Hurt enough

«Не лезь ко мне!» «Прекрати это делать!» «Убери свои руки от меня!» Вау наклоняется к щеке Пёна и игриво задевает ее своим носом, от чего парень на секунду меняется в лице, показывая самое свое большое недовольство, а потом мило улыбается, смущенно отводя взгляд и смеясь. Актерского мастерства Гвану не занимать, только на нем и держится вся эта странная постанова и их «отношения» с Сэюном. Непонятно, когда все это началось, да и зачем изначально было не ясно, но теперь самым непонятным является то, когда все это кончится, и кто не выдержит первым. Пён, который до рвотных позывов ненавидит все эти милости и нежности в свою сторону, да и Вау тоже уже ненавидит, или Сэюн, который от одного такого безразличного взгляда парня ломается изнутри и превращается в кровавый болезненный фарш, как в мясорубке. История, такая глупая и киношная, что аж дурно становится: он его любит, а тот любит совсем другого, которому дела нет не до кого, кроме себя. Джун в этом до мерзости предсказуемом кино исполняет почти_главную_роль. Он отстраненным призраком проходит между парнями, все чаще и чаще разделяя их. Вот они с Гваном вместе идут гулять, и второй почти пищит, словно маленькая школьница, вот они идут в кино вдвоем, потому что все остальные неожиданно оказались заняты, а вот они сидят рядом на интервью, отстраняя Сэюна все дальше и дальше от своего праздника жизни. Джуну плевать. И на Пёна, который чуть ли не под подушкой его фотку хранит, и правда, как девчонка, и на Вау, который смотреть на лидера без злобы не может уже последние месяцев пять, и даже на Чана, который в ревности заходится каждый раз, когда видит Джунхи с кем-то, кроме себя. Этакая скала безразличия, выжимающая из себя улыбку только под камерами. Была бы его воля – он бы в свободное от тренировок время вообще с командой не пересекался, только иногда потрахивал бы Чана в темноте, отвернутого к стенке. Трезво на это все смотрит только Донхун. Настолько трезво, что даже не собирается влезать во все это дерьмо. А Вау влезает, почти как главный герой киноленты, только не той, порнушной, которую видел сегодня с утра, представляя на месте актеров себя и Пёна, а как тот, который в конце проигрывает принцессу дракону и остается ни с чем, если вообще остается. - Хватит таскаться за мной как псина! – Пён идет по длинному коридору к гримерке, громко стуча каблуками по плиткам пола. Если бы можно было поменяться партиями в Undercover, он бы обязательно это сделал. Поменялся бы с Донхуном, пускай он тоже участвовал бы в этой сатире, или, что намного желаннее, поменял бы Вау на Джуна, чтобы сменить жанр с драмы на романтику. Но сделать этого нельзя, остается только наслаждаться тем, что есть: отсутствием Сэюна рядом с собой хотя бы в обычной жизни. Наслаждения сейчас Пён не испытывает от слова вообще, потому что парень идет следом за ним, отбивая точно такой же ритм каблуками. Гван даже оборачиваться не собирается, потому что от мягкого взгляда Вау его начинает только больше трясти. - Хватит вести себя как придурок. – Голос Вау все еще мягкий и он буквально излучает доброту. И все это на столько мягко и мило, что, кажется, еще немного и он покроется слоем сахара, покрывая им и все вокруг. А Пён покроется сахарным сиропом, потому что он буквально плавит все вокруг себя своей злобой. Парень прикрывает за собой дверь гримерки, даже не закрывая ее на защелку. Никто и так не войдет в нее, пока в ней выясняют отношения, никому это не надо: ни Чану, который рад, что Пён в ней именно с Сэюном, ни Донхуну, который и под дулом пистолета влезать не будет, ни, тем более, Джуну, которому настолько откровенно плевать, что даже смешно становится. Смешно только Джуну. - Не трогай меня. – Пён разворачивается и тыкает указательным пальцем Вау в грудь, отходя на шаг назад и упираясь в стенку, - я даже разговаривать с тобой не хочу, не то что репетировать. – Звучит парень максимально серьезно и грубо. Так же холодно, как у Джунхи, у него не выйдет, но он очень старается, и у него выходит на отлично подражать своему богу. - Джун трогает тебя