Кудрявая

Скамейка была каменная, она приятно холодила горящие руки. Потоки воздуха, разгоняемые проносящимися мимо поездами, обдували тело, метали из стороны в сторону волосы. Час-пик. Люди шли, торопясь кто куда. Все серьезные, сосредоточенные, они словно смотрели не на дорогу перед собой, не на восхищающие своды подземных путей, не на идущих навстречу, — они смотрели прямо на свой пункт назначения. Кто-то уже был в кресле, экстренно печатая очередное письмо или доделывая проект для презентации. Кто-то уже открывал пекарню на той стороне города. Кто-то уже спал на парах, скрываясь от преподавателя за сидящими спереди. Я лениво катала в пальцах деревянный шарик на резинке. Он был приятный наощупь, легкий и не отвлекал выпирающими бороздками. Разглядывая людей в потоке, я взглядом цеплялась то за одного, то за другого. Все это напоминало мне весенние вечера в моем родном маленьком городе - я садилась на скамейку прямо напротив дороги, а машины нескончаемым потоком реки текли из одной стороны в другую. Синие, золотистые, серые, красные, белые, фиолетовые — они переставали спорить друг с другом, становясь единой волной, единым течением. Не было ничего лишнего, не было пустых дыр. Так и сейчас люди, все такие разные и незнакомые, становились фенечкой. Ну, знаете, эти маленькие самодельные браслетики, которые друзья плетут друг другу и выносят во двор. Все они нитями сменялись один за другим. Это успокаивало. На меня никто не смотрел — никого не волновали неожиданные элементы, не выписывающиеся в общую картину, такие как, например, спокойно сидящая на скамейке во время час-пик девушка. Это тоже была одна из особенностей города и людей, что жили в нем. Конечно, не было бы зазорным и тыкнуть пальцем, и неприязненно скривиться, и удивиться, громко говоря что-то вслух. Так многие поначалу и делали. Вот только со временем устаешь тыкать во всех подряд пальцем, каждый раз неприязненно кривиться и не переставая удивляться, громко говоря что-то вслух. В этом городе слишком много чего не вписывающегося, на всех реакцией не напасешься. Снова с сумасшедшим звуком пронеслись мимо вагоны метро. Мне на глаза попалась девушка. У нее были совершенно потрясающие кудри. Темно-коричневые, пышные, частые-частые, они мягким облаком двигались из стороны в сторону. Мне всегда нравились кудрявые. У нее были удивительно крепкие худые руки с длинными пальцами на маленькой ладошке. Коротко остриженные ногти, покрытые бесцветным поблескивающим на свету лаком. Золотистые тонкие кольца по несколько штук на фаланге. Она была одета в черные брюки с завышенной талией, черный жакет и белую безразмерную футболку с какой-то огроменной, уходящей забок, надписью. Белые носки и черные кроссовки. Черный рюкзак болтался за ее плечом. Пышное облако кудряшек взметнулось. Девушка медленным движением подняла голову. Она была бледная. Несмотря на смуглый тон кожи, она скорее была пергаментом — истертым, иссохшим. Под глазами залегло бледное воспаление. Она имела какие-то совершенно удивительного цвета глаза. Что-то около оливкового. Или стеклянно-серого, сложно было разобрать из-за слез, стекающих по щекам. Она не рыдала, но плакала теми самыми болезненным слезами, когда отчаяние выливается через край, когда его можно пить и захлебнуться. Когда все-все кажется повозкой, раскачивающейся на краю пропасти. Я не могла не смотреть на нее, хотя, вероятно, это было неприлично. Девушка смотрела в пол, кривя губы в дрожащую изогнутую линию. Руки ее крепко сжимали серый слегка пошарканный тубус. Кольца впивались в пальцы. Плакала она беззвучно и неподвижно. Зажмуривала крепко глаза, сжимала плечи, упиралась спиной в стену. Она была похожа на палку, на которую приходится слишком много веса, и она гнется, трещит, но не лопается. Девушка не лопалась тоже. Наконец облако кудряшек снова двинулось. Девушка запрокинула голову, упираясь затылком в камень. Плечи ее ослабли. Ноги расслабились. Она сейчас рухнет. Шарик в руках слегка поблескивал наполированным боком. Пальцы перекатывали его из стороны в сторону. Влево-вправо, влево-вправо. Ох, на ботинках грязь. Надо бы их, что ли, почис… Девушка вдруг взмахнула упрямо волосами. Сильнее зажмурилась, а затем распахнула глаза, не морщась от лупящего прямо в них света. Взгляд ее упирался куда-то в свод арки, где колонна красиво перетекала в потолок, на котором расцветали каменные цветы. Она вздернула пальцы. Снова их сжала. Поиграла с лямкой тубуса. Снова сжала. Нервным движением отерла щеки. Выпрямилась. Совершенно спокойным, четким движением оправила рукав, подтянула на места пару съехавших колец. Кинула взгляд на наручные часы. Зажмурила глаза. Вскинула голову. Лицо ее приобрело восхитительно упрямое и уверенное выражение. Сверкнув глазами, она требовательно начала вглядываться в указатели под потолком. В какой-то момент она хищно сощурилась и, снова сверившись с часами, повернула голову в направлении выхода. Она развернулась на месте и стремительно пошла, стискивая пальцами тубус. Кудряшки подпрыгивали в такт ее шагам. Интересно, можно ли идти настолько бескомпромиссно? Можно ли вообще идти бескомпромиссно? Я хмыкнула, прослеживая это облачко в толпе. Оно взметнулось вверх по лестнице, легко лавируя среди людей и, наверняка проскакивая в какие-то несуществующие просветы между ними, выскользнуло меж высоких створок тяжеленных дверей. Мне всегда нравились кудрявые.