит «сюда», и через несколько долгих секунд в шатер вносят еще более бледного, чем при их первой встрече, пацана, который даже трепыхаться не в состоянии, просто открывает рот как выброшенная на берег подыхающая рыбина. И будь Манс проклят, если Тормунд, судорожно цепляющийся за его локоть, выглядит хоть немного лучше. Парня опускают на расстеленный мех на полу, и Манс сам спускает Тормунда рядом с ним, давая им возможность оказаться друг к другу как можно ближе, и новоиспеченная «пара» хватается за руки и смотрит один на другого широко раскрытыми, шокированными и затуманенными глазами. — Так, а ну пошли все вон отсюда, — рычит Король и буквально выпихивает с десяток протестующих наблюдателей, — нехер смотреть, дайте им время. И если хоть кто-то зайдет в шатер пока солнце не сядет, я сломаю ему нос. Вон! — гавкает он, выбрасывая всех наружу. Перед тем, как выйти последним, он бросает еще один взгляд на Тормунда, который смотрит на парня в своих руках так, словно тот кусок курятины. — По-крайней мере он теперь точно не ворона. Боги выбрали его в пару одному из нас, и он повенчан душой с Вольным народом, — усмехается мужчина, отходя все дальше от шатра. Много лет назад он сам встретил одичалую женщину, из-за которой потерял не только возможность дышать, но и свое черное одеяние дозорного. *** Тормунда опустили рядом с пацаненком, и свалили, слава богу, оставляя их одних. У парня глаза монетами — перепуганный, задыхающийся, и сам мужчина еле держится на грани, пока все вокруг неистово кружится и соображать не получается, и пока они не прижимаются ближе, чисто на инстинктах, на порыве, который подсказывает им вцепиться друг в друга и не отпускать ни за что. Так вот, кого ему уготовили Боги, если они, конечно, вообще есть… А у них прекрасное чувство юмора. Как там его, этого красавчика… Джон. Джон тянет его за мех, заваливаясь на бок, не будучи в состоянии самостоятельно сидеть ровно, и у них больше не остается ни выбора, ни времени — поэтому рыжеволосый практически наваливается на пацана сверху, и их губы сталкиваются вместе. В первые несколько секунд ничего не меняется. Тормунд требовательно углубляет контакт, вжимая мальчишку в себя чуть ли не до хруста костей, и тот что-то неразборчивое мычит в их голодный поцелуй. А потом мир словно заново начинает существовать — у него получается сделать вздох через нос, и, черт, это самый сладкий и долгожданный вдох, который он когда-либо делал. Он удивленно распахивает глаза, при этом продолжая толкать свой язык в чужой рот, облапывать молодое тело, и мять эти мягкие, черт, такие невероятно мягкие губы. Пацаненок не смотрит на него, жмурится, но делает несколько шумных вдохов, и, похоже, тоже ими наслаждается, расслабляясь. Они отрываются друг от друга лишь спустя несколько минут, и к этому времени Тормунд уже успел настолько привыкнуть к ощущению этого тела под своими широкими ладонями, даже сквозь одежду, что отпускать парня из своих рук не спешит. Джон же, красный и запыхавшийся, как вареный рак, остается в кольце чужих объятий, все же предприняв пару неудачных попыток вырваться. Он не верит в то, что это возможно, но он чувствует облегчение вместе с шоком — воздух сладок как никогда, и этот огромный рыжеволосый и пугающий мужчина его чертов соулмейт. — Да ты хоть когда-нибудь нормально целовался, пацан? — спрашивает Тормунд совершенно беззлобно, и широко улыбается, скалясь и притягивая к себе ближе пацаненка, которого впервые в жизни увидел каких-то двадцать минут назад. Какой же он мелкий, ей богу. И так, и так, ворона, что с него взять. — Нет. Не помню, — отвечают ему и смотрят нечитаемым взглядом. Это какая-то вселенская шутка, не иначе. — Ну значит я научу тебя, если, конечно, захочешь. Главное дышать не забывай, вороненок, — и он подмигивает ему игриво. В конце концов Джон все же выбирается из медвежьей хватки, и его, как ни странно, насильно в ней не держат. От мужчины исходит пробирающий до костей жар, и теперь Джон наконец-то понимает, почему его так потянуло к этому странному взъерошенному великану, едва они только встретились взглядами в этом же шатре. Они смотрят друг на друга настороженно, и Джон сглатывает, вздыхая и усаживаясь немного удобнее. Ему надо переварить это, надо как-то с этим усвоиться и заставить себя успокоиться. Он никогда не думал, что вообще встретит своего соулмейта, идя на стену. И никогда не думал, что встретит так. Среди Вольного народа. Это просто немыслимо, но факт на лицо. Мужчина, словно читая его мысли, встает, копается в груде каких-то вещей, сброшенных в углу, и извлекает оттуда нечто, отдаленно напоминающее сосуд. Он протягивает его Джону, несколько раз неуклюже им взмахнув. — Пей. Нам надо поговорить об этом, хоть я и терпеть не могу молоть языком. Джон смотрит пристально, немного недоверчиво, но в итоге все равно соглашается, делая первый глоток чего-то до одури обжигающего и отвратительно пахнущего. В ответ на свою кривую гримасу он получает громкий, заливистый смех. И все уже, по крайней мере, не кажется таким плохим.