лучше, да? – Сэюн хмурится, и его губы разъезжаются в тонкую полоску из-за сжавшихся зубов. Он очень старается не кипятиться. Он очень старается не злиться. Насильно мил не будешь – никакого насилия. Но этой Принцессе, кажется, вообще мил не будешь. - Он хотя бы знает, где нужно трогать! – Пён набирает в грудь побольше воздуха, чтобы продолжить разборки с новыми силами. Последнее слово всегда должно оставаться за ним, только если после него не следует слов Джуна. Все должно быть по его, даже если Вау его действительно любит – пускай прекратит, потому что это нервирует. Потому что это портит все возможные шансы с кем-тодругим. Гван ничего не говорит и застывает на месте, вытягиваясь струной, потому что рука Сэюна резко опускается на его пах и сжимается, не так сильно, чтобы доставить боль, но так неожиданно, чтобы доставить непонимание и мгновенный испуг. - Не так сложно догадаться, где. – Вау так близко, что Пён может пересчитать каждую ресничку, каждое пятнышко у него в глазах. Только он не хочет этого делать, и это слишком близко, от того и слишком неприятно. - Отпусти. Меня. – Пён выплевывает оба этих слова прямо в лицо парню, не дергаясь и все еще не дыша. Вряд ли Вау способен сделать ему что-либо. Вряд ли он сможет сжать руку сильнее или повернуть все действо в окончательно неправильное русло. Но в глубине души Пён все-равно переживает, что все пойдет не так, как он думает, и Сэюн из милого_соседского_парнишки превратиться в обыкновенного парня, от которого и по лицу прилететь может, и не только по лицу. - Я уже не прошу любить себя. – Вау убирает руку, не сводя с бледного лица Пёна взгляда, - Просто не ненавидь меня так открыто, черт! – Лицо Пёна не выражает никакого интереса, он как будто специально воротит от него нос сейчас, просто чтобы позлить, и даже у Сэюна нервы оказываются не на столько крепкими, чтобы это выдержать. Его рука с грохотом опускается на стену рядом с головой Гвана, и тот резко отшатывается, пугаясь и звука, и положения. Вот так он и оказывается зажат между красной стеной гримерки и стеной непонимания в лице Вау. – Я понятия не имею, что тебе так сильно нравится в Джуне, но, надеюсь, ты его получишь и будешь счастлив. - Будь уверен! – Пён закатывает глаза, отталкивая от себя парня. Конечно, он получит все. Все, что хочет он сам и все, что хотел бы от него Джун. В этом и сомнения быть не может. Сэюн уходит, кричать у него не хватит ни сил, ни духа. Как можно разговаривать с парнем, который вбил себе в голову – что Вау его главный враг, непонятно. Вау к такому привыкнуть еще не успел, всего пару недель назад Гван вел себя совершенно по-другому. Они были близки. Не так, как Сэюну бы хотелось, но на много ближе, чем сейчас. Вспышка. Новая серия. И Пён настроен так враждебно, как никогда. Гримерка пустеет и Пён валится на стул перед зеркалом, черным карандашом начиная подводить глаза. Злость отходит, и становится неловко, потому что Вау легко ненавидеть, только когда он тут, рядом, любит, и этим самым безумно бесит. А когда его нет, становится стыдно за то, что ты так себя ведешь. Внутри змеями шипит обида на себя же, и осознается четкая мысль, что и в этот, и в прошлый раз Пён ведет себя как маленькая истеричка. Хуже становится только от осознания того, что по-другому он не может. Гван мысленно пытается себя убедить, что так правильно. Что он сразу убивает двух зайцев: и себя не сдерживает, и любовь из Сэюна вытравляет. Только все равно кажется, что это не так работает. Пару недель назад Пён рассказывал Вау все, мог прийти в любое время и доверить любой секрет. Не доверил он самого главного: в какой момент все настолько изменилось, что теперь холодным взглядом при виде Сэюна Пён может виски охлаждать для целого клуба. Ровно два месяца и четыре дня назад Вау его поцеловал. Легко коснулся мягкими губами шеи, тут же отступая. Это все было бы очень мило, словом, в стиле Сэюна, только вот Пён этого не хотел. Не таких поцелуев он ждал, да и не от того человека. В тот момент все покатилось к чертям, потому что такая тотальная невзаимность просто не могла игнорироваться: