***
Вот так Оле и потерялся. Гораздо позже, когда омега размышлял над своим поведением, он осознал, что поступил опрометчиво — на момент побега в нем говорил юношеский максимализм, когда ни поцелуя без любви, когда мерзавца можно опознать по лицу, а весь мир чёрно-белый, не признающий полутонов. Но это было уже потом. А пока Оллиере жалел себя, одновременно подъедая запасы, которые он взял с собой, шмыгал носом, крутился в кресле пилота и ждал помощи. Улететь далеко омега не успел, а что заблудился — так это ерунда, генерал наверняка уже роет носом землю в поисках сбежавшего жениха. Вот только нашёл его не жених и даже не пролетавший мимо торговый корабль Федерации, а ведь Оле после семи часов ожидания был согласен даже на четырёхруких карем. Казалось, ещё мгновение назад космос в иллюминаторах был пуст и расцвечен звёздами, а теперь, словно испорченная голограмма, прямо перед яхтой проявлялся в реальности огромный бурый «спрут». Он лез из пустоты, расталкивая «щупальцами» пространство, тяжело, натужно, будто его кто-то держал там, за изнанкой. Ой, папочка! Зрящие! «Спрут» наконец-то вырвал своё массивное тело из подпространства, встряхнулся, как живой, — волны пси-энергии докатились до Оле, заставив его выронить из ослабевших пальцев недоеденную печеньку. И омега не успел даже испугаться, как живой звездолёт выстрелил отростками в направлении яхточки и втянул её в своё нутро. От Зрящих омега не ждал никаких подлостей, всё же он привык, что древняя раса всегда относилась к ним с отеческой заботой, и даже обрадовался приключению: редко кто мог похвастаться тем, что летал на их корабле. Но пока «спрут» волок яхту, пока всасывал её в себя, Оле мотало и болтало. Омега вцепился побелевшими пальцами в поручни, кое-как удерживая в себе съеденное и выпитое, и, когда желудок уже объявил забастовку, этот кошмар наконец прекратился. Для верности Оле посидел ещё немного, подождал, однако «спрут», видимо, выполнил все алгоритмы — яхта осталась в относительном покое, даже когда омега выбрался из кресла, подобрал и машинально доел печеньку. Оле на ватных ногах добрался до двери, разблокировал вход и осторожно выглянул наружу — его кораблик находился среди какого-то белесого тумана, густого и плотного настолько, что его можно было бы пощупать. Пол внизу заметно вспучивался и опадал, словно живой звездолет пытался облизать человеческую яхту, попробовать её на вкус. Вот ведь как бывает — кому расскажи, не поверят. Папа так вообще посадит под домашний арест, чтобы сын не забивал голову фантазиями, и плевать, что Оле видел это собственными глазами. Правда, кроме тумана и Оле с его яхточкой, тут больше не было никого и ничего. Появилось ощущение, что омегу сожрало космическое чудовище, о которых иногда упоминали дети в страшных историях, однако это был абсолютно точно корабль Зрящих, и потому омега не переживал. — Извините! Прошу прощения, что отвлекаю вас! — крикнул Оле, высунувшись по пояс, но борт яхточки предусмотрительно не покидал — все-таки он был воспитанным омегой. — Тут есть кто-нибудь? — Не кричи, омеженька, — приглушённо раздалось из тумана. Оле от неожиданности ойкнул и едва не сверзился вниз. — Можешь выходить. — Простите, а вы кто? — благоразумно уточнил омега, втянувшись в яхту еще на полкорпуса. — Капитан. Ну, не бойся. Я здесь, рядом. Оле и не боялся. Он бесстрашно шагнул вперёд, в неизвестность, уверенный в том, что ему обязательно помогут — это же Зрящие, мудрые, благородные и справедливые. Потом, конечно, омега смеялся над своей глупостью, пусть смех этот отдавал горечью, но в этот момент он был преисполнен положительных эмоций, восхищён и заинтригован. И совсем, ну ни капельки не переживал. Омежку встретил Зрящий, самый