Нравится

Ему это нравится. О да, им обоим чертовски нравится это, когда зета-портал поздним вечером выкидывает ее в городе, на плече ее объемистая спортивная сумка с экипировкой, в чуть раскосых глазах уже тлеет жгучий и азартный огонек. И можно, наконец, сбросить накопившееся день за днем напряжение — без лишних слов и вопросов, без невыполнимых обещаний и несдержанных обязательств. Лишь один быстрый поцелуй перед свиданием — попробовать, пригубить, но не увлекаться слишком. А вскоре Найтвинг и Тигрица вместе растворяются на городских улицах Бладхэйвена, бесстрашно бросаются на самое дно, в самую гущу событий преступного мира. И в ее присутствии есть нечто тревожащее, вынуждающее его то и дело находить ее взглядом в очередном замесе. Но когда она привычно прикрывает ему спину своими стрелами, когда плечо к плечу они идут вперед — против мета ли, против ли местных мафиозных кланов, ощущение близости становится особенно острым. Всякий раз это риск, непростительный риск развлечения ради и роскошь, но глаза Тигрицы горят в прорезях маски, она сосредоточена и пластична как настоящая хищница, и каждая мышца ее тренированного тела играет. То, что они делают вместе, ей по-настоящему нравится. Кажется, в такие моменты он теряет от нее голову безудержно словно в первый раз. — Потанцуем? — растягивает она подкрашенные яркой помадой губы в усмешке, когда на ночной улице очередная свора обступает их кольцом. — Чур только я веду. Ночная темнота, густая и плотная, обжигает адреналином, наэлектризована как перед скорой грозой. Он смеется и делает первый шаг, лишь на мгновение отстав, она бросается следом, вместе они двигаются слитно и слаженно как давно сработанный механизм. И в том как даже на расстоянии они чувствуют друг друга, как понимают не с полуслова, а с полувзгляда, есть что-то до странного похожее на секс. Секс обычно бывает позже, когда они помятые, порядком вымотанные, вваливаются на очередную временную базу на очередной съемной квартирке. И на адреналине обоих изнутри еще подтрясывает словно под высоким напряжением, пока они стягивают друг с друга супергеройские тряпки. Для того чтобы осмотреть и обработать раны и синяки, конечно — но от первого же прикосновения к обнаженной, влажной от пота и иной раз крови коже, внутри словно сверхновые взрываются, их бросает к другу так сильно, такой непреодолимой жаждой, что резко пахнущий антисептик разливается по полу, бинты и пластыри летят к черту. Туда же, где уже маски и оружие, рядом с давно остывшей до несъедобности пиццей. Поцелуи — жгучие, жадные, нежные, солоноватые от крови и пота, вплавляются в измаранную синеватыми кровоподтеками кожу, тают на губах, превращаются в смех. А потом в стоны. Им это действительно нравится. Быть может, даже больше чем городские разборки, после которых в Бладхэйвене всякий раз становится чуть спокойнее. Иногда они ломают кровать — если успевают дойти до нее. Иногда все бывает нежно. Раз за разом, пока напряжение не спадает, уступая болезненно-звенящей опустошенности. Обычно небо тогда уже становится бледно-серым, почти рассветным, Артемида всегда первой уходит в душ, и он провожает ее взглядом, любуясь смуглым, по-кошачьему поджарым телом со слишком широкими плечами, слишком небольшой для того чтоб быть идеальной на его вкус грудью. На самом деле в ней не так и много того, что ему нравится в девушках. Но есть все, в чем он нуждается так невыносимо сильно. Когда Дик сам выходит из душа — с мокрых волос холодные капли воды противно стекают по спине и плечам, из одежды джинсы да боксеры — ее уже нет в комнате. Из приоткрытой двери на балкон тянет сквозняком. В футболке с его плеча и узких трусиках Артемида сидит на ступеньках пожарной лестницы, подобрав под себя голые ноги. Жмурит лицо под первыми лучами еще робкого солнца, осторожно вдыхает запах дешевого растворимого кофе в треснутой кружке, одной на двоих. Гадость жуткая, без молока и без сахара обжигает пустой желудок до тошноты, когда он отпивает первый глоток. В глазах от бессонницы словно песок насыпан, от недосыпа в голове звенит; интересно, он не спал уже два или три дня? Похоже на какое-то пограничное состояние: стеклянно-прозрачное, хрупкое, сквозь которое солнце проходит насквозь как сквозь пустой аквариум. Между сном и неясной явью кажется реальным только легкое прикосновение ее губ к болезненно-горячим кровоподтекам на боку. Да похмельное ощущение тоски перед тем как она уйдет, такое же живое, как жжение в закрывающихся глазах под тяжелыми веками, как звон в висках. Вечеринка почти закончена, начинается новый день, в котором для них места уже нет. Опустошив себя досуха, пора расходиться — до следующего раза. И будет ли он, этот раз? — Давай никуда не пойдем. — бездумно он водит кончиками пальцев по резким линиям ее скул, нескрытых маской. — Не сейчас. Позже. — Позже… — эхом неожиданно повторяет Артемида. На ту девочку в зеленом костюме и с луком в нервных руках, колючую, недоверчивую и ершистую, почему-то сейчас катастрофично похожая — и в то же время совсем иная уже. Солнце, раннее, бледное, золотит копну ее волос, подсвечивая в светлых прядях пару седых много раньше времени волосков. Под глазами, чуть раскосыми, темными, залегли усталые тени; он замечает их, когда Артемида поднимает взгляд и молча кивает вдруг. Просыпающийся и все более жаркий солнечный свет ложится полосами сквозь жалюзи на сплетенные в спокойном объятии тела, на смятые простыни. От них обоих одинаково еще пахнет гелем для душа — мята и ежевика, сладкий запах почему-то напоминает ему о мороженом и еще о чем-то неосознанно хорошем. Ее колено Дик чувствует у себя на бедре, обнаженным плечом — теплую путаницу растрепанных светлых волос, ее спокойное, тихое дыхание, и ему до дрожи хорошо: в кои-то веки без мыслей, без рефлексии. В тишине друг другом они наполняются заново. Перед тем как закрыть глаза, он думает лишь, что с их образом жизни счастливый финал, скорее всего, и не предусмотрен даже. Но счастливое «сейчас» у них с Артемидой все еще есть, и пусть это «сейчас» их эфемерно и кратко, оно все равно ему нравится. А Артемиду он любит.