Вау любил Пёна, Пён любил Джуна, а Джун любил себя. И ни в одном из вариантов Вау не вписывался со своими милыми нежностями. - У тебя и так глаза маленькие, тебе не идет подводка. – Дверь гримерки захлопывается, успев перед этим впустить холодный воздух из коридора. Джун, кажется, оценивает макияж, даже не глядя на Пёна, проходя к вешалкам и быстро расстегивая на себе рубашку, скидывая ее вниз с безупречно красивых плечей. Как бы Гвану не было стыдно, он пялится, в открытую, даже не пытаясь отвернуться, потому что ну как вообще можно не влюбиться в такого Джуна? У него идеальная спина, идеальный пресс в шесть кубиков и удивительная улыбка, похожая на дикий оскал. Он будто из аниме вышел, про идеальных спортсменов или главных борцов с гетеросексуальностью. У него на плечах несколько красных царапин от ногтей, видимо, от Чана, который как бы не стремился его присвоить и пометить, все равно сделать этого не мог. «Он просто не старается» - думает Пён, и у него внутри все переворачивается. Он-то знает, что вот у него точно это получится, не сегодня – завтра. – С Сэюном ссорился? – Парень как будто специально проводит рукой по плечам, поглаживая царапины, и чуть поворачивается к Гвану, заставляя его чуть покраснеть ушами. - Да, он… - Пён опирается на спинку стула, внимательнее вглядываясь в лицо парня. Конечно, Джун знает. И цену себе знает, и про влюбленность наверняка все знает. Он же не тупой. - Придурок. – Констатирует парень, - и ты тоже. Придурок. - Это еще почему? – Пён хмурит брови. Хочется одновременно и возмутиться, и, наоборот, согласиться, ведь со стороны Джунхи виднее. Он сам никогда сцен Чану не устраивает и его сцены игнорирует. Вряд ли его можно удивить или задеть ревностью, а с кем, кроме него, будет трахаться Чан – ему все-равно. Знает ведь, что ни с кем не будет, даже после самых сильных обид приползая к Джуну песиком и послушно виляя хвостом. - Потому что со стороны вся ваша драма выглядит как самая дешевая корейская дорама. – Парень качает головой и челка падает ему на глаза, закрывая дьявольский огонек. Единственное живое во взгляде, и то из преисподни. - Ты мне нравишься. – Звучит глухо и неуверенно, и ногти парня сильнее врезаются в деревянную спинку стула. Обычно такие признания и звучат неожиданно. Неловко. Когда Сэюн признавался в этом, Пён снимал чайник с комфорки и думал, чай или кофе ему лучше было бы выпить сегодня с утра пораньше. Именно в тот момент руки Вау обвили его пояс, чуть прижимая к своей груди спиной, а губы, после сказанного, опустились на шею. «Ты мне нравишься.» - Такое приторное и чувственное, что даже воздух вокруг подогрелся. - Я знаю. – Такое безразличное и сухое, что даже вода в электрическом чайнике остыла. - И что? – Через пару секунд молчания спрашивает Пён, чуть клонясь вперед. «И ничего» - эхом носится в его голове, и он дико боится получить именно такой ответ. Что бы он сам ответил на такое парень даже не представляет, Вау он из-за такого признания впервые послал в тот день. Услышать то же самое, что он тогда сказал парню, ему бы точно не хотелось. - Можем переспать. – Джун улыбается, но в его улыбке нет и намека на дружелюбие или влюбленность. Он только больше становится похож на демона-серцееда, который в прямом смысле может вырвать из вас ненужные органы и осушить от крови. - Вы же с Чаном встречаетесь? – Пён непонимающе моргает, а статная фигура Джунхи двигается в его сторону, чуть склоняясь над стулом, нависая, будто купол ночи на город. - А с тобой мы друзья. – Парень издает смешок, глядя прямо в глаза Гвана, быстро бегающие по лицу лидера. Он сейчас точно и не сможет сказать, чем он больше восхищен, его красотой или предложением. - По-дружески переспим? – Пён чуть улыбается уголком рта, непонимающе хмурясь. А в животе будто и правда бабочки, и они стремятся прогрызть себе путь наружу прямо через желудок, прямо через все органы. - По-дружески не считается. – Парень трясет челкой, пытаясь скинуть ее с лица, и Гван поднимает руку, убирая его волосы за ухо. Все это звучит настолько абсурдно, что даже не верится, что это