что ни на есть настоящий! Он подал Оле руку, помогая спрыгнуть с подножки яхты, поприветствовал замысловатым поклоном и повёл куда-то сквозь туман. Омега послушно шёл рядом — Зрящие это не отморозки карем и уж тем более не тот невоспитанный альфа из космопорта, — и во все глаза разглядывал своего негаданного спутника. Капитан «спрута» был, как и все представители древней расы, беловолос, бледнокож, светлоглаз и совершенен в пропорциях. Будь он омегой, все альфы, включая императора, перегрызли бы друг другу глотки за право обладать им. Будь он альфой, то же самое бы сделали омеги. Но капитан был Зрящим, чужаком, и потому его обходили стороной. Но пялились — этого не отнять. Оле и сам заворожённо смотрел на прекрасное лицо, великолепную фигуру и плавные отточенные движения, думая, что от такого мужа он бы не сбежал. — И как ты тут оказался, омеженька? — мягко спросил Зрящий. Спросил с таким искренним участием, что Оле как на духу выложил свою немудрёную историю. Когда омега закончил, капитан улыбнулся — как-то странно, неприятно, крепче схватил его за локоть. — Это ты зря. Пойдём. — Вы меня отвезёте домой? — с надеждой спросил омега. Зрящий повернулся, пристально посмотрел на Оле, но вот в светлых глазах не было сочувствия и доброжелательности. Капитан разглядывал омегу так, как фермер разглядывает скотину на ярмарке: оценивающе, безразлично. — Нет, омеженька, домой тебя никто не повезёт. С какой стати? Дороже выйдет. Оле сдавленно охнул, напрягся — пусть он был домашним, наивным омегой и про космических пиратов слышал только в новостях. Ну, или читал в плохоньких романах. Но вот если в романах дела решались полюбовно к вящему удовлетворению омежьей части населения, то в новостях всё было очень плохо. Редких граждан успевал отбить космический флот прежде, чем они навсегда пропадали за границами Федерации, куда не было хода военным кораблям. Решение пришло само собой. Оле не хотел пропадать навсегда — сейчас бы он согласился выйти замуж хоть за десяток страшных и толстых генералов, лишь бы добраться до яхты и отсюда дать дёру. Омега ловко вырвался из хватки Зрящего, шарахнулся в туман, ничего не соображая, и тут же оказался схвачен — не то щупальцами, не то руками, неприятно холодными и липкими. Оле истошно заорал, укусил кого-то — сильно, до крови, кислой, мерзкой на вкус. В ответ его ударили по лицу, протащили через туман — несли долго, с плавными поворотами, будто коридор закручивался спиралью, и втолкнули в камеру, где уже сидели ящерица с ящерёнком, судя по всему, только-только вылупившемуся, и двое маленьких лисят. Рептилия, вероятно, сражалась насмерть: во многих местах серо-зелёная чешуя была вмята, на хвосте и руках содрана до сукровицы; лисята пострадали меньше — в силу своего малолетства они сопротивляться не могли, но и их потрепали изрядно, больше из изощренного наслаждения, чем по нужде. Увидев омегу, лисята запищали и бросились к нему. Оле был испуган, растерян и подавлен, но двум крохам пришлось ещё хуже. Они ничего не говорили, только жалобно скулили и прижимались к омеге, словно он мог защитить их от всех ужасов вселенной. Огнём горела щека, ломило зубы и сводило челюсть — на языке всё ещё оставался привкус забродившей, будто бы протухшей крови. Омега выплюнул мерзкую кислятину — еще одно «не», которое больше не имело значения, и обнял лисят. Малыши мелко дрожали, держали Оле так крепко, что не оторвать. — Всё хорошо, я тут, — ласково сказал он лисятам, хотя внутри всё холодело и сжималось от страха неизвестности и осознания, что ему уже никто не поможет — это же Зрящие. Мудрые, справедливые и невероятно могущественные, распоряжающиеся чужими жизнями как безделушками. Это всё. Теперь окончательно