не очередной порнушный сон перед ранним подъемом. Губы Джунхи чуть приоткрыты, и он медленно дышит, просто смотря на парня. И он сейчас такой красивый. Ровно настолько же, насколько Гван безотказный. Палец Джуна проходится по щеке Пёна, и его лицо становится ближе. Гван прикрывает глаза и рвано дышит, вместо поцелуя получает нечто совершенно странное и неожиданное, но от Джунхи в любом случае приятное. Джун трет его глаз, размазывая подводку по щеке, а потом тянет вверх, со стула, припечатывая к стене и кусая в шею, облизывая кожу языком и задирая рукой футболку. Удар о бетон уже не чувствуется таким приятным, а под губами лидера начинает расцветать большое сиреневое пятно. - Целоваться мы не будем. – Джун зажимает острый подбородок Гвана между пальцами и смотрит в глаза, теряющие былой азарт, - целуют тех, кого любят. – Пён набирает внутрь воздух, готовясь что-то сказать, но его обрывают, пробираясь второй рукой под резинку спортивных штанов. - А я тебя не люблю. Последнее звучит так остро, будто лезвием по венам. Как будто Джун часами подбирает то, что нужно сказать, чтобы сделать беспредельно больно. Гван застывает, и огромный камень внутри мешает ему говорить и двигаться. Вот он - Джун. И он красив как ангел, и его руки красивые, как будто у скульптуры. И эти руки трогают, лапают, раздевают, жестко бьют Пёна по заднице, заставляя развернуться. Вот он – Джун. И будь у дьявола его внешность – никто бы не дорожил своими душами, их отдавали бы просто так. И пару минут назад Пён сам согласился отдать Джуну все. Вот он. И кроме красоты и холода, который добирается до самой глубины Гвана и вытравляет все живые эмоции в нем, у парня нет ничего. Ничего хоть сколько-нибудь живого и человечного. Все проходит так быстро, как только может, но в голове у Пёна пролетают один за одним дни последних двух месяцев. И ему больно, безумно больно, и это чувство идет совсем не снизу, не из живота, и даже не из шеи, которая теперь горит из-за укусов, а изнутри, ломая ребра, разнося в щепки грудную клетку. Если бы боль была видна сейчас – она бы выглядела как замерзший деготь. Если бы боль могла убивать – Пён бы умер уже на последних словах Джуна. «Я тебя не люблю.» - На каждом толчке. На каждом шлепке. На каждом сдержанном стоне в ухо Гвана. «Я тебя не люблю.» - говорит ли Джунхи такое Чану, или находится что-то еще более болезненное и отвратительное, что можно было бы услышать от этого ангелочка. «Я тебя не люблю» - не просто меняет суть заезженной киношной линии, а искореняет полностью вместе со всем кино. Его не будет так же, как и любви. Как и малейшей отдачи со стороны Джуна. Как и фразы «Я тебя люблю» в адрес Пёна. Как и фразы «Я тебя люблю» вообще. - Мы можем повторять это иногда. – Джун накидывает на себя белоснежную рубашку и медленно, одну за одной, начинает застегивать пуговки. Внутри Пёна все липко, скользко и мерзко, и это совсем не связанно со спермой. Внутри него все действительно очень грязно. Джун выглядит незапятнанным и чистым. - Спасибо, и так достаточно больно. – Пён сидит на полу, как маленький ребенок снизу вверх наблюдая за Джуном. Он притягивает ноги со сбившимися коленками к груди и утыкается в них носом, думая лишь о том, как ему больно больно больно. И как сильно ему сейчас не хватает сахарного сиропа в голосе Вау. И такой банальной, но такой важной фразы, которую Сэюн два месяца и четыре дня назад сказал неловко и не к месту, но уверенно и твердо. Все, что происходило в гримерке, никак нельзя было назвать изнасилованием, но Пён чувствовал себя настолько пустым, будто из человека и правда было можно вытрахать все эмоции за один раз. Даже если так было и нельзя, Джун с этим справился. Только в отличии от Чана, Гван бы за ним не побежал. Ему хватило того, что уже случилось. Вернее, не случилось. «Я тебя не люблю.» Пёну хотелось сбежать. Впереди его ждали длинные выходные, которые воспринимались им же самим как ворота в ад. Так плохо ему еще никогда не было. Так одиноко – тоже. Из него как будто выдрали все живое, что вообще в нем было, разобрали по кускам, как домик из лего, и бросили умирать как бездомного котенка. Джун был с Чаном. Донхун не вмешивался. Сэюн боялся и близко подходить, чтобы не вызвать реакцию как обычно. А Пёну хотелось, чтобы к нему подошли. Чтобы вместо пустоты в его голове появилось хоть что-то другое. Пускай это были бы мысли про плохую погоду, или про невкусный чай, или про страшное кино, от которого Вау так громко возмущался в зале вместе с Донхуном. Но к нему не подходили. И к концу воскресенья парень сдался. Он расплакался сначала в душе, когда в очередной раз рукой задел яркое синее пятно на шее, потом на кухне, наливая себе воды из кувшина и немного проливая ее на тумбу, а затем у себя в кровати, бессильно сваливаясь в нее часов в восемь вечера. Сил не было на то, чтобы есть, дышать и жить. Сил не было даже на то, чтобы думать, что с ним не так. Просто все шло не так, как обычно, все шло плохо, все шло невыносимо одиноко и тяжело. За стеной Вау и Донхун играли в карты, сопровождая игру громкими фразами и разговорами, заглушающими истерику Пёна. Ночью парень поднялся, растирая все слезы по красному мокрому личику, и направился в ванную, ему срочно нужно было окунуться в холодную воду. Ему срочно нужно было утопиться. Он прошел мимо комнаты Сэюна, ловя себя на мысли, что он действительно получил все, что хотел. Джуна. И леденящую боль, которая прилагалась комплектом к лидеру. И он расплакался опять, глядя на тихо спящего Вау, прикрывая рот рукой и стараясь не издавать ни слова. Он просидел у кровати Сэюна несколько мучительно долгих минут, просто размазывая слезы по лицу и пытаясь успокоиться. Так создавалось хоть какое-то ощущение того, что он не одинок. Раньше он и правда всегда мог прийти к Вау в комнату, разбудить его и обсудить любую ерунду в любое время. Но все это сломалось не без глупости Пёна. И он просто приполз на это место, по-привычке, даже сейчас доверяясь Вау сильнее, чем всем остальным. Он не знал, что с ним, и ему бы очень хотелось, чтобы Сэюн хотя бы название этому дал. Пускай даже шутливое. Пускай даже обидное и колкое. Но Вау просто спал. Утро началось с дикой боли в голове и звенящего будильника, который мог бы полететь в стену, были б на это у Пёна силы. Он еле-еле стащил себя с кровати после четырех часов сна и еле-еле заставил себя умыться. Внутри все как-будто застыло и больше не чувствовалось ничего, кроме усталости и равнодушия. Возможно ли было заразиться этим от Джуна? Кажется, возможно, и ощущалось это теперь не как болезнь, а как что-то само собой разумеющееся. На тренеровке Пён не активничал с самого начала, и не активничает и под конец. Движения почти отработаны до середины, хотя прежнего запала с былых тренировок у парня нет. Все списывают это на очередную очень сильную ссору с Сэюном и стараются игнорировать ее. Все, кроме Сэюна, который искренне не понимает, что уже успел сделать, и что происходит с Гваном. Он уставший, с огромными синяками и неповоротливыми движениями. Проснись Сэюн ночью от его всхлипов, все было бы на много понятнее, ведь Гван и правда потратил всю свою последнюю энергию на слезы. Пён поворачивается, вяло вытанцовывает все, что должен, и кладет руку на щеку Сэюна. Музыка продолжает идти, и парни успевают сделать еще пару движений, прежде чем понимают, что Вау и Пён не сдвинулись с места. Гван застывает, как вкопанный, оставляя руку на щеке Вау, которому только и остается непонимающе разглядывать лицо партнера, не двигаясь. Внутри все медленно холодеет под холодными пальцами Гвана, а страх прорастает иголками через кожу. Пён смотрит мертвыми, как две зияющие черные дыры, глазами, в глаза Сэюна, и по его щекам начинают течь слезы. Выдавить из себя «прости» он не сможет, ровно как и что либо другое, потому что горло у него как будто схвачено колючей тюремной проволокой. Вау извинения и не нужны. Он разворачивается и обнимает парня за плечи, пряча его лицо в своих ключицах и закрывая от удивленных взглядов Донхуна и Чана. - Ну и какого черта вы встали? – Джун хмуриться, складывая руки поперек груди, – если ты хочешь плакать – беги к мамочке и не мешай репетировать.