всё. И кто только говорил, что древняя раса любит их всех, как своих детей. — Ещё один бедолага, — неожиданно сказала ящерица и оскалилась. — Но ты не переживай, человечек. Будущее — оно не там, оно сейчас. Так бывает. Оле присмотрелся к ней и понял, что ящерица не в себе. Она покачивала своего малыша на одной лапе и напевала, что они летят домой и всё будет хорошо. Что он вырастет большим и сильным и они уйдут на охоту в пустыню. Второй рукой ящерица накрыла его мордочку и держала — долго-долго. Ящеренок слабо засучил лапками, дёрнулся и вскоре затих. Бессильно свесился хрупкий хвостик. Оле прижал ладони ко рту и сморгнул. Снова навернулись непрошеные слёзы — обжигающе горячие, едкие, как щёлочь. — Все равно либо гладиаторская арена, либо бордель. Говорят, Зрящие скармливают младенцев своим цветам, — спокойно сказала ящерица, не отводя желтых глаз от омеги, и прижала к себе ребёнка. — Пусть лучше так, во сне. Теперь у него всё хорошо, человечек, не плачь. Лисята не понимали, что говорит ящерица, но, глядя на помертвевшее лицо омеги, они заволновались — инстинктивно чувствовали, что произошло что-то страшное. — Что с ним? Что с маленьким? — заговорили лисята, дёргая Оле за одежду. Ящерица-мать улыбнулась им — счастливо, открыто, — и бережно переложила мёртвое тельце из руки в руку. — Он уснул, тс-с-с, — сдавленно прошептал омега. Глаза невыносимо щипало, а изнутри поднималась горькая желчь, когда он смотрел на неподвижный хвостик, тонкий, почти прозрачный. Оле никогда не сталкивался со смертью так близко. А теперь — протяни руку и коснись её изъеденного червями балахона, старого, расползшегося, где каждая нить — вечность, где каждая заплата — мёртвый малыш на руках полубезумной матери. На Терре жили долго. Прадедушки Оле всё ещё мотались по круизам, дедушки вообще собирались родить омеге еще одного дядьку, на целых девятнадцать лет младше, и для Оле это было в порядке вещей. Омега никогда не знал горечи утраты, но сейчас понимал, что этот маленький тонкий хвостик навсегда останется в его памяти — выжженный калёным железом, выдолбленный в скале рукой первого человека. И без разницы, что ящерёнок чужак, инопланетник. Он ведь такой же живой, такой же реальный, как и все они. Был. Оле утащил лисят ближе к запорной мембране камеры, мутной, тонкой, но невероятно прочной, уселся прямо на пол — ноги стали какими-то желейными, непослушными, мягкими, и прикрыл глаза. Это ведь сон? Совершенно точно, это сон. Такое не может происходить на самом деле, сейчас он проснётся в своей постели, папа продемонстрирует ему ещё одно украшение, кулон или подвеску, и Оле скажет ему, что согласен выйти замуж… И жених пахнет, в принципе, не так противно, как думалось… Вдруг стены корабля вспучились, что-то влажное, тёплое мазнуло Оле по спине, и он, распахнув глаза, вскрикнул от страха. Лисята подпрыгнули, схватили омегу за руки — каждый за свою. Ящерица не пошевелилась. Она продолжала баюкать малыша и что-то нежно напевать ему. Нет, не сон. В глазах неожиданно потемнело. В голове мерно запульсировало, словно мозг прорастал сквозь череп, как кошмарный метастаз. Омега упал на колени, прижимая пальцы к вискам. Он уже не видел, как заметались по камере лисята, как ещё шире заулыбалась ящерица. Над ним сомкнулись тёмные воды непредставимой бездны, и откуда-то издалека, из другой вселенной, прозвучало это шипящее, сумасшедшее: — Будущее — сейчас, не потом, человечек. Оле хотел ответить, хотел подняться, чтобы отринуть, отмести в сторону давящее чувство безысходности, но его собственное сознание сжалилось над ним, и омега провалился в ту самую бездну, из которой так желал выбраться.Часть 2
13 июля 2019 г. в 17:57
Примечания:
Моему единственному ждуну.
— Ну и пусть умру! — говорил омега приборной панели, хлюпая хорошеньким носиком. Он раз за разом прокручивал в голове картину, как безутешно рыдают родители над его бездыханным телом, как сажают в тюрьму этого надутого индюка за доведение до самоубийства — а это именно самоубийство и никак иначе! — и ему становилось невыносимо жалко себя.
В тот момент страха не было. Злость, обида, неудержимое желание досадить всему миру за такую подлость. Страх пришел потом, когда Оле понял, что заблудился. Обращаться с ИскИном он не умел, определять координаты и подавно — максимум мог задать автопилоту отрезок пути, но Оле был сообразительным омегой. Он включил спасательный маячок, благо клавиша его активации была большой, яркой и подписанной, и приготовился ждать.
Как Оллиере, хорошо воспитанный, домашний омежка девятнадцати терранских лет от роду оказался в таком безвыходном положении, один среди бескрайнего космоса на крохотной яхточке? Да легко! Папа, консервативный, правильный, чтущий правила и этикет превыше всего на свете, просватал сына за генерала — старого, страшного и толстого, не спросив мнения самого Оле.
Конечно же, юный омега генералу приглянулся. Хрупкий, красивый, с изысканными манерами, ангельским личиком и престижной профессией. А вот Оле был против категорически, он считал, что выходить замуж без любви нельзя. Нельзя, и всё тут, пусть жених хоть трижды император!
— Я за него не пойду! — Оле от избытка чувств даже топнул ногой, когда папа известил его о столь знаменательном событии.
— Почему? — спокойно осведомился старший омега, аристократически изогнул бровь.
— Потому что я его не люблю!
— Конечно, ты его не любишь, — согласился папа. — Человека нужно узнать, чтобы полюбить. Я тебя не тороплю, приглядись к нему получше, господин Морис богат и щедр, что немаловажно для молодого супруга.
— Нет, папа! Нет! Он страшный и старый! И противно пахнет! И ещё толстый! — Оле нарушил уже все правила этикета, которые с рождения прививали благонравному омеге из хорошей семьи: не повышать голос, не проявлять эмоций, при разговоре со старшими смотреть в пол, не перечить и ещё кучу всяких «не». Хотя, к чести генерала, стоит сказать, что толстым он не был, только омежку это не волновало.
— Оллиере, — ровно сказал папа. — Твоя истерика ни к чему не приведет. Запах — а что тебе запах? Ты тоже не благоухаешь розами, скажи спасибо, что господин Морис согласился взять тебя, хоть ты и пахнешь, как плебей — яблоками, подумать только! В кого только уродился такой, — пробормотал омега и поднялся из кресла, потеряв к сыну всяческий интерес. — Свадьба будет, и это не обсуждается. Иди приведи себя в порядок. У тебя покраснели глаза.
И чем больше Оле приглядывался к будущему мужу, тем меньше ему хотелось под венец. Да, альфа действительно был щедр: каждую неделю посыльный привозил обитые красным бархатом коробочки, в которых восторженный папа обнаруживал кольца, серьги, подвески, кулоны и броши, но вот Оле эти подарки совсем не радовали. Генерал относился к омеге как к ценному приобретению, украшению дома и будущему инкубатору. Его не интересовал сам Оллиере как личность, альфе было все равно на его увлечения и желания — он почитал за постулат то, что всем омегам нравятся драгоценности, и дарил эти драгоценности в неприличных количествах. И даже не для того, чтобы порадовать Оле, а чтобы произвести впечатление на аристократию.
Последней каплей стал их романтический ужин в ресторане. Наречённый жених даже не спросил, что бы хотел омега, а подозвал официанта и сам сделал заказ, демонстрируя Оле, какое положение он будет занимать в доме генерала — без права голоса, но зато в побрякушках, как рождественское дерево.
Тогда омега окончательно решился. Он выяснил, в каком порту пришвартована их семейная яхта, наплёл жениху и папе, что хочет пройтись с приятелями по магазинам, посплетничать и поесть сладостей, а сам на дешёвом такси рванул к орбитальному лифту. С собой Оле взял все свои скромные сбережения, пару побрякушек, чтобы в случае чего продать, сменную одежду и немного еды.
Оле учёл всё, кроме того, что ИскИн яхты был деактивирован. Омега сначала отчаялся, потом запаниковал, потом потыкал на приборной панели всё, что могло нажиматься, — результат был банально предсказуем. Абсолютная тишина.
Но ведь Оле был сообразительным омегой. Он забросил вещи в каюту — но драгоценности и деньги оставил при себе, — и рванул в космопорт за помощью или хотя бы советом, здраво рассудив, что там всегда можно найти пилота, или техника, или ещё кого-нибудь, кто разбирается в этих железках и их начинке.
Космопорт встретил его привычной суетой, какофонией, чужими резкими запахами и полным равнодушием. Омежка сразу сунулся в бар, долго стоял у стойки, мялся, разглядывая толпы убывающих, прибывающих, встречающих и отдыхающих. В основном здесь были обычные пассажиры или инопланетники. Чужаков Оле побаивался да и не знал, как завести с ними разговор — в пансионате и уж тем более кулинарной академии инопланетную психологию не преподавали. Официанты и бармен в ИскИне космических яхт разбирались, наверное, так же, как и сам омега, а дёргать немногочисленных военных он не рискнул, ибо чревато.
Оллиере уже совсем пал духом, понимая, что чем дольше он торчит в космопорту, привлекая внимание своим внешним видом, тем быстрее его найдут родители и мерзкий жених, как вдруг увидел за столиком двух альф, человека и лиса, в компании ящера. Они сидели, что-то пили — явно не сок, — и неторопливо переговаривались. Лис был одет в старый потрёпанный комбез космофлота, пусть без погон и нашивок, но этот факт интересовал омежку меньше всего.
Повезло!
Оле тут же устремился к столику, весьма невежливо распихивая толпу и ежесекундно извиняясь, затормозил между альфами и прокашлялся.
— Прошу прощения, милостивые господа, не могли бы вы мне помочь?
Милостивые господа, которые при ближайшем рассмотрении господами-то оказались лишь в воображении омеги, битые жизнью, покрытые шрамами, немного поддатые, прервали разговор и уставились на Оле. Но если во взгляде лиса читалось определённое любопытство при виде красивого паренька, то человек смотрел на него с какими-то презрением и агрессией.
— Катись отсюда, сопля. Тут тебе не центр бесплатной помощи. Не мешай серьёзным людям вести дела.
Оле растерялся. Он не привык к такому отношению со стороны альф, даже его старый, страшный и влиятельный жених держался с омегой подчеркнуто равнодушно — но без откровенной враждебности. Этот же альфа ответил с такой ненавистью, будто Оле лично сделал ему что-то плохое. Глаза защипало от несправедливой обиды, но омега не позволил себе постыдно разреветься перед неприятным мужчиной, выдавил из себя «Извините» — воспитание есть воспитание, — и бросился прочь.
Заплакал он уже в уборной, и непонятно было, что расстроило Оле больше всего — грубость альфы или неудача побега, но омега всхлипывал, совершенно не по этикету размазывал слёзы по лицу рукавом и теперь совершенно не знал, что ему делать дальше.
Спас его другой омега в униформе персонала станции. Он дал Оле салфетки, напоил водой и, выслушав проблему, весело ответил, что все альфы мудаки, было бы из-за чего переживать. А ИскИн — проще простого, сейчас пойдём и всё сделаем, куда бы молодой господин хотел полететь?